Проклятие Айсмора (СИ) - Зима Ольга

— Да я и сам подумывал вернуться на родину, — произнес Айаз, догрызая орешки, а Бэрр поперхнулся кипятком. — Скопил самую малость: заведу хозяйство, займусь бортничеством, может, девонька одна соседская подросла, а замуж еще не вышла…

Бэрр, отвернувшись к окну, посмотрел на все еще падающий снег, который похоже, решил похоронить город.

Быстро винир рубит концы. Ведь Айаз не просто так уезжает, он оставляет женщину, с которой жил не один год. Та, коренная айсморка, и думать не могла о том, чтобы покинуть город. Да и родители у нее старые и больные — что-то такое Айаз говорил ему как-то.

— Бэ-э-эр! А уедем вместе, а? Что ты забыл в этом гадючнике?

И правда, что? Ингрид всего лишь спасли, и его всего лишь очистили. Это в придачу ко всем старым его долгам…

— Счастливого пути тебе, Айаз, — произнес Бэрр, взял горсть орешков и пошел к зданию тюрьмы.

Риддак подскочил по дороге, заглядывал в глаза и твердил про розы и темную воду, и что корона всегда на голове, хоть сто раз попытайся скинуть. Хотя сам же учил когда-то: лучше, чтобы их вместе не видели. Затем старый нищий куда-то пропал, видно, подле тюрьмы не хотел появляться или устал от тяжелого молчания собеседника.

— Господин Бэрр! — стражники на входе струхнули, словно призрака увидели. — Вы как?.. Вы зачем? Опять⁈

Разрешение вызволить из тюрьмы еще одного заключенного винир явно бы не дал. Да еще посчитал бы, что его подчиненный тронулся умом за время пребывания в ведомстве Шона.

Бэрр двумя руками открыл тяжелые створки, глотнул затхлый аромат несвободы. Век бы здесь не появляться!

Стражники переглянулись, но пропустили. Не тот человек Бэрр — и уж точно не тот, кем стал со вчерашнего вечера — чтобы пытаться его останавливать. Захотел вернуться — его право. Чудной человек!

Тюрьма была совершенно пустой, гулкой, затхлой и привычно холодной. Бэрр прошел знакомой дорогой, стражники отшатывались тоже привычно. В комнате охраны смели со стола игральные кости.

— Больше никогда, господин первый помощник винира!

Тусклая лампа на столе еле светила. А ведь в караулке нет окон, подумал Бэрр. Словно те, кто охраняет и те, кого охраняют, не слишком отличаются друг от друга.

Бэрр осмотрел разносолы. Видать, платят тут немало, раз стражнички столько всего себе позволяют с утра! Отломал кусок сыра и двинулся дальше, спиной чуя недоуменные взгляды.

— Господин Бэрр, Водой и Небом вас умоляем! Не садитесь снова в тюрьму, второй раз вас никакая тюрьма не выдержит!

Бэрр остановился, обернулся. Стражники замерли от его усмешки.

Ну дураки как есть! Чтобы нормальный человек сам по себе обратно в камеру вернулся? Правда, нормальным его не считали давно, и теперь точно считать не будут.

А за Бэрром уже следовала его новая тень, беззвучный и тихий прилипала. Не к дому, но к человеку. И каждый шаг его, каждый вздох тем прилипалой записывается.

'…Два дня назад полученному указу высочайшему повинуясь, лицо ведомое, вчера справедливым судом оправданное, прослежено было мною ввечеру и до утра сего дня. Доложить имею: прослежка на Главной площади началась да на той же площади закончилась.

Вчерашнего же дня, после суда, дошло лицо ведомое до дома своего, к коему мне приближаться запрещено наказом предварительным. Подчиняясь ему, ждал я в сторонке, близко не подходил, за лицом не прослеживал, но службу нес, прошу учесть.

Следом за лицом ведомым — по времени на одну затяжку, как докладывать велели, через курение — заявился глава управы нашей, многоуважаемый господин Аезелверд. Стражник у дома решил его не впускать, да! Но передумал, поприжатый, а и нечего копьем размахивать.

Слушать же я за ними не мог, только прослеживал до стен, что и исполнял с угла, откуда неведомо мне было, что в доме лица делается. А кабы был иной наказ или же в помощниках кто шустрый да до ратуши метнувшийся, не случилась бы такая промашка.

Я стражника у дома так и сяк пытал, а он, карась желторотый — и кого только в охрану берут! — двух слов связать не смог, гудел через мокрый нос, ну да пройдет.

Доложить имею еще: ушли они — лицо ведомое и уважаемый глава управы нашей — из дома и направились до парной, что подороже и поближе, а я их прослеживал издалека, на глаза не попадался. Стоит та парная — второй дом на второй же линии от Главного канала за домом господина Тараспути, за каким дом матушки Индюшки, но не той, которая толстая, а ныне уже ее дочери, что за соседа замуж вышла, и там теперь считается как один дом, хоть их два.

Многие сразу вышли из парной, имена я дописал ниже, а лицо ведомое и глава управы нашей всю ночь там провели. Я на канале чуток подзамерз под утро, да не привыкать мне, двужильные мы. Огоньком грелся — запретительного наказа не было. А пить — не пил! Пусть вам что угодно чешут, это вода у меня во фляге завсегда есть и ничего более.

Утром покинуло лицо ведомое парную да сразу обратно на площадь поспешило. И я за ним, там сменщика своего встретил, прослежку передал да сразу в ратушу заторопился. Вот докладывать спешу, службу несу вперед отдыха. У стражников узнал — рубашку лицо ведомое требовало, что вчерась еще на суде с него сдернули. Они там в испуге сидели, все и выложили, как на духу вместе с той тряпкой. Зачем ему рвань сдалась, мне неведомо. За свое жалование полста рубашек купить может. А насчет моего жалования, так вы обещали рассказать, как будет служба и прослежка сделаны. А затем в тюрьму заглянул, зачем, то мне неведомо'.

Потому что Бэрр вернулся в то самое место, где просидел чуть ли не два месяца. Благо, никто в камере не сидел, и никто ее не запирал. Провел рукой по стене, осклизлой от плесени и времени.

— Эл, — тихо позвал он.

Тишина. Даже плеска воды почти не слышно.

— Эл, я рассказывал тебе о большом мире. Хочешь его увидеть?

Уж не придавили ли? Что охрана, что свои же. Шрамов на Эле хватало, будь он человеком, могли бы сравнить, у кого больше. Спина заныла, словно решив поучаствовать в разговоре.

— Эл… — еще раз позвал Бэрр. — Крыс, да где ты⁈

Почему-то дозваться стало очень важным. Может, потому что в этой камере Бэрр разговаривал с ним, и иные видения уходили…

А теперь нахлынули снова. Ведь Бэрр однажды уже уходил от винира. Тот нашел его через неделю.

— Уберите здесь все, — приказал винир, поморщившись.

Брезгливо бросил монетку на стол и присел около своего помощника, отодвинув тарелки, тут же унесенные прислугой.

— И что ты собираешься делать дальше, кроме как пить и куролесить?

Бэрр откинулся на скамью, неторопливо потирая кисть. Вытянул ноги, безразлично уставившись на своего, по его глубокому убеждению, бывшего начальника. Небольшая встряска взбодрила. Он даже пропустил пару ударов.

Стражники быстро вынесли разбитую мебель и уволокли слабо постанывающих участников драки на улицу, явно приезжих — после Площади тысячи слез никто из айсморцев не подходил к Бэрру даже с простым приветствием. Исключение составляли слуги таверны, где он прочно обосновался в последние дни, занимая небольшой закуток, да и те только приносили вино и немного закуски, а потом стремглав исчезали. Правда, нежеланный постоялец поначалу подбадривал их, кидая ножи в дверной косяк. Вернее, это Бэрр был уверен, что в косяк, а прислуга явно сомневалась в том, кто служил ему мишенью.

Его слава летела впереди него, и запертую дверь в эту пивнушку он тоже вышибал ногой. Была у него идея, показавшаяся донельзя заманчивой — забаррикадироваться где-нибудь в подвале с окороком и бочонком вина, чтобы не докучали, но на пятые сутки шатаний по злачным местам лень стало шевелиться, да и вообще передвигать ноги.

Винир поскреб пальцем замасленный стол и не рискнул опереться на него даже после того, как деревянную поверхность тщательно протерли. Медленно снял с кармана золотой значок, посмотрел на него с грустью, недовольный тем, что он может испачкаться от тлетворного воздуха сего питейного заведения. Подышал, тщательно протер тут же выуженным из другого кармана белоснежным платком, полюбовался немного и, удовлетворившись результатом, повесил обратно. Бэрр наблюдал за телодвижениями градоначальника из-за полуопущенных век без особого интереса.