Регрессор в СССР. Цикл (СИ) - Арх Максим

Улыбаясь и кланяясь направо и налево, я краем уха услышал, как один из чиновников Минкульт СССР сказал кому-то из коллег.

— Это не советское кино — точно вам говорю… но, чёрт возьми, это великое кино.

И он был кое в чём одновременно и прав, и не прав. Мне перед собой оправдываться было не надо. Уж кто-кто, а я-то знал правду — оригинальный фильм был действительно снят не у нас. Но теперь, когда я появился в этом времени и вывернул прошлую историю наизнанку, всё стало совершенно по-другому. Отныне и на века фильмы серии «Терминатор» стали неотъемлемой частью кинематографа страны советов, и другому уже быть не дано.

Фойе шумело, как растревоженный улей. Восторженные зрители вопреки всему по домам не расходились, а обсуждали последние кадры, спорили, смеялись. Кто-то неистово доказывал всем, что хороший киборг всё-таки выжил, ибо не мог умереть столь нужный людям экземпляр. Ему громогласно поясняли со всех сторон, дескать, чан с расплавленным металлом не пожалеет никого — ни хорошего, ни плохого. Но он стоял на своём, обосновывая чудесное спасение тем, что добрый киборг провёл в чане совсем немного времени и выпрыгнул через расплавившееся дно этого самого чана. «Просто режиссёр это решил не показывать сейчас, а приберечь для третьей части».

Разумеется, я в спор вступать не стал, да и некогда было. Ко мне подошёл Лебедев. Его лицо было довольное и хитрое.

— Ну что, Саша, сейчас пойдём к репортёрам. Надо будет дать небольшое интервью и ответить на несколько вопросов.

— Может, потом? — вздохнул я.

— Надо, Саша, надо, — похлопал он меня по плечу. — Это важно.

Я не стал спорить, просто кивнул, расправил плечи и пошёл туда, где уже толпились журналисты. Камеры щёлкали, диктофоны выскакивали из карманов, микрофоны тянулись в мою сторону.

Первый вопрос был ожидаемым:

— Скажите, как вам удалось добиться такой реалистичности сцен погони?

— Секрет прост, — улыбнулся я. — Мы всё делали по-настоящему. Настоящие машины, настоящая Москва, настоящие нервы.

Репортёры дружно закивали и записали.

Второй вопрос был уже с подвохом:

— Правда ли, что в одной из сцен использовались настоящие милиционеры?

— Конечно, — ответил я. — Мы их просто не предупреждали, что идёт съёмка. Поэтому эффект паники был стопроцентно достоверный. — Тут я покосился на Лебедева, который широко открыл глаза и, хохотнув, произнёс: — Шутка! Все, кто был в кадре — были актёрами второго плана.

Толпа разразилась смехом, кто-то даже захлопал.

И тут пошёл третий вопрос, длинный и какой-то замысловатый — про философский подтекст фильма. Мол, о чём он на самом деле?

Я только начал отвечать, как заметил боковым зрением, что один из иностранных фотографов подбирается ближе, и ещё ближе.

— … Ну, понимаете, если смотреть шире, то фильм — это не столько о роботе, сколько о человеке и его месте… — начал я, но тут прямо перед лицом произошла вспышка.

— Эй! — успел крикнуть я.

И тут раздался треск, хлопок, и что-то горячее и острое ударило меня по лицу, как молотком.

«Что за фигня⁈ — пронеслись мысли в голове, и я схватился за лицо, ощущая, как по щеке скатывается горячая слеза. — Или это кровь?»

Репортёры вскрикнули, кто-то подбежал, кто-то выхватил носовой платок и протянул мне, суя в руку.

— Осторожно, не трите! — стали кричать суетившиеся вокруг люди.

Раздались крики:

— Позовите врача! Скорее!

— Глаза! Что у него с глазами⁈

Я только моргал и пытался понять, увижу ли я теперь хоть что-то. Мир вокруг был красный, расплывчатый и какой-то нереальный.

«Вот тебе и на, — горестно думал я. — Премьера, блин… Вышел, называется, к людям. Неужели это конец⁈»

Глава 26

Мгновения

Проснулся я уже ночью. Сначала не понял, что меня разбудило — всё было тихо, только где-то вдали мерно тикали часы. Потом прислушался — за стенкой что-то гудело. Не сразу разобрал, что это телевизор.

— … бои на ленинградском направлении в августе сорок первого…

А затем раздался голос человека, который я узнал.

— Н-да, было дело…

Голоса, гулко доносящиеся через стену, сливались в однообразный фон, но я уже понял, что нахожусь тут не один.

Собрался было открыть глаза, но это у меня не получилось, потому что они были завязаны бинтом.

Чуть подумав, убрал руки от головы, решив ничего пока не снимать повязку, ибо не сомневался, что она наложена не просто так.

Однако ситуацию нужно было прояснить.

— Товарищ Кравцов, ты тут? — позвал я, чуть громче, чем собирался.

Раздались шаги, мягкие, уверенные, а потом голос чекиста произнёс:

— Я тебя разбудил? Телевизор громко работает?

— Да нет, я уже и так проснулся, — ответил я. — Где мы?

— В Боткинской больнице. Тебя сюда доставили.

— А что со мной?

— Осколки стекла немного поранили глаза. Но ты не переживай. Всё достали, всё промыли. Тебя подлечат, и всё будет хорошо. Врачи сказали, после выздоровления видеть будешь даже лучше, чем прежде, — сказал чекист.

— Ты меня успокаиваешь или это правда?

— Конечно, правда. Чего я тебе врать-то буду⁈ Сказали: через пять-семь дней повязку снимут, и будешь здоров. А пока отдыхай.

— Гм, ясно. Это не может не радовать. А что с презентацией фильма? А то что-то смутно всё помню… Вроде бы людям понравилось…

— Понравилось? Да они настолько в восторг впали, что готовы были тебя на руках носить, — воскликнул чекист, а затем, понизив голос, буркнул: — Впрочем, своего ты всё равно добился. Они именно что на руках тебя до скорой несли. — Он хлопнул меня по плечу и подбодрил: — Ну да ничего, Сашка, ты своё ещё получишь. Главное, глаза целы, а доктора тебя вмиг на ноги поставят. Так что не расстраивайся.

— Да я и не расстраиваюсь. Просто жалко… такой день, — вздохнул я. — Кстати, дядь Миш, а мама как? Марта? Ребята?

— Все переживают, конечно. Но осматривавший тебя хирург — светило, заверил, что всё будет хорошо. Они в рекреации сидели и только недавно все уехали. Сказали, что утром все обязательно навестят тебя… А пока компанию тебе составлю я — у меня в смежной соседней палате койка и телевизор. Так что тоже отдыхаю.

— А ты что смотришь?

— Документалку про войну. Наши сражения под Ленинградом летом сорок первого.

Я кивнул.

— Так, значит, кино мне не посмотреть?

— Нет! Исключено! — отрезал Кравцов. — Велено повязку не снимать!

— Жаль, — вздохнул я. — Ну тогда ты расскажи, что там показывают. Увидел что-нибудь интересное?

— По телевизору-то всё интересно. А вот там не так всё представлялось…

— А ты именно на том участке фронта тогда был?

Кравцов откашлялся и сел на стул возле моей кровати.

— Был. Служил в особом отделе. Хоть и в звании, но считай что мальчишка. И как раз воевал в то лето, в тех местах, о которых говорят.

— Под Ленинградом?

— Считай что да. Чудово, Новск, Троекуровск — вот там мы тогда крепко увязли.

— И что там было? Окружение?

— Оно самое. Много там полегло наших товарищей. И я бы там остался, если бы не друг мой. Он-то меня и спас. Лёшкой звали. Совсем пацан — твой ровесник, если не моложе. Геройский парень… — Кравцов вновь усмехнулся. — Не поверишь, что он вытворял на фронте с одной только трёхлинейкой. Немцы от него за сто километров шарахались.

Я слушал молча. В голосе Кравцова не было ни бахвальства, ни пафоса, только тихая, спокойная речь и тяжёлые воспоминания.

— Как-то раз, — продолжил он, — вышли мы на позицию — а там их, немцев, человек двадцать. Лёшка лёг, прицелился… и всё, за три минуты никого не осталось. А потом ещё и пулемёт снял, пока я отвлёкся на перезарядку. Вот такие у нас там были ребята…

Я представил себе худого, упрямого паренька с мосинкой в руках и поймал себя на том, что мне вдруг захотелось снять о нём фильм. Не про вымышленных супергероев, не про роботов, а про настоящего парня, которым мог бы быть любой из нас.