Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

Ко мне подошёл старый, заросший, похожий на Робинзона Крузо чувак.

– Не зыркай, – глухо сказал он. – Свободных мест нет.

Голос был такой, будто грудь ему забили ватой.

– Сейчас – добавил он, – рабы приедут с работ, и им лучше под руку не попадаться. Убьют.

– Ладно, отец, как скажешь, – нахмурился я.

Остальные жильцы не проявили к словам Робинзона никакого внимания.

– Ты что здесь, за старшего? – спросил я.

Он равнодушно посмотрел на меня тусклыми и безжизненными глазами и ничего не ответил. Одежда у него была изодрана, а волосы уже очень долго не видели ни мыла, ни ножниц.

– И как вы здесь живете? – поинтересовался я.

– А это не жизнь, – потряс он своими нечёсаными патлами. – Глядь! В аду жизни нет, в аду только страдания, только вой и скрежет зубов.

– О, образованный, – кивнул я, – уважаю. Как здесь‑то оказался?

Он обречённо махнул рукой.

– Пару дней позубоскалишь, – бросил он, – а потом как все, приживёшься.

– Да ладно, батя, как все так и я. Какой разговор, никаких возражений. Ты меня только сориентируй мальца, чё тут у вас к чему и почему. А то меня сгребли ничего не сказали запихали все, блин.

– Глядь, жизни нет, но харч дают. А чё тебе ещё надо? Жрём каждый день. Вечером принесут, так что от голода не подохнешь. От сифилиса можешь, от палочки кишечной тоже можешь, от сепсиса легко, и от столбняка, и от бешенства, и от желтухи. А от голода ещё никто не сдох. Так что ты, чем скорее станешь, как все, тем больше шансов продержаться подольше.

– Так вы рабы значит? А чем занимаетесь? Где народ‑то?

– Мы рабы, – пожал плечами Робинзон. – Кто строит, кто копает, но лямку все тянут. Работа всегда найдётся, особенно грязная. Слава труду, глядь! Слава труду…

– Так действительно что ли рабы? – снова спросил я.

А ты‑то кто? – усмехнулся он. – Человек только родится, а уже раб. Рабом родился, рабом и сдох, даже если думал, что он хозяин, а все равно раб. Раб похотения, раб страстишек, раб гордыни… Короче, глядь, сам поди не дурак, смекнёшь.

Он закашлялся и кашлял долго и прерывисто, будто пёс лаял.

– Да, только, – продолжил он, откашлявшись, – долго здесь, мало кто протянет. Это дно жизни, а мы подонки. Там, на верху бабочки и мотыльки, свет и блеск. И никто не хочет верить, что на дне вот… Идут они мимо вонючих бомжей и рыла свои воротят. А потом, бах! А у меня тоже хата была, да Харитошка узкоглазый отжал, переписал, а меня вот. Трудоустроил и жильё подобрал.

Он хлопнул в ладоши и развёл руками, показывая удручающую картину скорби и прозябания. Снаружи послышались шаги, и Робинзон, как молодая козочка, отскочил от меня и уселся на тряпье.

Заскрипела дверь, и в каземат снова заглянул Плевака.

– Э, слышишь ты, представитель собственника, – ухмыльнулся он. – Иди сюда, урист, куртку снимай.

– Куртка моя, – пожал я плечами, глядя на болтающуюся на поясе связку ключей и просчитывая, как одолеть этого бугая.

– Я не понял! – вдруг изменился он в лице и голос его стал ледяным. – Здесь я хозяин, а вы все мои шавки, я решаю что вам делать. Эй, псы, ну‑ка сюда!

В дверь вошли два крупных бомжа с резиновыми дубинками. Поэтому я пока решил не форсировать события. Но и затягивать было нельзя. Пока ко мне не привыкли, пока можно было воспользоваться эффектом неожиданности, шансов было значительно больше.

Но лучше было дождаться более подходящего момента. К тому же Харитон и остальные находились поблизости. Машина была видна во дворе.

– Ладно‑ладно, бери, чё, – кивнул я. – Для хорошего человека не жалко.

– Сели все по местам! – рявкнул Плевака и протянул руку, забирая мою куртку.

Ладно, урод. Ладно. Куртку я верну. По‑любому. И тебе это не понравится. Он ушёл, закрыл дверь и всё, наступила тишина. Робинзон Крузо интереса к беседе больше не проявлял. Я подошёл к окну. Из него почти ни хрена не было видно. Но то, что через некоторое время микроавтобус уехал, я заметил. Харитон и остальные. Из моих знакомцев остался только Плевака.

Примерно через два часа дежурства у окна я услышал скрип ворот и звук двигателя. Во двор заехала машина с будкой, на которой было написано «Свежее мясо». Из дверей этой будки вышли семеро зомбаков. Иронично, однако.

Наш барак получил ещё одну возможность, глотнуть свежего воздуха. Железная дверь открылась, и рабы потянулись к месту своего заключения. Выглядели они, мама не горюй. Молчаливые, угрюмые, злые, проходили они в свою обитель, не говоря ни слова. И сразу падали на тряпки.

– Э, слышь, малой, – глухо, позвал Робинзон, иди, сядь рядом, а то затопчут, глядь!

Я подошёл и опустился на корточки рядом с ним.

– Короче, – шепнул он, – щас харч притаранят. Ты, смотри, клювом не щёлкай, я тебя предупреждаю, хавки мало, поэтому тут как в стае, каждый сам за себя. А голодать не советую. Не пожрёшь, сдохнешь, сил не будет.

Через некоторое время началось оживление. Снова открылась дверь, и в барак зашли трое. Плевака и двое бомжей. Эти двое выглядели поприличнее, чем основной ударный контингент.

Они затащили котёл с едой и поставили на пол. Судя по запаху, жрать это даже и свиньи бы не все согласились. Но местные обитатели были уже на стрёме, как только котёл оказался посреди комнаты, они набросились на этот источник белков, жиров и углеводов.

Толкались, рычали, отпихивали друг друга. Рвали отвратительное на вид мясо. В общем зрелище было не для слабонервных. Вдруг здоровый бугай, конь‑перекладина, тот который, похоже, держал здесь шишку, поднялся, схватил за шиворот Робинзона и отшвырнул к двери. Тот бедный отлетел и долбанулся головой. А вожак растолкал собратьев и вернулся к котлу.

Момент показался мне подходящим. Я подошёл поближе и со всей дури, как молотом, долбанул главаря кулаком по затылку. Основание кулака заныло от боли. От удара чувак не удержался и подался вперёд, опёрся о край котла, тот не выдержал веса, перевернулся, выплёскивая варево и на самого пахана, и на остальных рабов.

Я, естественно, отскочил в сторону и сделал вид, что занят своими безрадостными мыслями. Но Пахан разбираться и не стал. Он заревел как Кинг‑конг, вскочил и начал тупо гасить тех, кто находился ближе к нему.

Бил кулаками, бил головой, головами друг об друга, и потасовка моментально стала всеобщей. Как говорится, бейся против всех. Каждый сам за себя. Поднялся дикий гвалт.

Робинзон начал колотить по двери. Она загудела, как колокол, а через пару минут распахнулась. В неё влетели те же два бомжа, вооружённые резиновыми палками, и Плевака с бейсбольной битой. Бомжи врезались в гущу и начали без разбору отоваривать всех налево и направо. Да и что там разберёшь? Темно. Мерзко.

Кто сказал, что бесполезно

В стороне от кучи‑малы находились только Робинзон, Плевака, и я. Но мы наблюдали за тем, что происходило на ринге. А на ринге разогревалась такая драма, что никаким гладиаторам и не снилось.

– Глядь, – прохрипел Робинзон.

– Да гляжу я, гляжу, – криво усмехнулся я, посматривая в сторону двери, оставшейся в этот момент под охраной одного лишь Плеваки.

Один из надсмотрщиков вскрикнул и повалился, и Плевака мгновенно рванул вперёд. Глаза его вспыхнули праведным гневом, и он занёс руку с зажатой в ней бейсбольной битой. Кажется, подобные развлечения доставляли ему истинную радость, потому что он бросился вперёд и с азартом начал молотить своей битой налево и направо.