Зона сна - Горяйнов Олег Анатольевич

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104

Приехав и сойдя с вологодского поезда на перрон Николаевского вокзала, он сразу увидел полковника Лихачёва. Это его удивило; позвонив полковнику из Плоскова и сообщив номер своего поезда и вагона, он просто хотел подтвердить, что едет и что всё в порядке. На встречу он не рассчитывал.

– Зачем вы?.. – спросил он.

Лихачёв, одетый в какой-то затрапезного вида пиджак, ответил:

– Чтобы отвезти вас к пароходу.

– Я и сам бы прекрасно доехал до порта.

– Пароход наш в грузовом порту, вы не найдёте.

– А почему в грузовом?

Лихачёв скривился:

– Для секретности. Тут такое творится! Вы увидите. А кстати, у меня ваши документы: вы ведь проманкировали визит в посольство?.. Вам было назначено прийти через три дня; пришлось, представьте, мне прикинуться вами…

Они посмеялись и пошли с вокзала в город.

Вещей у Стаса был один сундучок с книгами – он в последнее время стал очень много читать, – а это не бог весть какой груз. И он, как всякий москвич, намеревался первым делом пройтись по Невскому, затем ехать на Шпалерную, в квартиру отчима, переодеться, и уже оттуда – в порт. Теперь оказалось, что его сундучок вместе с ним довезут на машине, а гулять по Невскому никак нельзя; впрочем, он уже видел, что проспект забит народом.

Они пошли от вокзала направо, где у бровки тротуара притулился симпатичный «доджик».

– Садитесь, – предложил Лихачёв, – поедем на вашу Шпалерную закоулками.

И они поехали закоулками, но всё равно не убереглись: на пересечении Знаменской и Кирочной нарвались на массовое побоище. Шофёр быстро затормозил, прижался к стене – чтобы не перевернули, и стал сдавать назад, а Стас, почти упёршись головой в лобовое стекло, смотрел, как множество людей молча и ожесточённо лупят друг друга. Тут уже было не разобрать, кто солдат, кто полицейский, а кто озверелый обыватель; всё смешалось. Дрались, наверное, давно, и на крики не было сил.

Под ногами толпы человек в пятьсот валялись обломки транспарантов. Стас только на двух сумел разобрать текст: «Власть народу!» и «Хватит распродавать Россию!» Остальное виделось обрывками: «В отставку пр…», «Свободу…», а кому свободу, не понять.

Внезапно со стороны Вознесенского проспекта выскочила конница и стала теснить толпу. Передние ряды начали дубасить кавалеристов палками. Поперёк улицы образовалось турбулентное движение.

– Разворачивай! Гони! – в ажиотации хрипел полковник Лихачёв. Шофёр крутил головой, стараясь выехать отсюда так, чтоб никого не задавить. По машине несколько раз ударили чем-то тяжёлым.

Наконец вывернули в переулок, там по тротуарам лежали люди, а потом дворами – вырвались.

– Бузят! – говорил шофёр, нервно улыбаясь.

– Видели там, на вокзале, состав закрытый стоял? – возбуждённо спросил Лихачёв.

– Нет, – ответил Стас. – Где?

– Сзади вашего… Это дивизия имени Корнилова, из Москвы. Через три часа здесь будет тихо и спокойно.

– Как в могиле! – хохотнул шофёр.

Они подъехали к дому отчима.

Встречала горничная Марфуша; отчим в такой час был, разумеется, в министерстве; Минюст и Верховный суд так и остались в Петрограде после переезда правительства в Москву… А Зина-то, сводная его сестра, уже месяц как в Лондоне! Анджей Януарьевич даже не сказал, когда неделю назад был в Москве. «Впрочем, и я его про Зину не спрашивал», – подумал Стас.

Поставили чайничек; уютно тикали ходики. Стас шарил в гардеропе. Давно он тут не был: его выходной костюм оказался мал! Решил остаться в тех же брюках, в которых приехал; уложил в саквояж бельё, рубашки и галстук; надел куртку – очень красивая куртка, французская, отчим купил ему её, когда он был тут в прошлом году, а он, возвращаясь в Москву, забыл взять. И хорошо, что забыл: для России слишком шикарная, для Парижа в самый раз!

Совершая неспешную прогулку по верхней палубе лайнера, Стас размышлял об увиденном в городе. Правда, приходилось отвлекаться на всякие диковинки, которые в изобилии предоставляло ему морское судно. Ведь на таком пароходе, да и вообще в море он был впервые. Однажды с мамой плавал на чумазом пароходике по Москве-реке; у князя Ондрия несколько раз ходил в стругах да, когда хлеборобничал в Плоскове, на лодке плавал до соседних деревень – вот и весь его водоходный опыт. Нечего вспомнить про те плавсредства.

А здесь – помилуй, Сусе!

На верхней палубе, куда не допускались не только матросы в робах и подлая публика, но, без приглашения, даже пассажиры первого класса, всё сверкало: стальные леера, борта шлюпок, до блеска отмытые окна кают, их рамы и прочая медяшка. Палуба закрыта ковром, а наружные стены кают обиты архангельской сосновой доской. Вдоль стен – деревянные шезлонги, накрытые пледами тигровой раскраски, а между ними стеклянные столики с разнообразными бутылками.

Среди нарядных лиц Стас приметил одноногого художника по фамилии, кажется, Скорцев. Тот стоял в одиночестве, опёршись о деревянные поручни, и смотрел вдаль; тут же были прислонены его костыли. Художник медленно курил папиросу и не обращал на гуляющих по палубе пассажиров никакого внимания.

Он здесь настолько выделялся, что Стас не мог пройти мимо и, остановившись сбоку от инвалида, спросил:

– Как вам наше романтическое путешествие?

Одноногий художник удивлённо повернулся к нему:

– Романтики в наше время, господин хороший… простите, забил имя-отчество…

– Станислав Фёдорович!

– Романтики, Станислав Фёдорович, в нынешних морских путешествиях нет ни на грош. Четыре раза в день вам подадут горячую еду, помоют в ванной, сделают педикюр в салоне красоты, предоставят радиостанцию, поговорить с домашними… Так что романтики в современных путешествиях нет. Как и в современных войнах.

Стас засмеялся:

– Поверьте мне, человеку, много занимавшемуся историей: в древних войнах её было ещё меньше!

– Я тоже занимался историей, – сказал художник с горечью и кивнул на костыли. – Только практически.

– Простите, я не хотел бередить…

– Ничего. Мы все для того и едем, чтобы бередить. Выставка-то посвящена годовщине начала войны… А ещё чуть-чуть, денёк-другой, и слева по борту возникнет этот гнойник на теле человечества, из-за которого всё и было. Так что не извиняйтесь, тут и без вас разбередят.

– Вы Германию имеете в виду под гнойником?

– Так точно.

– Но какую? Их же много. Той, о которой вы говорите, не существует! Её разбили на кусочки в 1919-м.

– Германия, мой юный попутчик, всегда одна, даже разбитая на кусочки. Она вечно пребывает на качелях гордыни. Она жаждет превосходства во всём, от идеи мировой власти до лучшего в мире айсбана, пива и штруделя. [59] Когда у немцев есть айсбан, они мечтают о мировой власти. Но если обулись в сапоги и пошли завоёвывать мир, будьте уверены, не за горами время, когда, получив по сусалам, начнут мечтать об айсбане.

– Вы прямо-таки лирик.

– Нет, я практик-с. Помяните моё слово: пройдет ещё десять – двадцать лет, и злобный тевтон опять соберёт Германию в кучу и попрёт резать соседей. Тем более что и мы-то, победители, сами… в слове на букву «гэ», pardon.

Он махнул рукой:

– Ладно. Вы небось водку по молодости лет ещё не кушаете?

– Честно сказать, не люблю. Но компанию вам составлю.

– Ну, тогда пойдёмте в буфет. Здесь, – кивнул он на столики с бутылками, – нашей русской водки нет. Идёмте. Я угощаю.

– Это лишнее, – сказал Стас, вынимая бумажник.

– Оставьте! Не надо судить по внешности. Я ведь еду по личному приглашению премьер-министра Франции, не с вашей делегацией, а при ней. У меня даже личный счёт здесь открыт. А вы думали, почему я, художник, скажем прямо, средненький, еду палубой выше всяких лизоблюдов, придворных портретистов?..

Впрочем, им тут же и пришлось спускаться к «лизоблюдам»: ресторан для особо важных персон и первого класса был общий, он располагался на средней палубе, в носу корабля. Скорцев на костылях спускался медленно.