— Лыжи? — Петр поднял голову.
— Да, лыжи, — подтвердил я. — Возьмите из брёвен расколотые доски, но не пиленные, именно расколотые. И нужно будет под паром загнуть, потом вытесать и сделать лыжи.
— Сделаем, чтоб на всех хватило, — заверил Петр. — Лыжи — дело нужное. Зимой по сугробам иначе не пройдёшь.
— Сделаем обязательно, Егор Андреевич, — поддержал Илюха, уже явно представляя себе, как будет подбирать материал и готовить инструменты.
— Ну, не стану отвлекать вас от занятия, — сказал я, видя, что они уже полностью погрузились в обсуждение будущих работ.
К вечеру закончив с делами, я вернулся домой. Машка уже распорядилась, чтоб растопили баню, натаскали воды, сама же заварила травяной сбор для запаха. Я с удовольствием предвкушал, как смою с себя пыль и усталость дня, как расслаблюсь в горячем пару.
Мы парились берёзовыми вениками, смывали пот холодной колодезной водой, а потом снова заходили в парилку.
После бани, распаренные и умиротворённые, мы с Машкой вернулись в дом. Небо за окнами уже потемнело, зажглись первые звёзды. В печи потрескивали дрова, бросая на стены и потолок причудливые тени. Машка накрыла на стол и мы поужинали.
Потом мы уселись поближе к печи. Я расстелил на полу медвежью шкуру. Шкура была мягкая, тёплая, приятно грела спину, когда мы сидели, прислонившись к лавке.
Мы сидели, обнявшись, и пили наливочку из бокалов, которые по моему заказу выдул Митяй. Бокалы получились кривоватые, но с тонкими ножками. Наливка была вишнёвая, сладкая с лёгкой кислинкой, приятно согревала изнутри.
Говорили о том, о сём. Я рассказывал Машке, что скоро картошку будем копать, что Петьке сани заказал, как поедем зимой на тройке да с бубенцами в город на ярмарку. Рисовал ей картины будущей зимней поездки — морозный день, искрящийся снег, лошади бегут по укатанной дороге, полозья саней скользят с лёгким шуршанием, колокольчики звенят, разгоняя тишину.
— А в городе, Маша, ярмарка будет, — говорил я, поглаживая её по волосам. — Там и ткани разные, и украшения. Выберешь себе что-нибудь по душе.
Машка, вся довольная, слушала меня, прижавшись к плечу. Её лицо, озарённое отблесками огня, казалось особенно красивым — тонкие черты, большие глаза, нежная кожа. А потом Машка слегка отстранилась, посмотрела мне в глаза. В её взгляде было что-то особенное — смесь радости, волнения и какой-то тайны.
— Лялька у нас будет скоро Егорушка, наследник твой.
Я аж дар речи потерял. Сердце забилось часто-часто, в голове промелькнула тысяча мыслей сразу. Наследник? Ребёнок?
В груди разлилось тепло, которое не имело ничего общего с выпитой наливкой. Голова кружилась от осознания новости. В глазах защипало, и я не стыдился этих слёз радости, которые набегали. Дыхание перехватило, и на мгновение я почувствовал себя абсолютно беспомощным перед этим чудом жизни. Всё моё существо наполнилось такой всеобъемлющей любовью к этой женщине и к нашему ещё не родившемуся ребёнку, что казалось, сердце не выдержит и разорвётся.
Я обнял Машку, крепко-крепко прижал к себе, боясь отпустить. Поцеловал её в макушку, в лоб, в глаза, чувствуя, как на щеках у неё тоже блестят слёзы.
— Наследник — это здорово! Ты у меня чудо, — прошептал я, глядя ей в глаза.
Она улыбалась сквозь слёзы, счастливая и немного испуганная. Для неё это тоже было важным шагом, новым этапом в жизни.
А потом я заметил, что она всё ещё держит в руке бокал с наливкой. Осторожно забрал его и отставил в сторону.
— А вот этого, солнышко моё, теперь тебе уже нельзя, — сказал я мягко, но твёрдо.
