Патриот. Смута (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Значит, пойдет в казну. Там оно мне ой как пригодится для дальнейших действий.

Я захлопнул сундучок, поставил его на землю.

— Давай, Пантелей, свети получше. — Улыбнулся я.

Он смотрел на ларец с нарастающим интересом.

Аккуратно открыл. Как и думал — переписка. В темноте читать неудобно. Но, я решил глянуть хотя бы парочку.

Верхнее, заляпанное запекшейся кровью, имело печать, больше похожую на какой-то ку-эр код. Что за ерунда? Не вскрыто, повреждений сургуча нет. Повертел в руках, подумал. Ломать печать смысла нет. Испорчу только. Пойму-ли что? Не факт. Лучше утром глянуть или у знающих людей поспрашивать.

Татарская может писанина?

Догадка мне понравилась. Именно это письмо я сунул за пазуху. Один степняк у нас здесь в плену сидит. Его и спросим.

Что там еще?

Письма. Много. Штук тридцать, может, даже сорок. Разные по размеру и формату. Бумага тоже отличается. Некоторые, что снизу — слегка сырые. Часть с печатями, часть без. Где-то сургуч сломан. Но увидеть оттиск почти на всех можно. Различные гербы, в которых я мало чего понимал.

Откуда у ведьмы столько писем? Даже нет, у винокура в подполе. Чудно. Кому они принадлежат и кому направлены? Это все требует четкого и долгого анализа. Сейчас заниматься бессмысленно, потрачу время и глаза сломаю. Лучше отложить до утра. А еще лучше до самого Воронежа. Там найти писаря, Савелий подойдет, и ему выдать все это добро. Пускай переводит, расшифровывает, а потом доложит.

— Письмо какое-то. — Проворчал Пантелей.

М-да, да ты прямо капитан очевидность. Я усмехнулся вполне добродушно.

— Так, товарищ. — Про деньги никому не слово. — Всем жалование выдам, как вернемся. Все посчитаем, учтем, никого не обижу.

— Ясно, боярин.

Хорошо, что с ним ходить стал. Пошел бы с кем иным, вопросов могло появиться много. Ладно, все это в свой вещевой мешок сложу. Он же опустел. Три подарочка я из него извлек и, так сказать, вручил.

Шкатулка с письмами туда тоже влезет. А вот большой сундучок уже нет.

Коней у нас теперь много, погрузим. Как-то приторочим. Жаль телеги нет, на ней бы мы точно увезли прямо совсем все ценное.

— Хватай и пошли.

Пантелей неуклюже перехватил факел, взял сундучок с награбленным. Мы вышли, осмотрелись и торопливым шагом двинулись к костру.

Там нас встречал Григорий. Он уставился на своего земляка и его ношу. Левая бровь поползла кверху.

— Это что?

— Награбленное. Все опишем и в казну. — Проговорил я спокойно. — Всем участникам рейда жалование. И, думаю, премиальные.

Он кивнул в ответ, заговорил. Начал отчитываться о проделанной работе.

— Коней я в конюшне посчитал. Худо бедно успокоил. Их там десять, татарских. Хорошие, прямо добрые скакуны. Предлагаю завтра на них обратно всем и возвращаться. Еще десяток поплоше. Типа наших. — Он вздохнул, покачал головой. — Дожили, кони у служилых людей, как у лиходеев последних.

— Ничего, Григорий, заживем скоро. — Улыбнулся я. — Что еще?

Он не разделял моего оптимизма. Смотрел устало и как-то холодно. Продолжил:

— Еще нашли сундуки с добром. Там порох, пули, свинец, несколько тегиляев, пара шуб, кафтанов семь, хороших ну и так…

Он замялся, поморщился.

— В общем, небольшой арсенал имеется, и награбленного барахла прилично было в сене припрятано.

— Отлично. Пантелей, за сохранность добытого добра отвечаешь головой. Все по описи привезем в город. Там за службу выдам всем положенное. Никого не обижу. Но до этого. Никакого дележа. Ясно!

— Ясно, боярин.

Деньги могут изменить людей. Даже самых честных и порядочных они порой портят. Когда ты их не видишь годами, думаешь, как концы с концами свети, а здесь такой соблазн. Награбленное поделить между собой. Честно отвоеванное, трофейное.

Казалось бы. Но нет, дележа никакого не будет. Мы не разбойники, не тати какие-то. Сработали хорошо, все имущество заберем. Каждому по делам его выдам по возвращении.

— Отойдем на пару слов. — Я кивнул Григорию.

Мы сделали десятка два шагов, встали недалеко от первых шалашей.

— Чего хотел, боярин? — Проговорил подьячий негромко.

Я достал письмо, показал.

— Что думаешь?

— Татарское. — Он усмехнулся. — Везет тебе с письмами. Постоянно они при тебе какие-то.

— Что есть, то есть. — Я улыбнулся в ответ. — Как думаешь, кто прочесть может?

— Татарин пленный. Только вряд ли будет. Даже если пытать. — Подьячий скривил лицо. — Сморозить чушь какую-то. Веры ему нет.

— А еще кто?

— Хорошо мы Савелия не казнили, хотя… — Григорий сплюнул. — Человек он дерьмовый.

— Точно, Савелий. — Я вспомнил про его сына. Его же разбойники похитили. — Мальца его тут не было же?

— Мертв он давно. — Подьячий был серьезен. Не верил в спасение.

— Проверим. Ладно, иных вариантов, кто письмо татарское знает, у тебя нет?

— Нет, может в городе кто есть. В Воронеже. Вернемся, разузнаем, но я о таких не ведаю.

— Ладно. Как дела обстоят?

— Дозоры поставил. Часть людей отдыхает. Скоро сменятся. Постоят и двинем. Устали все. Но надо утра дождаться.

— Надо.

Я хлопнул его по плечу.

Вернулся к костру.

— Э, голытьба! Савелий, писарь из Воронежа кому знаком.

Все зашептались, завозились. Глаза в землю, говорить никто не хотел. Внезапно в тишине раздался тонкий, подростковый голосок.

— Батька он мой.

Паренек был тощим, даже изможденным. Некое сходство с писарем у него имелось, если так приглядеться. Одет в какие-то лохмотья. Рубаха рваная, штаны шитые-перешитые. С виду лет четырнадцать, но из-за худобы мог быть и старше.

— Ага.

Я подошел, поднял его, ухватив под руку. Уставился, но тот глаза отвел, смотрел в землю. Пахло от него стразом, грязью, немытым телом. Но, не алкоголем, что немного удивляло. Почти все пленники источали этот неприятный аромат, он словно пропитал их.

— Чем тут занимался? — Задал вопрос.

— Так это, прислуживал, господин.

На его руках и ногах виднелись следы старых ран от кандалов и веревок.

— Повернись.

Он, сгорбленный и трясущийся от страха, неловко послушался. Я задрал рубаху. На спине имелись шрамы. Пороли его пару раз. Так, не сильно, не чтобы забить, больше в назидание — по одной две плети. Последний раз — недавно. А первые шрамы уже успели зажить.

— Давно здесь?

— С осени, господин.

Я вспомнил его имя.

— Зовут как?

— Петр я, господин.

Ответ верный. Значит, точно он. Либо, другой пленник, выдающий себя за сына Савелия, что в целом роли сейчас не играет. Даже если настоящий Петька убит этими бандитами, самозванец будет именно сейчас нам полезен. А как с отцом встретится, так тут и все ясно станет.

— Пошли.

— Я нет, я ничего, не надо, пожалуйста. — Он захныкал, начал неловко вырываться, упал на колени.

— Ты что, дурак?

— Вы же меня на смерть. — Он смотрел со страхом в глазах. — Нас так в болото водили. Раз — и нет человека.

Мне откровенно стало жалко парня. Запугали его до ужаса. Эти разбойнички, сущие упыри. В болоте пленников топили, измывались. М-да… Злость начала подкатывать из глубины души. Еще с юности, когда слово такое в советский обиход еще не вошло, я усвоил один закон. С террористами никаких переговоров вести нельзя. А эти люди Маришки — сущие упыри.

Хорошо, что выжег заразу. Корень еще поискать, Жука потрясти. Глядишь и вздохнет земля воронежская без этих людишек.

— Дурак. Ты же раб их был. — Освободить тебя хочу. — Людей убивал?

— Нет. Как можно.

— Врет он все! Это я невиновный! Я здесь год уже, тоже поротый. — Заголосил какой-то мужик, что сидел слева.

Хватило одного взгляда, чтобы он заткнулся, ссутулился и отвернулся.

— Идем. — Я поднял парня с колен, вывел его из толпы сидящих пленных, добавил. — Батька твой за тебя переживал сильно. Так, что Родину предал.

Парень вновь пал на колени. Начал молиться, креститься и сапог мой обнимать.