Воронцов. Перезагрузка. Книга 3 (СИ) - Тарасов Ник

— А, господа хорошие, пожаловали! — прогудел он. — Вовремя, как раз есть что показать.

Мастер подвёл нас к верстаку, на котором лежала уже готовая нижняя часть формы — тяжёлая чугунная плита с двумя идеально ровными выемками, которые потом будут соединяться вместе, образуя полость для отливки бутылок.

— Вот, гляньте, — с гордостью показывал кузнец. — Нижняя часть уже готова, а за верхнюю только взялся. К вечеру завтрашнего дня, как договаривались, всё будет сделано.

Я наклонился, внимательно рассматривая работу. Выемки были идеально гладкими, точно такими, как на деревянной форме, но прочность, конечно, несравнимая. Кузнец, видя мой интерес, с готовностью пустился в объяснения:

— Сперва я снял мерки с вашей деревянной формы, — Савелий Кузьмич говорил с такой любовью о своём деле, что невольно заслушаешься. — Потом отлил заготовку из чугуна — вон в том горне, видите? Для такой работы особый чугун нужен, не всякий подойдёт.

Мастер указал на дальний угол кузницы, где в полумраке угадывались очертания большого горна с клубящимся над ним жаром.

— А потом, — продолжал он, — начал обработку. Тут, понимаете ли, тонкость большая. Сперва грубо обтесал, потом мелким зубилом прошёлся, а после уж шлифовал. Вот, потрогайте, какая гладкость.

Я провёл пальцем по внутренней поверхности выемки — и впрямь, гладкая, будто масло.

— А теперь смотрите, как верхнюю часть делаю, — кузнец с азартом поманил нас к наковальне.

Там лежала заготовка для верхней части формы — пока ещё грубая, но уже угадывались контуры будущих выемок.

— Сперва вот так, молотом, основную форму придаю, — Савелий Кузьмич взял молот и несколькими точными ударами наметил углубление в металле. — Потом зубилом вот так, видите?

Его руки двигались с удивительной точностью — казалось, грубые пальцы мастера чувствуют металл тоньше, чем иной художник — кисть. Зубило в его руках оставляло идеально ровные следы, постепенно формируя нужную выемку.

— А вот когда грубую работу закончу, — продолжал кузнец, — тогда уж за тонкую примусь. Вот этими приспособлениями, — он указал на стол, заставленный разнообразными инструментами, — буду шлифовать до гладкости. Чтоб стекло потом не прилипало, понимаете?

Машка стояла рядом, разинув рот от изумления. Ещё бы — не каждый день видишь, как из бесформенного куска металла рождается такая точная вещь.

Я посмотрел на работу и остался доволен. В общем-то, добавить было нечего — мастер знал своё дело куда лучше меня. Единственное попросил, чтоб формы отполировал до зеркального состояния. Тот задумчиво потёр бороду:

— До зеркального, говорите? Ну, можно и до зеркального. Только это, сами понимаете, работа кропотливая, но постараюсь успеть.

— Ничего, — кивнул я. — Если что, один день погоды не сделает. Зато потом бутылки будут выходить гладкие, без единой шероховатости.

— Это верно, — согласился кузнец. — Сделаю, как просите. Будете довольны.

Мы ещё немного поговорили о деталях работы, о том, как форма будет скрепляться, как будет работать пресс.

— Ну что ж, не будем вам мешать, — сказал я наконец. — Продолжайте работу, а мы зайдём послезавтра, как договаривались.

Мастер кивнул, вновь берясь за молот:

— Всё будет в лучшем виде, барин. Не сомневайтесь.

Покинув кузницу, мы прошлись по мостовой. День был в самом разгаре, и Тула кипела жизнью. Машка то и дело останавливалась перед лавками, разглядывая товары, а я только улыбался её детскому восторгу.

Потом зашли в таверну пообедать. Внутри было чисто и уютно: деревянные столы, накрытые белыми скатертями, на стенах — начищенные до блеска медные кастрюли и сковородки, в углу — большой камин, в котором потрескивали поленья, хоть день был и тёплый.

— Прошу вас, господа, — поклонился нам трактирщик, дородный мужчина с пышными усами. — Выбирайте любой стол, сейчас подам меню.

Мы устроились у окна, выходящего на главную улицу. Фома, который всё это время был с нами, вдруг засуетился:

— Егор Андреич, вы уж извините, но мне нужно отлучиться ненадолго. Дельце одно есть, купеческое.

— Ступай, — кивнул я. — Мы с Машенькой пока пообедаем.

Фома убежал по каким-то своим делам, а мы заказали вкусную еду и вскоре трактирщик сам принес нам блюда. Аромат от них шёл такой, что живот сводило от предвкушения.

— Вот, извольте, — с гордостью объявил он, расставляя тарелки. — Жаркое из телятины с овощами, свежий хлеб из нашей пекарни, моченые яблоки и квас домашний, холодный.

Жаркое и впрямь оказалось выше всяких похвал: нежная телятина таяла во рту, а овощи — морковь, репа, лук — пропитались мясным соком и приобрели удивительный вкус. Машка ела с таким аппетитом, что любо-дорого было смотреть.

— Егорушка, — проговорила она, отправляя в рот очередной кусочек мяса, — никогда такой вкуснятины не ела! А ты знаешь как такое же приготовить?

— В городе свои премудрости, — важно заметил я, хотя и сам был поражён искусством здешнего повара. — Но да, знаю. Домой как приедем — расскажу тебе рецепт.

Когда с основным блюдом было покончено, трактирщик предложил нам десерт.

— А что у вас есть сладенького? — поинтересовалась Машка, сияя глазами.

— Пирожные медовые с орехами, — с готовностью ответил трактирщик. — Плюшки с маком, ватрушки с творогом и изюмом, пряники наши, тульские, знаменитые.

— Пирожное! — не раздумывая, выбрала Маша. — Медовое с орехами.

И когда трактирщик принёс ей заказанное — пышное, золотистое пирожное, щедро посыпанное толчёными орехами и политое мёдом — она вдруг замерла, глядя на него с каким-то странным выражением лица.

— Что такое? — спросил я. — Не нравится?

— Нет, что ты, — она моргнула, прогоняя набежавшую слезинку. — Просто… В детстве папенька такое всегда мне покупал. На ярмарке, в праздники. Помню, как он держал меня за руку, и мы ходили по рядам, а потом он обязательно покупал мне такое пирожное. И приговаривал: «Кушай, Машенька, расти большая».

Она улыбнулась, но глаза её подозрительно блестели.

— Ну вот, Машенька, теперь я тебе купил, — сказал я мягко. — Кушай на здоровье.

Она благодарно кивнула и принялась за пирожное, смакуя каждый кусочек, словно возвращаясь в те давние, счастливые дни своего детства.

Мы сидели так, неторопливо беседуя и наслаждаясь едой, когда я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Неприятное ощущение, будто кто-то сверлит тебя глазами. Я оглянулся, но так никого и не заметил — за соседними столами сидели мирные посетители, занятые своей трапезой и разговорами.

— Что такое, Егорушка? — заметила моё беспокойство Машка.

— Да нет, ничего, — отмахнулся я. — Показалось.

После обеда решили просто пройтись по городу. Тула, несмотря на шум и суету, была по-своему красива: аккуратные дома с резными наличниками, мощёные улицы, скверы с деревьями, дающими тень в жаркий день. Мы шли неспешно, останавливаясь то перед одной лавкой, то перед другой. Машка восторгалась всем, что видела, а я… я еще несколько раз чувствовал, что кто-то явно на меня смотрит.

Ощущение было таким острым, что иногда я резко оборачивался, пытаясь поймать соглядатая. Один раз, резко развернувшись, мне показалось, что в тени здания напротив я увидел какого-то мужика, который, заметив, что я развернулся, быстро скрылся за углом. Он был в тёмном кафтане и широкополой шляпе, надвинутой на глаза — лица я не разглядел.

— Что случилось, Егорушка? — встревожилась Машка, заметив моё напряжение.

Я помедлил, раздумывая, стоит ли её пугать. Потом всё же решил сказать:

— Да впечатление такое, что кто-то следит за нами.

— Следит? — она испуганно огляделась. — Кто? Зачем?

— Не знаю, — признался я. — Может, показалось. А может, и нет.

Машка придвинулась ко мне поближе, обхватив мою руку:

— Страшно как, Егорушка. Может, домой пойдём, на постоялый двор?

Я задумался. С одной стороны, не хотелось портить прогулку из-за непонятного ощущения — мало ли, может, и впрямь померещилось. С другой — если за нами действительно кто-то следит, лучше не рисковать.