Регрессор в СССР. Цикл (СИ) - Арх Максим

Глава 18

Нет проблем

Хотите, верьте, а хотите, не верьте, через час допроса меня отпустили.

Никто подписку о невыезде с меня не брал, никто электронный браслет на ногу не надевал и вообще не настаивал на том, чтобы я без чьего-либо разрешения не покидал часть.

Следователи просто сказали, чтоб будут за мной пристально следить. Чтобы я вёл себя впредь нормально. И чтобы массовых избиений больше не было.

С первыми постулатами я был согласен, а вот по поводу последнего решил поспорить, ибо априори он подразумевал, что избил тех бедных и несчастных потерпевших именно я.

— Товарищи следователи, я, как вы прекрасно знаете, Иннокентий, и мне приблизительно лет восемнадцать. А тех, кого избили, вы сами об этом сказали, было больше пятидесяти человек. Я кто, по-вашему? Илья Муромец, чтобы одним ударом семерых? Или трёхголовый змей Горыныч, который каждой пастью по о семнадцать добрых молодцев съедает? Как я, по-вашему, всех этих граждан победил? Руками? А такое вообще возможно — чтобы один против пятидесяти, да ещё и без оружия? Вот и я думаю, что такое подозрение даже в суде рассматриваться не будет. Ибо даже формулировка его настолько фантастично звучит, что и обсуждать это будет нелепо.

Те согласились с тем, что высказанные мной доводы вполне логичны, но всё же настояли, чтобы в воинской части была тишина. Аргументировали это они не только желанием, чтобы во вселенной побеждало только добро, но и тем, что в случае ЧП происходит аврал и им приходится работать. А у них семьи.

Мне это живо напомнило ситуацию, происходящую в принципе с данной воинской частью, и я не стал их обнадёживать, а лишь сказал: «Там видно будет».

В общем, посовещались они, позвонили куда-то, и, вероятно, в конце концов осознав, как нелепо будет выглядеть обвинение против одного призывника, что якобы перебил половину гарнизона, решили прибегнуть к новой версии, что я им, от щедрот душевных, подкинул — переложить ответственность на потерпевших, которые, по новой версии следствия, напились химии и, поймав галлюцинации, все передрались.

Меня данная интерпретация устроила, я выразил надежду, что всех дебоширов из части уберут куда-нибудь подальше и, попрощавшись («Надеюсь, больше не увидимся!»), пошёл продолжать службу, пропустив в кабинет следующего по списку новобранца.

Расскажет он что-то или не расскажет, для меня всё это было неважно. Мне было важно остановить беспредел, и я со своей задачей справился. В том же случае, если меня всё же решатся сделать виновным и привлечь, у меня всегда была в запасе опция «звонок другу». Конечно, данная опция была не стопроцентной панацеей, но, тем не менее, она обеспечила бы, как минимум, честность расследования.

Впрочем, исходя из той формулы, что мы вывели только что со следователями, было очевидно, что никакое честное расследование совершенно никому из высоких начальников и не нужно. Оно и понятно, ведь при тщательном следствии вылезет такое количество нарушений социалистической законности и порядка несения воинской службы, что никому мало не покажется. А поэтому на честное и объективное следствие, если бы оно вдруг решило быть таковым, можно было и не надеяться, а то мало ли, куда эта верёвочка выведет. Поэтому ну её на фиг, эту честность, лучше пусть всё будет просто и понятно. Виновные найдены. В результате проведённых экспертиз в крови обнаружены алкоголь и отрава, то есть — изобличены. Обязательно признают свою вину и очень скоро понесут заслуженное наказание. А значит, на этом моменте поиск новых версий можно прекратить, и заняться детальной проработкой текущей версии о массовом отравлении, повлёкшем за собой общий психоз и приступ шизофрении. Ну чем не версия? Золото, а не версия!

Тем более в воинскую часть прибыло новое командование, которое непременно само разберется, как нужно правильно наладить службу. Так что, скорее всего, будет, так как я и рассчитывал.

Что же касается вновь назначенных командиров, то следователи о них только обмолвились. Но мне и этого было достаточно, чтобы понять, что мои усилия по привлечению внимания к данной проблематике услышаны и штаб округа, наконец, вспомнил, что у него почти у моря есть позабытая небольшая воинская часть.

Улица меня встретила разошедшимся дождём. Ещё ночью стояла довольно неплохая погода, а уже сейчас всё небо заволокло тучами, и лило как из ведра.

Но, несмотря на непогоду, на улице творилось оживление. Солдаты ходили строем. Командиры зычно раздавали приказы. А группы проверяющих офицеров с большими погонами осматривали здания одно за другим.

«Может, ремонт решат сделать? Здания-то, действительно, находятся в плачевном состоянии», — отметил я, решив держаться от начальства подальше, а к кухне поближе.

Все новобранцы моего взвода после допроса должны были направляться на занятия в учебный корпус, куда мне сейчас идти совершенно не хотелось. До обеда было ещё далеко.

«Пусть думают, что я всё ещё на допросе», — решил, что у меня сейчас свободное время и неплохо было бы провести его с максимальной пользой — то есть поспать.

Прикинув, что на улице мало того, что мокро, но и опасно, стал думать над тем, куда бы мне лучше спрятаться, чтобы не попасться никому на глаза.

Праздношатающийся солдат — это грубейшее нарушение устава. Солдат никогда не должен слоняться без дела. У солдата точный распорядок дня, в котором нет места и времени ни на что иное, что не предусмотрено утверждённым распорядком дня. А в нём — в распорядке дня, праздное шатание по воинской части — категорически не предусмотрено.

Любой командир это прекрасно знает, и, увидев такое нарушение воинской дисциплины, обязательно поинтересуется у солдата, почему тот не при деле. И в том случае, если ответ офицера не удовлетворит, тот обязательно исправит данную оплошность и найдёт «счастливцу» какую-нибудь работёнку.

Я это знал. А видя то, что отцов-командиров по территории части шатается просто огромное количество, не сомневался, что обязательно найдётся тот, кому не понравится моё бесцельное дефилирование. А, значит, нужна была нычка, в которой никто меня не найдёт, и я там смогу забыться сном.

«Но где найти такое место? Казарма явно не подойдёт — там меня сразу же раскроют и отправят на занятия. Столовая? Туда меня просто не пустят. Как не пустят и в лазарет. Да и командиры там тоже часто шастают. Тогда что, учебный корпус? Его я как раз собираюсь избежать. Прачечная — слишком шумно и тесно. Котельная — слишком грязно. Трансформаторная будка — слишком опасно. И что остаётся? — задумался, быстро прикидывая, какие ещё есть здания на территории родной воинской части. И, через мгновение, удивился тому, что есть-таки здание, которое подходит под мои нужды и офицеры туда сейчас наведываться не будут потому, что делать там в это время попросту нечего. — Ну, конечно! Как я мог забыть, — говорил я себе, выбрав направление движения, — именно что дом, и именно что культуры может и должен стать моим спасением. А как может быть иначе? Ведь культура во все времена спасала души страждущих».

На всякий случай перешёл на лёгкий бег и состроил уверенно-занятую морду лица, чтобы было видно, что солдат бежит не для того, чтобы найти себе укромный уголок для сна, а с целью, и, может даже, с ответственным заданием от руководства.

Двери местного ДК, к моему удивлению и радости, оказались открыты. В противном случае пришлось бы искать открытую форточку и лезть через неё, но этого, к счастью, удалось избежать и я, пройдя через тамбур, вошёл внутрь, сразу же оказавшись в зале. Привычного для таких зданий большого холла, в котором должна быть, по идее, раздевалка, почему-то не было. Небольшой тамбур и сразу зрительный зал, чем-то напоминающий кинозалы старых кинотеатров.

Стройные ряды стульев, которые заканчивались в двух метрах от сцены, что возвышалась на полтора метра от деревянного пола. По краям подмостков висели огромные красные шторы. Единственная стенообразная декорация была украшена транспарантом, на котором красовалась надпись «Мир! Труд! Май!» Очевидно, что с того весеннего праздника в здании этого ДК никакие культурные мероприятия не проходили.