Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

То есть, конечно, ничего белого на мне не было, напротив, Моё Величество одето, подчеркнуто скромно, в рейтарский мундир. Из украшений только две орденские цепи на груди. Датский орден Слона и шведский Меча. Что, в принципе, достаточно, ибо ордена эти легко узнаваемы и известен только один человек, имеющий право носить их оба. Я – Великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт III.

В зале повисла напряженная тишина. Произносивший речь, герцог Август Саксен Лауэнбургский замолчал на полуслове. Присутствующие, ошарашено уставились на моих рынд с черных кафтанах с вышитыми золотом двуглавыми орлами на груди. На меня, на разодетого в пух и прах Ульрика и знакомого многим по прежним посольствам дьяка Рюмина в долгополой ферязи.

Клим вышел вперед и нараспев начал читать мой титул по-немецки: – Великий государь, царь и великий князь всея Руси…

«Вот тебя тут и не хватало» – читалось на лицах присутствующих, но вбитая в немцев на генном уровне склонность к порядку сыграла свою роль и делегаты начали вставать. Первыми подскочили представители городов, за ними последовали мелкие князьки, затем, приосанившись, встали герцоги и, наконец, остался сидеть только Фердинанд Баварский.

– Сидите-сидите, Ваше Преосвященство, – помахал я ему рукой. – Вам, вероятно, трудно вставать в Ваши лета. Что же касается остальных, то Мы рады приветствовать Вас!

С этими словами, я приложил два пальца к полям своей шляпы, после чего с нахальным видом уселся в поданное мне кресло и милостиво кивнул делегатам, дескать, что стоите? Пока те ошарашено рассаживались, Ульрих Датский плюхнулся в соседнее кресло и с победным видом оглядел своих голштинских родственников. Вообще, Шверинский епископ рассказал мне кучу подробностей обо всех присутствующих. Причем, если матушка делала упор на деловых и личных качествах владетелей Нижне-Саксонских земель, то кузен поведал обо всех сплетнях за последние пятнадцать лет. В принципе, тоже информация.

– Прошу прощения, Ваша Светлость, – обратился я к герцогу Августу. – Я невольно прервал Вас, но прошу продолжать. Вы, кажется, толковали о необходимости преемственности и стабильности?

– Гхм, – закашлялся тот, – Именно так, Ваше… гм, Королевское… то есть Царское… Величество.

– Я так понимаю, вы сейчас о Фридрихе Пфальцском, которого беззаконно пытаются лишить его земель и титула курфюрста?

– Фридрих Пфальцский сам накликал на себя беду, пытаясь занять трон Богемии, на что у него не было никаких прав! – вспыхнул архиепископ.

– Бог с ней с Богемией, – отмахнулся я. – Она, Слава Создателю, не входит в состав нашего округа и потому тамошние дела Нас не касаются. Но вот то, что император решил, будто имеет право по своему усмотрению лишать земель и титулов представителей знати, не может не вызывать у Нас известной тревоги. Сегодня под удар попал Фридрих V, а завтра Фердинанд Штирийский войдет во вкус и захочет лишить короны ещё кого-нибудь. Скажем, в Брауншвейге.

– А почему в Брауншвейге? – вскинулся Юлий Эрнст. – Мы ничего предосудительного не делали…

– Разве трудно придумать повод? Мало ли, вероисповедание ваше ему не понравится. Вы ведь лютеранин, не так ли?

– Скорее, Его Императорскому Величеству может не понравиться некий князь, принявший схизму, – желчно заметил граф Хотек, заслужив одобрительный гул и смешки от сторонников императора.

– Вполне вероятно, – не стал спорить я. – Однако Мы, в отличие от большинства здесь присутствующих, можем позаботиться о своих землях.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился граф.

– А что, Наш кузен – королевич Владислав, вам не рассказывал?

Теперь смешки последовали с другой стороны. Хотя протестантские князья и не были осведомлены о роли графа Хотека в организации похода на Москву, то уж о разгроме польской армии знали все и не могли не позлорадствовать над неудачей католиков.

– Москва далеко от Ростока, – процедил сквозь сжатые губы Фердинанд Баварский.

– Брауншвейг ещё дальше, но, тем не менее, я здесь!

Услышав мои последние слова, один из молодых людей в герцогской короне вскочил и демонстративно похлопал в ладоши, показывая полное одобрение моим словам.

– Кто это? – тихонько спросил я у Ульрика.

– Фридрих Гольштейн-Гогтопрский, – так же тихо ответил мне он.

– Что Вы, Ваше Величество, можете нам предложить? – громогласно спросил юноша.

– Прежде всего, гхм, – прокашлялся я, поднимаясь из кресла, – Мы, желаем твёрдо заявить, что Нашей единственной целью является установление мирных и добрососедских отношений со всеми присутствующими здесь. И, Господь Свидетель, никаких иных чаяний у нас нет! Владения Наши велики и обильны, а посему Мы не желаем территориальных приобретений. Залогом растущего благосостояния Наших земель, Мы полагаем покровительство торговле, ремеслам и наукам, а отнюдь не войну. Но ежели, Наши кроткие увещевания не будут услышаны, то Мы оставляем за собой полную свободу действий!

Всё время этой выспренной речи, я расхаживал перед делегатами округа, то и дело, вглядываясь в глаза фюрстам или епископам. Одни отвечали мне такими же твердыми и честными взглядами, другие отворачивались, потупив взор, третьи начинали оглядываться на своих соседей или покровителей.

– Что предложил ваш пасынок? – немного растерянно поинтересовался у герцога Августа его брат.

– Мир, – коротко ответил тот.

– А кто не согласится? – робко спросил какой-то горожанин.

– А из тех, кто против, он дух вышибет! – немедля ответил отчим, вызвав у присутствующих смешки, перешедшие затем в полноценный хохот.

– Примерно так, – охотно согласился я. – Но главное, я предлагаю всем вам, господа, объединиться. Если мы выступим единым фронтом, то нам, наверняка удастся оградить свои земли от невзгод, выпавших на долю Богемии или Пфальца.

– Прекрасные слова! – неожиданно поддержал меня граф Хотек. – Видит Бог, я готов подписаться под каждым из них…

– И что же вас останавливает?

– Только то, что в этих действиях нет никакого смысла! Я уполномочен Его Императорским Величеством, заверить всех присутствующих, что Фердинанд не имеет ни к кому из них вражды. Совсем напротив, он желает править милостиво и справедливо, а потому готов всеми силами защищать прежние вольности своих подданных и вассалов. Что же до Фридриха Пфальцского, то он сам выбрал свою судьбу…

– Да здравствует Император! – перекрыли его последние слова, выкрики «соглашателей».

– Клим, – обернулся я к своему спутнику. – Договорись о встрече со всеми делегатами.

– А с Хотеком?

– С ним в первую очередь!

Как я и предполагал, граф Хотек и Фердинанд Баварский остановились вместе, сняв для себя большой дом неподалеку от Старой Ратуши. Ратуш, к слову, в городе несколько. Есть Старая, есть Новая, которой тоже уже лет двести, а вдобавок к ним такие же учреждения имеются во всех крупных районах. Кроме того, Брауншвейг наряду с Парижем и Гентом «славится» своим буйным населением и склонностью к разного рода «революциям», называемыми тут «сменами». Городской нобилитет, состоящий из крупных негоциантов, враждует с цехами ремесленников, те, в свою очередь, с торговцами поменьше и все вместе они готовы дружно вцепиться друг другу в глотки, а уж про «любовь» к бывшим сюзеренам и говорить нечего.

От прочих фахверковых [106] домов резиденция курфюрста и посланника императора отличалась только размерами и стражей. Несколько угрюмых здоровяков в кирасах и шлемах морионах, вооруженные алебардами, неприязненно покосились на меня и моих спутников, но, видимо, будучи заранее предупрежденными о визите слегка посторонились.

– Проходите, – мрачно пробасил старший из них.

– Проходите, Ваше величество! – со значением в голосе поправил его Михальский, положив руку на эфес своей корабелы.

– Ваше Величество, – не стал спорить начальник караула. – Вы можете пройти, но вашим спутникам придется остаться здесь или сдать оружие.