Другой путь. Трилогия (СИ) - Бондарь Дмитрий Владимирович

– Да уж, знакомы, – вздохнул Изотов. – Старые знакомцы – боевые, можно сказать, товарищи. Так ты сделаешь нам чаю?

– Со слоном, – попросил я.

– Соскучился по слону?

– Не представляете насколько.

– Хорошо. Внуча, чай со слоном для гостя завари.

Косясь на меня, Сомова вышла из комнаты и загремела посудой, зажурчала водой гдето на кухне.

– Юля, доча! – крикнул Изотов, чтоб его услышала внучка. И попросил, когда она появилась: – Сходи, пожалуйста, в магазин, купи нам коньяку, коечто отметить нужно.

Пока она переодевалась, сервировала стол, принесла заварившийся чай, мы с Изотовым успели обсудить виды на урожай в текущем и будущем году, сравнить достоинства нашей и заграничной авиации, похвалить демократичность Горбачева и его шаги навстречу народу и приступили к "моему хобби" – парусным регатам.

Когда хлопнула входная дверь, разговор сразу изменился:

– Что стряслось? – Валентин Аркадьевич жестко оборвал мое повествование о лодках, которые я видел живьем только на фотографиях в журнале "Катера и яхты".

– Есть серьезные подозрения, что человек Павлова затеял свою игру. Хотелось бы выяснить у самого Георгия Сергеевича суть некоторых распоряжений.

– Сережа, это очень серьезные обвинения. У тебя есть факты или только догадки и "видения"?

– Я понимаю, Валентин Аркадьевич, что это не игра в бирюльки. Конечно, у меня есть факты. Мне нужен разговор с Павловым.

– Это ты уже говорил, – Валентин Аркадьевич положил очки, которые все еще держал в руках, на стол. – Я постараюсь все устроить. Ты же здесь… не совсем Сергей?

Я кивнул:

– Серхио Саура, американский бизнесмен и плейбой, собирающий коллекцию девичьих… скальпов.

– Вот как, плейбой? Хорошо, тогда позвони мне завтра из телефонаавтомата.

Он продиктовал номер, который я сразу запомнил – был он достаточно прост.

– А теперь расскажи мне, как ваш план в целом? – Изотов уселся поудобнее на своем жестком стуле.

– Работаем как рабы на галерах, – пошутил я, вспомнив одного персонажа из скорого будущего. – Думаю, все успеем сделать, если нам не станут мешать.

Я коротко рассказал ему о том, во что счел возможным посвятить деда. И спросил, как ему на самом деле нравится то, что делает нынешнее Политбюро?

– Ты представляешь, Сережа, я ведь сомневался в твоих словах. Каждый день, с тех пор как ты с Захаркой уехал к Павлову, я сомневался и искал твои ошибки в предсказании происходящего. Когда выбрали Генсеком Горбачева и когда он не встал во главе Верховного Совета, отдав этот пост Громыко, когда он провозгласил свою перестройку: "нужно чтобы каждый на своем месте ответственно делал свою работу – вот и вся перестройка", так он говорил по телевизору – я сомневался… Я искал в этих событиях какоето несоответствие твоим прогнозам. Мне совсем не хотелось, чтобы они стали правдой. А поверил только когда в феврале из Политбюро выпнули Гришина и протащили туда обещанного тобою Ельцина. Вот тогда у меня отпали последние сомнения. Вот тогда я и понял, что ничего уже не изменится. Эти его популистские проверки прилавков магазинов и рынков, работы трамваев и троллейбусов, после которых ничего не менялось, кроме новых обещаний – так нагло и открыто к власти никто еще не рвался…

Я прихлебывал чай, слушая его рассуждения и изредка почти автоматически вставляя "ага, угу, конечно, да", но внезапно он остановил поток слов и спросил:

– Сильно Москва изменилась?

В этот момент скрипнул ключ в замке, и в дом вернулась Юля.

– Дед, – рассерженным голосом с порога заявила она, – ты меня больше в магазин за своим коньяком не посылай! Сам ходи за ним! На меня смотрели так, словно я алкоголичка какаято! И продавать не хотели, пока паспорт не показала. А еще какието алкаши привязались, все третьей звали. Не пойду больше!

Я улыбался, вспоминая ее привычку все сваливать в одну кучу. Если утром сломался каблук – то и все остальные события дня будет плохими: вороны будут особенно черными, машины вонючими, а дети в песочнице – крикливыми.

– Вот! – она поставила бутылку на стол между нами. – Пейте!

Довольная устроенной демонстрацией своей значимости, удалилась из комнаты, она задержавшись на мгновение на пороге – проверить краешком глаз мою реакцию.

Я сидел спокойный и добродушный как Будда Майтрейя, хотя вряд ли Юленька знала, кто это такой. А Валентин Аркадьевич спрятал улыбку в своих знаменитых усах.

Мы действительно выпили по рюмке отвратительного трехзвездочного коньяка – чтобы у Изотова было оправдание перед внучкой. Еще немного поговорили о всякой всячине, и я стал собираться.

Уже стоя у открытой двери, Юля нашла в себе смелость спросить:

– Тогда, в автобусе, вы говорили со мной потому что я внучка деда Вали?

– Нет, Юленька, – доброжелательно улыбнулся я. – Тогда это была чистая случайность. Просто вы мне очень понравились.

– Так почему тогда…

– До свиданья, Юленька, – перебил я девушку и, спускаясь вниз по лестнице, услышал вслед тихое:

– До свидания.

Я вернулся в гостиницу и подарил дежурной по этажу "красиви рюсски матрошка", чтобы не оставалось сомнений в моем блуждании по галереям ГУМа, а то еще сообщит "куда надо". А мне сюрпризы вообще не нужны. Их и без того хватает.

На следующий день я улучил момент и позвонил Изотову из телефонаавтомата на станции Кузнецкий мост – до нее было недалеко идти от гостиницы, но в то же время она располагалась на достаточном удалении, чтобы гарантированно не встретиться с кемто из группы или сопровождавщих.

Павлов обещался ждать меня около полудня в холле Третьяковской галереи.

В условленное время я был на месте.

Георгий Сергеевич тоже совсем не изменился – такой же большой и грузный, только почемуто с палочкой.

– Здравствуй, Сережа, – поздоровался он. – Как ваши дела?

Мы потихоньку пошли по экспозиции, иногда присаживаясь на скамейки, и я объяснил Павлову причины своего появления. Как и ожидалось, ни о каком требовании вернуть половину денег он не знал, и, хоть и старался не показать виду, но заметно расстроился.

– Что же станем делать, Сережа? Так просто этого оставлять нельзя.

И только теперь в моей памяти о Чарли появилось четкое знание, что он был убит неизвестными в начале восемьдесят седьмого.

– Мы разберемся с ним, Георгий Сергеевич.

– Хорошо, Сережа, – вздохнул Павлов. – Жалко мальчика. Я читал о ваших успехах. Игорь (вот как звали Рассела!) достаточно подробно все изложил в своих сводках. Пока мне нравится то, что вы там наработали. А с Игорем… Такое не должно оставаться безнаказанным. И без него в нашей стране полно иуд. Но, кажется мне, что это еще не все, что ты привез мне?

– От вашей проницательности трудно чтото скрыть, Георгий Сергеевич. Да, это еще не все. Но…

– Рассказывай, Сережа.

Я собрался с мыслями и без долгих предисловий выложил свое желание:

– В следующем году осенью на всех мировых биржах случится невиданный коллапс. "Черный понедельник" назовут эту дату. Падение за один день будет колоссальным. От двадцатидвадцати трех процентов по основным индексам на европейских и американских биржах до сорока пяти на азиатских. Но в течение двух лет рынки полностью восстановятся.

– Интересно, – Павлов склонил голову. – Иии?

– Было бы очень хорошо, если бы на этот период времени в моем распоряжении оказалась значительная сумма. На порядок, а лучше на два больше, чем есть сейчас. Чем больше вход, тем больше выход.

– И где же я тебе ее возьму?

Он придержал меня за руку и усадил на скамейку перед огромным полотном с изображенной на нем горой человеческих черепов.

– Апофеоз войны, – прокомментировал картину Павлов. – Не знал художник Верещагин, что будущие войны будут вестись не на выжженных полях, а на площадках фондовых бирж. Однако результатами нынешних войн будут не жалкие горки костей и разрушенные кишлаки. Победитель получает весь мир. Право диктовать свою волю. Наверное, ради такой цели ничего не жалко?