И он поехал.
А что ему было терять?
На мотоцикле домчал быстро, с ветерком. И был сильно удивлен, когда узнал, что Гробовский, лёжа в госпитале, вызвал его, Ивана Павловича Павлова, на показания — как свидетеля. Не как обвиняемого.
Удивился доктор второй раз, когда узнал, что все обвинения против Анны Львовны Мирской и него самого отозваны. Вся вина — на Заварском, беглом эсере, чей «наган» и фанатизм стали неопровержимыми доказательствами для жандармов.
— Вот здесь распишись, Иван Палыч, — сказал Гробовский, приподнимаясь с кровати и протягивая протокол.
— Даже в больнице продолжаете работать? — усмехнулся Иван Палыч.
— Начальство торопит, — пожал плечами Гробовский.
— Палата, конечно не как у нас, — чтобы хоть как-то поддержать разговор сказал доктор, оглядывая помещение.
— А мне хоть сарай, главное что не гроб!
И вновь повисла неловкая пауза.
Гробовский кашлянул, тихо сказал:
— Хм. А я, знаешь, думал, что ты меня там, в Зарном, под ножом оставишь. Вот правда. После всего — угроз моих, тюрьмы, протоколов… Любой бы… плюнул. А ты… копался в моих кишках, пулю вытаскивал, кровь останавливал. Боролся за меня. Местный доктор в шоке был, когда увидел как меня ты полечил. Говорит, такого высокого уровня никогда не видел. Говорит, что шансов-то у меня и не было. А я вот жив. Мне даже как-то приятно что ли стало — вроде бы причастен к такому мастерству твоему невольно. Да ты даже стрелял за меня, чёрт возьми. Не ждал я такого… от доктора.
— Так уж получилось, — пожал плечами Иван Павлович.
— Ты странный доктор, — и задумался о чем-то. — Гм. Скажем так, я… не забуду. У нас, знаешь, долги помнят. Особенно такие.
Он отвел взгляд в сторону.
— Ну все, Иван Павлович, не смею больше держать, — сказал Гробовский. — Дело с эсерами закрыто. Береги больницу.
На том и попрощались.
Иван Павлович ехал обратно не спеша, наслаждаясь поездкой. Заехал на рынок, купил Анне Львовне цветов. Подумал — и взял еще букет, для Аглаи. Примчал в больницу, думая, что сначала обрадует Аглаю, а потом уже, заглянет и к Анне Львовне, на подольше, чаю попить.
Но Аглаи нигде не было. Иван Павлович обошел палаты, но не обнаружил ее. Собирался уже было ехать в школу, как дверь распахнулась, и в коридор влетела Аглая. Косынка сбилась, веснушки растворились в бледности, а глаза, круглые от ужаса, метались из стороны в сторону.
— Иван Палыч! Беда! Беда в Зарное пришла! — выдохнула санитарка, вцепившись доктору в плечо.
— Какая беда? О чем ты, Аглая? Ты бледная, как будто призрака увидела!
— Уж лучше бы его! Беда, Иван Палыч! — санитарка с трудом говорила — не могла отдышаться.
— Горит что-то? Плохо кому-то? Ограбили?
— Хуже. Болезнь пришла в Зарное, Иван Палыч. Страшная болезнь.
— Какая еще болезнь?
— Та, которая никого не щадит. Чума, Иван Палыч! Афинская чума!
