— Он погиб, нашли его труп, — перебил меня Николай Николаевич.
— Царство ему небесное, — быстро сняв папаху, обмахнул я себя крестом и продолжил:
— Покойный Евгений Сергеевич был очень хорошим физиологом, а как хирург не очень. Вот и остается господин Ли и его внучка Мария Федоровна, которая отличный врач и хирург.
Великий князь с удивлением посмотрел на меня. Нет, он был в курсе, что Мэй помогала своему деду в аптеке в Японии, но о том, что она ещё и хирург не знал. В принципе, как и я. Хотя, нет. Я-то был свидетелем, как она в тринадцать лет своего деда оперировала.
— Моя внучка, действительно, очень хороший хирург. Я думаю, что она спасет молодому императору руку. Но ей надо кое-что принести из наших запасов. Император Коджон по просьбе своей дочери снабдил нас при отъезде отличным медицинским инструментом и лекарствами, — спокойным голосом и с маской невозмутимости на лице произнёс Ли.
— Тогда не буду вас задерживать. Спасите императора и императрицу, — сказав это, Ник Ник резко развернулся и двинулся в сторону Арсенального каре, а мы с Джунг Хи пошли в его комнату.
Через некоторое время мы уже были в лазарете, где бушевал настоящий словесный шторм. Старший врач лазарета полка «синих кирасир» коллежский советник Ольдерогге Генрих Васильевич пытался убедить пришедшую в себя императрицу, что руку императора не спасти и её по середину плеча надо ампутировать. А Елена Филипповна истерично требовала, чтобы лечили её сына и руку ему сохранили.
Этот спор происходил в комнате, предназначенной для проведения операций. Юный император в бессознательном состоянии лежал на столе, а его сломанная рука на специальной подставке. Рукав мундира был уже срезан, и худая рука Александра, выгнутая под немыслимым углом в опухшем сине-багровом, локтевом суставе, выделялась белым пятном.
Мэй, точнее, Мария Федоровна в белом халате, больше её размера на три, косынке и марлевой маске на лице и матерчатых бахилах на ногах с помощью тампона протирала руку императора, тихонько её пальпируя, и никак не вмешивалась в разговор старшего врача и императрицы
Меня взбесило не то, что Генрих Васильевич убеждал контуженую императрицу согласиться на ампутацию руки, а то, что этот разговор происходил в операционной, а на Ольдерогге и Елене Филипповны не было даже обычных медицинских халатов. И императрица была вся в пыли, известке.
— Коллежский советник Ольдерогге, Вы находитесь вместе с Её императорским величеством в операционной в обычной одежде. Прошу вас покинуть помещение, чтобы не навредить императору, — как можно внушительно произнёс я, стоя в двери помещения.
Старший врач лазарета дернулся, как будто я его ударил, а императрица посмотрела на меня недоуменно.
— Вообще-то, здесь, Ваше превосходительство, распоряжаюсь я. Это мой лазарет, — выходя из операционной, недовольно произнёс Ольдерогге.
Императрица также вышла из помещения за старшим врачом.
— Генрих Васильевич, если вы ничего кроме ампутации руки у императора предложить не можете, то позвольте это сделать другим, — как можно более спокойным голосом произнёс я.
— Вы хотите сказать, что операцию императору будет делать эта… — коллежский советник замолк, подбирая слово, чтобы охарактеризовать Мэй, которая продолжала свою работу, не обращая внимания на окружающую обстановку.
Глаза её сосредоточенно осматривали руку императора, пока она её обрабатывала, судя по запаху, спиртом.
— Не эта, Генрих Васильевич, а Её императорское высочество Мэй Лин, дочь императора Кореи Коджона, а в скором времени Великая княгиня Мария Федоровна Романова. А если вы беспокоитесь о её медицинских познаниях, то почти пятнадцать лет назад Её императорское высочество в возрасте тринадцати лет на моих глазах извлекла из своего деда пулю, которую не решился доставать окружной фельдшер и лекарка нашей станицы, так как пуля находилась рядом с почкой, — я замолчал, а Елена Филипповна с Ольдерогге с удивлением уставились на меня.
— А вот и дед, из которого была извлечена пуля. Как видите, жив и здоров. К тому же в своё время Ли Джунг Хи был личным врачом тогда ещё короля Коджона и сумел передать свои знания внучке. Так что, Елена Филипповна, всё будет хорошо. Они спасут руку Александру, — уверенно произнёс я, на самом деле не особо надеясь на успех.
Насколько я помнил из своего прошлого-будущего, заменять локтевой сустав протезом начали в конце девяностых, начале двухтысячных. И стоили эти операции бешеных денег.
— Пойдёмте, Елена Филипповна, — я приобнял императрицу за плечи, чего никогда до этого себе не позволял и повел её к лавочке, которая стояла в коридоре.
Мы вместе сели на неё, и императрица, уткнувшись мне в плечо, горько заплакала. Старик Ли бесшумно подошел к нам и положил свою руку Елене Филипповны на плечо. Прошло пара секунд, и императрица замолкла и обмякла в моих руках.
— Ей, Тимофей, надо поспать и не волноваться. Удары по голове не проходят бесследно. Положите её, пускай, спит. Я позже её подробно осмотрю, — спокойно произнёс старик.
Подняв голову, я увидел ошеломленный взгляд старшего врача лазарета. Сказать, что Генрих Васильевич был удивлен, значит, ничего не сказать. Вот такое сильное ошеломление испытывает врач европеец, сталкиваясь с особенностями восточной медицины, особенно с её акупунктурой. Не знаю, что сделал и куда нажал старик, но императрица крепко спала или находилась в бессознательном состоянии.
Чтобы вывести Ольдерогге из небольшого шока, я обратился к нему с вопросом:
— Куда можно положить Её императорское величество?
Генрих Васильевич, сфокусировав на мне взгляд, как-то заторможено произнёс, показывая на дверь рядом с лавкой:
— Можно в эту палату. Она пока пустая.
Тут в наш разговор вмешался Ли.
— Необходимо прокипятить эту шкатулку и чем быстрее, тем лучше, — также невозмутимо произнёс он. — И мне нужны стерильный халат, шапочка, маска и бахилы.
— Степанов! Степанов! Где тебя носят⁈ — крикнул Генрих Васильевич и осекся, посмотрев на спящую или находящую в отключке императрицу, которая никак не отреагировала на его крик.
В коридоре забухали тяжелые шаги, и к нам подбежал здоровенный, метра под два ростом молодой человек с погонами вольноопределяющегося.
— Степанов, возьми у господина Ли металлическую шкатулку и прокипяти её, как можно быстрее, — было видно, что Ольдерогге отдает приказ через силу. — А до этого выдели ему же всю необходимую стерильную одежду для проведения операций. Всё понятно⁈
— Так точно, Ваше высокоблагородие, — подлекарь развернулся к старику Ли и взял из его рук шкатулку, весьма похожую на стерилизатор из моего прошлого-будущего.
Только вот из какого металла была она сделана, я не разобрался. Похоже было на серебро.
— Пройдемте…
Вольноопределяющийся завис, не зная, как обратиться к Ли, который был одет в национальный ханбок династии Чосон: шелковые, белоснежные чогори* с пачжи** и фиолетовый, расшитый золотыми нитями турумати***, плюс теплые, войлочные полусапожки также фиолетового цвета.
* куртка
** штаны
*** долгополый халат
— Степанов, обращайся к господину Ли — Ваше превосходительство, — произнёс я, заставив и подлекаря и старшего врача в очередной раз удивиться.
Я не знал точного чина учителя в Корейской империи, но после его возвращения вместе с Мэй в сопровождении Великого князя Сергея Михайловича к императору Коджону, тот присвоил старику Ли какой-то почетный титул и звание, которое смело можно было по нашему табелю о рангах приравнять к званию генерал-майора или даже выше. Так что, Ваше превосходительство.
— Пройдемте за мной, Ваше превосходительство, — уважительно произнёс Степанов и, развернувшись кругом, чуть ли не строевым шагом последовал по коридору, держа в руках шкатулку.
Я же, аккуратно взяв императрицу на руки, зашел в палату, дверь в которую мне открыл Генрих Васильевич. Положив Елену Филипповну на заправленную кровать, я укрыл её одеялом с соседней койки, после чего мы вместе с Ольдерогге вышли из палаты.
