Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович

– М-да, – отец Сильвестр мрачно слушал Николая, – все мы немощны, ибо человецы суть. Увы!

– Конечно, не все такие, есть и подвижники, бессребреники. Есть просто герои! Вы Псково-Печерский монастырь знаете?

– Конечно!

– Вот был там наместником архимандрит Алипий. Бывший фронтовик, орденоносец. В конце пятидесятых годов, когда начались новые гонения на церковь, монастырь решили закрыть. В то время всего-то два действующих монастыря было в России – Псково-Печерский и Троице-Сергиевская лавра. Решили закрыть. Приехала милиция, начальство там всякое – партийное, советское. А он монахов собрал и ко всей этой кодле вышел с топором, сказал: «Рубиться будем, а монастырь не отдадим!» И отстояли! Вот это человек! Вот это пастырь!

– Знаете, Николай, от ваших рассказов мурашки по коже. Да чем такое, лучше уж действительно согласиться с вашими предложениями и взять за основу преобразований большевистскую программу, так сказать, перехватить знамя.

– Вот-вот, если не можешь предотвратить – возглавь!

– Дай Бог, дай Бог! – проговорил отец Сильвестр и перекрестился. – Вот еще о чем я хочу спросить вас, Николай. Беспокоит меня душевное равновесие Марии Николаевны. Не вносите ли вы смуту в ее душу своим неверием, ну или своей нетвердой верой? Она глубоко и искренне верит в Бога, и мне бы не хотелось… Вы понимаете, о чем я?

– Да. Вы можете не беспокоиться. В этом отношении я не влияю на Марию Николаевну, скорее, наоборот, она влияет на меня! Вполне возможно, что я через какое-то время через общение с ней приобщусь к вере. Тем более что окружающая действительность этому способствует. Вокруг меня искренне верующие люди, что не может не вызывать у меня уважения и даже зависти.

– Это хорошо, это очень хорошо! Мария Николаевна просила меня быть ее духовником, но я готов распространить это и на вас. Во всяком случае, я всегда открыт для любого разговора. Ну а теперь пойдемте, не будем оставлять ее одну слишком надолго.

Архиепископ как в воду глядел. Скрючившись, сжавшись в комочек в кресле, Маша горько плакала. Плакала как-то совсем по-детски, размазывая кулаками слезы по щекам.

– Господи, – бросился к ней Николай, – что случилось?

– Зачем все это? – Маша толкнула рукой бумаги, лежавшие перед ней. – Это никому не нужно! Все это лишено всякого смысла! Понимаешь? Никакого смысла нет в этом! Трон, престол… Я же не смогу родить здорового мальчика, наследника! Он будет болен, так же, как и Алеша! Во мне же сидит болезнь эта проклятая!

– Надо молиться, – тяжело вздохнул архиепископ.

– Я молюсь, ваше преосвященство, и мама молилась, и папа, а Алеша все равно родился больной. Это наказание нам, Романовым, за гордыню.

– Послушай меня. – Николай взял ее за руки, в очередной раз удивляясь течению мысли в женской голове, приведшей Машу от составления манифеста к мыслям о здоровом потомстве. – Успокойся и послушай. Незадолго до… ну, до того как я появился здесь, там я прочитал статью о распространении гемофилии в монархических домах Европы. Все действительно пошло от королевы Виктории, но не все ее наследники-женщины стали носителями гена, не все мужчины заболели. Больше того, когда в девяностых были персонально идентифицированы останки царской семьи – я тебе рассказывал, как это происходило, – был взят анализ, в том числе и на гемофилию. Больным, естественно, оказался только Алексей, носителями же болезни были Александра Федоровна и Анастасия. В останках великих княжон Ольги, Татьяны и Марии ген гемофилии не был обнаружен. Ты здорова, Маша!

Несколько секунд Маша смотрела на Николая, а потом бросилась ему на шею, обняла, прижалась.

– Господи, Коленька, сколько же еще раз ты будешь меня спасать? – прошептала она.

– Всю жизнь, – ответил он, целуя ее в теплые волосы.

Архиепископ молча перекрестил их. В глазах его стояли слезы.

По возвращении в гостиницу Маша закрылась в «кабинете» и провела там несколько часов, попросив ей не мешать. Исключение составила только Катюха, опять притащившая с базара пирожки и в связи с этим допущенная в «кабинет».

Потом Маша позвонила Шаниной и о чем-то с ней договаривалась. О чем, выяснилось на следующий день – после завтрака все отправились к ней в магазин. Все – это великая княжна, Шурочка Теглева, Катюха, Маруся Волкова, которая теперь каждый день приезжала в гостиницу, и баронесса фон Буксгевден. В сопровождении, разумеется, Николая и охраны. Впрочем, далеко идти не пришлось – магазин находился напротив гостиницы «Россия», в самом начале Любинского проспекта. Собственно говоря, целью был не магазин, а ателье при нем, куда Николая не пустили.

Шанина была уже там и ждала великую княжну. Пришлось скучать почти два часа на улице, коротая время в разговорах с Деллинсгаузеном и другими офицерами. Дамы, наконец, соизволили покинуть ателье, будучи при этом очень довольными.

Вернувшись в гостиницу, Маша опять закрылась в «кабинете». Николай понимал, что она работает над манифестом и лучше ей не мешать, тем более что помочь он ей толком и не мог.

Ближе к вечеру великая княжна попросила Марусю позвонить отцу.

– Я не знаю номер, – пояснила она.

– Да он и не нужен, – ответила Маруся, – Омск не Петроград, абонентов немного.

Она сняла телефонную трубку.

– Алло, центральная? Соедините с домом войскового старшины Волкова, пожалуйста! Папа? С вами хочет поговорить Мария Николаевна! – И протянула Маше трубку.

– Вячеслав Иванович, здравствуйте! Не могли бы вы подъехать ко мне в «Россию»? Очень хорошо! И захватите с собой ваших атаманов – Красильникова и других! А Оглоблин у вас? И его тоже!

Потом она помолчала некоторое время, слушая, что говорит ей Волков, а затем, кивнув головой, как будто он мог это видеть, сказала:

– Хорошо, пусть они тоже приезжают!

Положив трубку, она осталась стоять у телефонного столика, невидящим взглядом уставясь куда-то в стену. Николай кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание. Маша действительно посмотрела на него, подняла вверх палец, как бы призывая к молчанию, и, произнеся: «Нет, Коля, не надо, не говори ничего!» – ушла опять в «кабинет». В гостиной повисла несколько растерянная тишина: Николая при посторонних великая княжна всегда называла полным именем и на «вы». А тут Коля и на «ты».

Волков и другие приехали через полчаса. Гостиная сразу наполнилась запахом табака, сапог и ременной кожи. Николай с интересом смотрел на казаков. Волкова, Красильникова, Анненкова и Оглоблина он знал, а вот трех других – нет. Впрочем, в одном из незнакомцев, коренастом, плотно сбитом брюнете с роскошными усами, он быстро опознал Григория Семенова, облик которого был хорошо ему знаком по фотографиям.

При появлении в гостиной великой княжны наступила тишина. Маша была ослепительно хороша. Прямая серая юбка, столь любимая ею, белая блузка с отложным воротником, открывавшая красивую шею с тонкой полоской жемчуга, короткая прическа в стиле «голливудской волны», розовые щеки, алые сочные губы, синие глаза и загадочная полуулыбка на устах.

«Как завить-то успели?» – сглотнув слюну, подумал Николай, глядя на выскользнувших вслед за Машей из спальни Катю и Марусю.

Он смотрел на любимую и не узнавал ее. Куда делась смертельно испуганная и донельзя стеснительная девушка, какой она была еще пару месяцев назад? Сейчас перед ним была уверенная в себе молодая женщина, твердо знающая, что любит и любима, знающая, что ей делать и как, внутренне все для себя решившая, поставившая себе цель, четко представляющая, что нужно делать, чтобы этой цели добиться. Николай с гордостью подумал, что в этой метаморфозе Маши есть и его заслуга. И Маша тоже знала это. Она брызнула в него синевой своих глаз и обратила взор на казачьих офицеров.

Офицеры вытянулись и окаменели.

– Здравствуйте, господа! – улыбнулась великая княжна, протягивая руку.

Один за другим казаки подходили к ее руке. Последними, по очереди представляясь, подошли еще не знакомые великой княжне.