Проклятие Айсмора (СИ) - Зима Ольга

Риддак сунул в руку Ингрид ключ, сгорбился и пропал. Площадь опустела, последний луч солнца осветил площадь Тысячи слез и потух в черноте озера.

Один Гаррик маячил тенью. Ингрид постояла, послушала, как непроглядная вода Темного монотонно плещется о сваи. Опустила в карман странный ключ, и рука ее вновь нащупала округлый, почему-то теплый предмет.

«Нужно вернуть кольцо, — так же монотонно бились мысли. — Нужно. Вернуть. Фамильная реликвия, королевский знак, он не должен уходить из семьи. Сейчас Бэрр не в себе. Явно не в себе. Я отдам, и пусть кольцо будет с ним. Сделаю это позже. Чуть позже. Он… жив, надо радоваться».

Радоваться не получалось. Гаррик вздохнул за плечом.

Окончательно стемнело, и звезды, неожиданно яркие и крупные, загорелись в тяжелом и низком осеннем небе. Над Айсмором вечно стоял то туман, то марево, не давая толком их разглядеть…

Такие же светлые искорки мелькали порой в темных глазах Бэрра, вот только редко — и увидит ли она их когда-нибудь снова?

«Он живет своей жизнью, ты — своей, — взывал прислушаться разум. — Как две звезды — вроде и близко они, почти рядом, но пути их не пересекутся. Их разделяет расстояние, кажущееся сущей безделкой лишь ослеплённому слезами взгляду. Никакая сила во вселенной не способна помочь им, и остается только одно — жалкий обман зрения… Так зачем рыдать над тем, что изменить невозможно?»

«Иногда случается и невозможное», — шепнуло сердце, и разум Ингрид замолчал, невольно соглашаясь со своим вечным оппонентом.

До конца работы оставался еще час, и архивариус побрела к себе. Но и там знакомые стены не помогали, бессмысленность всего выворачивала душу, слезы не приносили облегчения, а лишь усиливали пустоту внутри.

Когда Гаррик возник на пороге архива, он застал его хозяйку в полной темноте, неподвижно стоящей перед окном. В руках у него был ароматный мягкий сверток.

— Дражайшая Ингрид, — начал он.

— Иди домой, Гаррик, — строго произнесла Ингрид. — Уже очень поздно. Охрана мне не нужна.

Гаррик зашел и положил сверток на стол:

— У меня приказ. Я вас не оставлю!

— Нет больше никакого приказа. Никакой угрозы нет… Ничего нет.

Гаррик потоптался у стола, желая поговорить, но не зная, о чем можно и правильно. Своих слов он с недавних пор начал побаиваться.

— Куда же вы смотрите, господа Ингрид? — решился все же спросить.

— Небо темное, Гаррик, — не оборачиваясь ответила она после долго молчания. — Темное! Я думала, оно синее всегда… Ошибалась.

Глава 22

Прощай, друг, или Чудовища дневные и ночные

Любить — до предела, до алой зари,

Чтоб не было больше отчаянья-муки:

Любить — так, чтоб жечь словари.

Любить — так, чтоб ты не пришел,

Любить — до земного предела,

Любить — до кровавых и стертых подошв,

Что вытерпеть надо уставшему телу.

Забыть всё, что помнит тебя,

Забыть всё, что было тобой,

А что у меня остается?

Лишь вечность одна и мгновенье вдвоем,

Лишь память дождинками льется.

После суда Бэрра едва хватило, чтобы держать спину прямо и не упасть по дороге. После он и вспомнить не мог, как добрался домой. Простуженный стражник у входа торопливо открыл дверь. Не было сил удивляться ни охране, ни тому, что дом стал совсем чужим, ни даже той странности, что внутри оказалось еще холоднее, чем снаружи.

Попытался сесть и подумать о суде — мысли разбежались испуганно. А припомнилась площадь. И вновь винир. Очистил имя, да? Сберег от разорения. Видно, так ощущает себя слизень, когда на него падает рыбацкий башмак.

Ничего-то он сам не стоит. И не может, кроме как ломать…

Бэрр вздрогнул, поняв, что ног не чует и если останется здесь, то до утра околеет, но продолжал сидеть, не в силах двинуться с места. Закрыл глаза, но площадь не пропала. До слез стало жаль рубашку, к которой прикасались руки Ингрид. Голова упала на грудь…

— Бэрр, тебе плохо, да? — позвал женский голос из очень далекого детства.

Скрипели половицы, хлопали двери. Мама упорно обходила не такой уж большой домик в Нижнем городе, заглядывала за все двери и под столы. Бэрр сжался еще сильнее.

— Бэрр, выходи!

Ответом стал приглушенный вздох, тихий и виноватый, который Бэрр никак не мог сдержать. Увидел сквозь щелку в кухонной занавеске, как мама мягко улыбнулась, легонько покачала головой и плавным шагом двинулась к широкому подоконнику. Отдёрнула тряпицу, полюбовалась на своего первенца, который старался выглядеть меньше, чем есть, но прятать нескладные руки-ноги выходило плохо.

Элли положила руку на его плечо и повернула к себе. Бэрр не сопротивлялся, но продолжал отворачивать лицо.

— Бэрр, мальчик мой, что случилось? — тревожные нотки в голосе заставили его поднять глаза и тут же об этом пожалеть: увидев разбитую физиономию, мама обеспокоилась сильнее. — Мой храбрец, кто же тебя так?

Бэрр досадливо дернул плечом. Не говорить же маме, что мальчишки в округе дразнили его, оскорбляя родителей. Такого Бэрр никому не спускал. Поэтому обидчики были отловлены и потыканы носами в пирс. Ну и ему тоже немного досталось. Губа распухла, нос не дышал, бровь раздражающе саднила, однако Бэрр ни о чем не жалел. Только мама расстроилась. Чувство вины уже подняло голову, когда Элли легко рассмеялась:

— Кто бы это ни был, уверена, ты им тоже спуску не давал!

Бэрр опять вскинул глаза и несмело кивнул, подтверждая то, что не одобрял отец и к чему настороженно относился дед. Драться у него был талант, после переезда в Нижний нужно было отстаивать право на жизнь, и Бэрр отстаивал.

Элли с гордостью посмотрела на сына, чем привела его в замешательство и даже смущение:

— Из тебя вырастет настоящий защитник. Я горжусь тобой! А теперь, позволь, пожалуйста, осмотреть твои боевые ранения.

Бэрр важно кивнул. Мама обрабатывала раны и ранки не в пример отцу и деду бережно, и Бэрр давался на лечение только ей, чувствуя и впитывая не столько лекарства на коже, сколько неизменную материнскую заботу. Мама промокнула ссадины, ласково погладила по голове и поцеловала в макушку, отчего Бэрр, как обычно, застыл, будто заколдованный. Элли звонко рассмеялась, провела рукой по его волосам, пробормотала: «Это невыносимо», а Бэрр и не понял, про что сначала. Подумал, что про него, а оказалось, про его лохмы.

Тихо щелкая ножницами, она приговаривала, что он стал почти неуловим, и как он старается их всех защитить. И что она уверена: подрезать их сети местная шпана перестала только благодаря стараниям Бэрра. И что она гордится им, и что папа и дед тоже поймут, какой он славный, и тоже будут гордиться. Ну, может быть, потом. Бэрр тихо млел от ее прикосновений и от звука ее голоса.

Когда стрижка была закончена, Элли причесала волосы ещё раз, довольно хмыкнула, оглядев результат.

— Ты растешь красавцем. — Он замотал головой. Потом все же улыбнулся. — А когда улыбаешься, становишься еще краше! Спасибо тебе, родной, — Бэрр удивленно приподнял брови, совершенно не ожидая ничего подобного. — За то, что ты такой, какой есть! — и поцеловала сына в лоб.

…голос матери ещё звучал в ушах, когда Бэрр резко проснулся и сел диване, нащупывая на груди шнурок с её кольцом. Пальцы не нашарили важную вещь, и захлестнула паника, но потом Бэрр вспомнил — вспомнил! — что отдал кольцо Ингрид. Задышал ровнее, прислонился к стене и откинул голову: мать никогда не снилась ему. Хороший сон, вот бы туда насовсем. Маме бы понравилась Ингрид… А вот то, во что превратился Бэрр, ей бы совсем не понравилось. Глаза вновь закрылись.

— Хватит дрыхнуть!

Кто-то бесцеремонно тряс его за плечо и звал уже голосом Айаза.

Откуда взялся? Бэрр разлепил один глаз и лениво осмотрелся. Глава Управы шастал по комнате, собирая его одежду. Выволок Бэрра из дома и потащил чуть ли не на себе, ругаясь похлеще последнего рыбака про чудовище и рыбьи хвосты, засунутые в самые интересные места.