Регрессор в СССР. Цикл (СИ) - Арх Максим

Вчера, в запале боя, у меня не было возможности детально рассмотреть и запомнить всех контрагентов, приперевшихся на разборки, хотя, казалось бы, именно их лица я больше всего и должен был запомнить. Ведь именно по этой части тела так каждому из них приложился как минимум один раз. Но, увы, не запомнил. Впрочем, кое-что, с помощью дедуктивного метода, разработанного Шерлоком Холмсом, я, глядя на этого длинного, предположить всё же мог. Судя по всему, этого «деда» вчера в казарме у нас не было. И утверждение моё было не голословным, а самым что ни на есть обоснованным, где основанием является логическая цепочка. И такой вывод я сделал сразу, как только посмотрел на физиономию подошедшей ко мне личности. А она — физиономия, была без каких-либо следов знакомства с моими кулаками. Можно сказать, девственно чистая была физиономия. Помятая, конечно, от пьянки, которая, очевидно, вчера у них была, но, тем не менее, без синяков и ссадин. Следовательно, на месте ристалища этого штемпа, очевидно, не было.

«А раз так, то какие у него могут быть ко мне претензии? И почему он начал общения с обзывательства?»

Одним словом, удивился столь непонятной ситуации, и задал вполне подходящий для данного момента вопрос:

— Ты кто такой? И чего хамишь?

— Я не хамлю, а базарю с тобой. Я парламентёр. Шпыняев Олег Романович. Запомнил?

— И чего тебе надо, Шпыня? — не стал я запоминать ФИО, а сократил фамилию до первых букв.

Вероятно, я угадал с прозвищем, которое было у Шпыняева, потому что он скорчил недовольное лицо и заметно побелел.

«Ага, значит точно — угадал», — обрадовался я своей прозорливости.

Парламентёр же, сплюнул на песок себе под ноги, и, прищурившись, прошипел:

— Слышь, спросить тебя хочу, ты зачем друзей моих побил? Ответить надо.

— Это ты про кого говоришь? Про тех лохов, что вчера в казарме огребли? Они, чего, друзья тебе? Да это погань фаршмачная! — решил я не миндальничать с ним и сразу перешёл на агрессивное общение.

Я понимал, что с таким контингентом разговаривать на нормальном человеческом языке попросту нельзя. Любую логику, попытку договориться и решить всё мирным путём, такие вот кадры, мгновенно начинают воспринимать как слабость. И, соответственно, сразу же борзеют ещё больше.

Помня это, я собирался действовать по народной мудрости, как-то сказанной Остапом Ибрагимовичем Бендером: «Нам грубить не надо. Мы сами грубияны!»

Вот сейчас я, как и визави, стал грубить. И о чудо! Мои слова контрагенту не понравились.

«Офигенно! Сам грубит — это ничего, это можно. А как ему в ответ сказали грубо, так сразу морда кирпичом!» — усмехнулся я, в очередной раз пытаясь понять логику двойных стандартов подобного контингента. И, разумеется, в очередной раз постичь их бестолковую философию не смог.

До моих размышлений парламентёру дела не было, поэтому он презрительно бросил:

— Не лохов ты побил, а «дедушек» ваших. Которых вы, салаги, должны любить и уважать.

— До дедушек моих те граждане, которых ты так кличешь, точно не дотягивают, как возрастом, так и интеллектом. Что же касается тебя, Шпыня, то не завидую тебе. Имея таких друзей, как те козлы, что вчера хотели начать издеваться над новобранцами, ты сам козлом вскоре станешь.

— Кого ты козлом назвал, баклан⁈ — зарычал собеседник и, вытащив руку из кармана, протянул открытую ладонь к моему лицу. Но не ударил и даже не дотронулся, а остановил её в пяти сантиметрах от носа. — Урою тебя, щенок!

В очередной раз удивился творящемуся здесь беспределу, и решил выяснить будет ли этот тип нападать средь бела дня или нет. Этот факт я хотел установить для того, чтобы понимать насколько свободно я могу действовать в дальнейшем.

Небрежным движением отодвинул своей рукой его руку от моего лица и, улыбнувшись, спровоцировал:

— Ты гавкать будешь или укусишь?

Шпыня вновь побелел от злости, стиснул зубы, осмотрелся по сторонам, заметил несколько солдат, стоящих у столовой, и, вероятно, поняв, что нападать сейчас — когда на улице светло и есть свидетели — опасно, показушно засмеялся.

— Боишься? И правильно делаешь. Бойся. Сегодня вам всем конец придёт!

— Что за конец? И почему он придёт?

— А потому, что вопросы к вам имеются. На кого вы баллоны катите⁈ Мы вам объясним, как надо уважать старших. Ещё даже не духи, а так — недоразумения, а уже на «дедушек» рот открываете и зубы показываете. Вот за это и ответите. Особенно ты!

На меня его очередное запугивание никакого впечатление не произвело. Я и так знал, что, если я не решу проблему дедовщины, то дедовщина решит проблему Васина. Другого расклада не было и быть не могло. Поэтому не стал обращать внимание на его трёп, а, видя, что общаюсь я с явным дураком, постарался у того выяснить весь расклад.

— Слышь, гонец, скажи: вот ты говоришь — «мы», а кого ты имеешь в виду?

— Кого имею, того и введу! — заржал тот от гениальной шутки.

— А конкретно? Можешь сказать, или ты просто балаболишь языком, корча из себя чёткого парнягу, а сам фуфел.

— Кого ты фуфелом назвал, баклан⁈ — тут же зарычал визави.

— Раз не фуфел, тогда скажи, кто будет? У кого претензии есть?

— Все будут. Все достойные люди этой части! Все деды и дембеля. Придём и убивать вас будем.

— Ну, а поконкретней?

— Конкретность вечером увидишь, — состроил злобную гримасу дурачок.

— И всё же мне хотелось бы знать пофамильно… — попросил я.

— Мало ли что тебе хочется. Сюрприз для вас будет.

— Не люблю сюрпризы. Может, скажешь? А заодно, хотелось бы знать, во сколько времени вы прийти собираетесь. Скажи.

— Хрен тебе!

— Опять грубишь, Шпыня. Я с тобой по-нормальному, а ты дуру гонишь.

— Мне пофигу, чего ты тут по-нормальному. Тебе и твоим щенкам — конец. Я сказал!

— Вот как, ну, удачи желать не буду, — улыбнулся я.

— А она всегда со мной, — выдавил из себя натужный смех Шпыня и, ощерившись, просипел: — Зря лыбишься, Кравцов. Давеча дружок твой тоже лыбился. Лыбился, лыбился, да перестал лыбу давить. Мы ему его улыбку-то подрихтовали немного. Теперь долго ему не до улыбок будет. Всю рожу в кровь разбили.

— Разбили? Вчера? Кому? Петрову?

— Петрову, Петрову. Жирному, что пасть свою открывал и отжиматься отказывался. Мы ему мозги вправили так, что, думаю, он ещё полгода кровью харкать будет.

— Почему кровью? У него же ребро лёгкие не пробило.

— Уже пробило. И уже не одно ребро! Ему все рёбра пересчитали!!

— Где пересчитали? — опешил я, а потом до меня дошло, и я прошептал: — Вы в лазарет к нему пришли…

— А ты думал, у нас туда хода нет? Есть! Мы везде достать можем! И тебя с другими щенками, не только сегодня достанем, но и в лазарете будете получать ежедневные порции люлей. Так что готовьтесь. Вчера мы твоего кореша толстозадого отфигачили, а сегодня к тебе придём и сделаем из тебя котлету! — он вновь ощерился, ожидая увидеть мой испуг, постоял, сверля меня глазами, а затем вновь сплюнул под ноги. — Ну, всё, я пошёл. Ещё свидимся. Жди ночи.

— Ночи? Гм… Пожалуй, что нет — ночи ждать долго, — произнёс я, отчётливо ощущая, как красная пелена начинает застилать глаза. Улыбнулся, трясущейся от напряжения рукой почесал себе бороду и, ничего хорошего не предвещающим для визави голосом, спросил: — Слышь «амбассадор», а ты куда собрался-то?

Он ещё вероятно даже понять не успел, что я сказал, а я уже к нему подпрыгнул и схватил рукой тварь за кадык.

Кровавая пелена полностью застила глаза, укутав разум.

Последнее, что я помнил, и что крепко засело в моей памяти, так это: хрип ещё больше побелевшего от страха дурака:

— Эй! Эй! Ты чего⁈ Я посланник! Я парламентёр! Меня нельзя трогать! Помогите!! Не надо!!!

Глава 12

Странные дела

Старослужащие первой роты

— Пацаны, смотрите, что эта падла сделала, — показывая сломанные пальцы на руках и вытирая локтем слезы, промямлил бывший парламентёр.