Товарищ мэр (СИ) - Муха Руслан

— Но ведь… — пробормотала она, повертела смущённо в руках телефон. — Здание уже выставлено на торги… Документ ведь уже у вас о передаче…

— Детский сад останется во владении города, — настойчиво перебил её я.

Таня смущённо опустила глаза.

— Это все вопросы? — строго поинтересовался я.

— Есть ещё несколько… — неуверенно начала было она, но я снова её перебил:

— Отлично! Но на этом сегодня закончим. На остальные вопросы отвечу, когда выйду из больницы. Всего доброго, Татьяна. Только уходите, пожалуйста, через дверь, а не через окно.

— Но… — попыталась она возразить, но я не позволил:

— До свидания, Татьяна.

— До свидания, — вздохнув, сдалась она и, юрко сорвавшись с места, резко вылетела из палаты.

Ничего себе, однако, журналюги ушлые нынче. В моё время никому бы и в голову не пришло трогать власть имущих, да ещё и такие каверзные вопросы задавать. Даже если бы и стали, вмиг бы отовсюду вылетели. Цензура, опять же, не пропустила бы. А здесь вон какие — в окна за правдой лезть готовы. В какой‑то степени даже похвально. Я всегда за правду и справедливость.

А вот с детским садом, конечно же, непорядок. Откровенно возмутительная и неприглядная история, которую я однозначно просто обязан исправить. Отобрать у детей учреждение ради борделя… Ни совести, ни чести, ни стыда. Но ничего, я такого уж точно не допущу. Раз уж меня угораздило стать главой города, значит, и порядки мне предстоит наводить.

Может, и неспроста я здесь. Может, здесь и нужен именно такой человек, как я.

Я, пересилив себя, всё же решил посмотреть, почему распался СССР. Как ни крути, для нынешнего времени эти события — уже история. И как бы мне ни было неприятно осознавать, что это всё‑таки произошло. А историю я, учитывая мою нынешнюю должность, знать обязан.

— Алиса, — сказал я, вспомнив, как это делал Гена, — включи, почему распался СССР.

— Включаю, — прозвучал приятный женский голос, и тут же на экране сменилась картинка.

Закадровый голос начал вещать о «значимом и поворотном событии конца века». Кадр за кадром: толпы радостных людей на улицах, пьяные митингующие, снимающие красные флаги. Диктор за кадром рассказывал о «системном кризисе», о «нежизнеспособности модели», о «тяжёлых, но необходимых реформах».

Какой‑то грязнолобый Горбачёв нёс околесицу про «новое мышление», размахивал руками, глаза бегали. А за ним — некий Ельцин на танке. И откуда они только повылазили, черти? Ельцин говорил о «свободе», а толпа радовалась непонятно чему. Люди не понимали, что сами творят.

Бесконечные очереди за водкой. Пустые прилавки гастрономов. Заброшенные заводы с ржавеющим оборудованием. Лица людей: растерянные, усталые, а в глазах лишь безысходность.

Я смотрел — и внутри всё медленно превращалось в лёд. Не злость. Не ярость. Пустота. Глубокая, как могила. Вся моя жизнь, вся борьба, все потери… И итог: всё это оказалось бессмысленным. Мы верили. Мы строили. Мы отдавали жизни за то, что в итоге оказалось химерой. Карточный домик, который рухнул от первого же ветра перемен.

К вечеру голова разболелась настолько, что уже ни смотреть, ни слушать, ни вообще каким‑либо образом воспринимать происходящее я не мог. Смутно помнилось, что, кажется, заходил врач, затем медсестра ставила капельницу, делала укол, мерила давление… А может и не мерила. Может мне это уже снилось.

Но утром я почувствовал себя намного лучше. Особенно когда открыл глаза и увидел её.

Она сидела в кресле, эффектно закинув ногу на ногу. Строгий, сосредоточенный взгляд, правильные, красивые черты лица, пышная грудь, копна огненно‑рыжих волос до плеч — идеально, волосок к волоску. Чёрный деловой костюм облегал стройную фигуру. Не женщина — королева, не иначе.

— Кристина? — догадался я.

Она спокойно посмотрела на меня, поправила пальчиком очки на переносице и грудным, слегка хрипловатым голосом строго поправила:

— Игоревна, Евгений Михайлович. Кристина Игоревна. Это предстоит запомнить. Впрочем, Геннадий Петрович уже ввёл меня в курс нашей проблемы. Ваша амнезия несомненно, не просто проблема, это чрезвычайное происшествие. Как и ваша пьяная езда, и автокатастрофа.

Она пристально, с осуждением посмотрела, но затем холодно продолжила:

— Нам предстоит немало поработать над тем, чтобы освежить вашу память. И времени у нас в обрез. За три дня больничного нужно восстановить ключевые знания: политическую обстановку, текущие проекты, ваши обязанности, а также внутреннюю обстановку в нашей администрации. Нельзя допустить, чтобы кто‑то заподозрил, что вы ничего не помните.

— Ну, учитывая, что у меня помощница такая умница‑красавица, думаю, мы легко справимся, — улыбнулся я и подмигнул ей.

Кристина проигнорировала комплимент, но я заметил лёгкое движение бровей — удивление. Видимо, Марочкин так себя не вёл. Её взгляд остался невозмутимым, и, как ни в чём не бывало, она продолжила:

— Евгений Михайлович, вы должны понимать, какой удар нанесён по репутации администрации. — Её голос был ровным, лишённым упрёков, словно она констатировала погоду. — Развод с Юлией Дмитриевной, а теперь и ДТП. Вы же в кресле мэра всего два месяца. Наши противники уже используют это.

— Очень даже понимаю, к сожалению, — вздохнул я. — Но всё поправимо. Будем работать и исправляться.

Кристина едва заметно улыбнулась:

— Что ж, ваш оптимизм весьма обнадеживает. Но одной решимости мало. — Она постучала пальчиками по подлокотнику кресла, и её взгляд стал жёстче. — Пока вы были здесь, Гринько начал готовить документы о временном перераспределении полномочий, ссылаясь на ваше «состояние здоровья». А там, где временно, может получиться и постоянно.

Она сделала паузу, давая мне осознать ситуацию, а после продолжила:

— Поэтому больше трёх дней вам нельзя отсутствовать. Уже в четверг вы должны провести плановое совещание с главами управлений.

— Должен, значит, проведу, — кивнул я.

Кристина тяжело вздохнула, покачала головой, словно размышляя о чём‑то своём, нахмурилась. Явно не верила, что в таком положении я сумею не ударить в грязь лицом.

— Значит, не будем терять времени, — резко переключилась она. — Давайте собираться. Я заехала к вам домой и взяла у Галины Степановны костюм.

Она указала взглядом на соседнее кресло: там лежал тёмно‑синий костюм, отглаженный до идеального состояния. Рядом свежая белоснежная рубашка и галстук.

Кристина поднялась с кресла, поправила пиджак и напряжённо продолжила:

— Есть у нас ещё одна проблема. Журналисты у входа. В том числе и с федерального канала. Наш пресс‑секретарь опять на больничном, — она слегка поморщилась и добавила: — укатила к океану. В пресс‑службе на телефоне сейчас сидит Киреева, и она не даёт официальных заявлений, потому что не знает, что говорить. Я предлагаю покинуть клинику через служебный выход.

— Спасибо, — кивнул я. — Но нет. Мы выйдем через парадный.

— Евгений Михайлович, это неразумно, — попыталась возразить Кристина. — В вашем состоянии…

— В том‑то и дело, что и в моём состоянии, и в моём положении последнее дело прятаться и трусливо сбегать через черный вход, — перебил я ее, вставая с постели. — Оно ведь как: тот скрывается, кому есть что скрывать. А мне скрывать совершенно нечего.

Кристина нехорошо усмехнулась:

— Кроме разве что провалов в памяти, пьяного вождения и всего прочего. Я бы категорически не рекомендовала встречаться с прессой. Вова уже подогнал машину к чёрному выходу…

— Мы идём через парадный, — сказал я тоном, не терпящим возражений.

Кристина замерла на мгновение, слегка удивилась. Затем медленно кивнула и вздохнула, принимая неизбежное.

— Хорошо. В таком случае дайте мне пять минут, — она уже доставала из сумочки айфонку. — Велю Вове перегнать машину к главному входу. И… — она посмотрела на меня оценивающе, — подготовьте короткое заявление. Три предложения. Не больше.

— Не стоит переживать, — подбадривающе улыбнулся я и двинулся к креслу одеваться.