Верховный Главнокомандующий (СИ) - Зеленин Сергей

Кроме этого, часть Свиты расположилась на ещё четырех «Мерседесах», ещё на одном французском «Delaunay-Belleville» — попроще чем мой и, на «Panhard-Levassor».

Ну и, техническое сопровождение: грузовые автомобили «Ренар» и «Дитрих», с запасом ГСМ и запасных частей, грузовик-платформа, тягач, автобус с ремонтниками и полевая кухня на автомобиле. Тамошние грузовики имели шины из сплошной резины и довольно низкую скорость — поэтому они выехали по маршруту загодя, ещё вчера…

Сам не ожидал, что так серьёзно получится!

Кроме этого, на охрану маршрута длиной верст сто пятьдесят, выделялось и было уже на местах расставлено, шесть жандармских, пятнадцать полицейских офицеров, около тысячи пеших и сотни три конных стражников, пять эскадронов кавалерии и три сотни казаков.

Охрана Государя Императора и Верховного Главнокомандующего заодно, дело очень серьёзное!

Сразу же предупредил всех, что никого ждать не буду — отставшие автомобили обязаны продолжать двигаться по маршруту, никуда не сворачивая.

Впереди должен был ехать автомобиль с четырьмя жандармами, затем — комендантский «Мерседес» с ним самим, со Спиридовичем и, с штабным полковником — имеющим карту, на которой был проложен маршрут.

Однако, у меня была своя собственная карта и свой собственный проложенный маршрут: сначала строго на Юго-запад, затем — после Бобруйска, заворачиваем на Северо-запад — и до самого Минска.

Ну, а там — как Бог даст…

— Адольф, пора! — командую шофёру, как только мы миновали последний контрольно-пропускной пункт на выезде из города, — жми на тапку и «делай» эту убогую бошевкую телегу!

Кегресса десять раз уговаривать было не надо, чтоб продемонстрировать превосходство отечественной — французской техники, над вражеской — немецкой!

Тут же, взревев своим мощным семидесяти-сильным движком, «Фюрермобиль» легко — как стоячего, обошёл возмущённо гудящего клаксоном «Мерина» и скрылся за поворотом в какой-то лесок. Мы с Генеральным Секретарём и с есаулом, лишь только успели показать отставшим дружный «fack»!

— По ходу, они с ручника забыли снять, — весело прокомментировал происходящее, под дружный хохот, — а, теперь бери вправо по этому перекрёстку!

Я буду за штурмана на этом «ралли»!

— Кажется, мы несколько отклоняемся от маршрута, — на редкость флегматично заметил Мисустов.

— Да, фиг с ним — с маршрутом, — говорю, — Вы ничего не забыли положить в багажник, есаул?

— Так точно, ничего не забыл! Всё приготовил — как Вы и велели, Ваше…

— Хорошо… Адольф?

— Тройная заправка, масло, свечи, запасные баллоны… Всё взял, Ваше Императорское Величество!

Машина здоровая — 4-х тонная, в неё ещё не то влезет!

Кегресс, чуть повернувшись назад, печально покосился на меня левым глазом — как лошадь, почувствовавшая предстоящие ей приключения на её же «репицу» — по вине этих непонятных двуногих, но тактически вежливо промолчал.

Мордвинов тоже — молчал, лишь покрепче надвинул на уши фуражку лётного образца… Вообще, все мои из «ближнего круга» — да и не только они, стали мне подражать — раздобыв кожаные куртки, английские френчи, а вместо шашек прицепив к поясу кортики или кинжалы. Ну, а про причёски и изменённый фасон усов у офицеров, я кажется уже упоминал. Поэтому, наш «отряд» мне теперь напоминал выезд чекистов на операцию по задержанию какой-нибудь «контры». Ещё бы погоны снять и красные звёзды нацепить и, не отличишь!

— Всё же, Спиридович и его жандармы, не помешали бы, — пробурчал есаул Мисустов, — мало ли, знаете ли, что…

— Ничего, пробьёмся! — несколько оптимистично прокомментировал я, — а, жандармы — если сильно захотят, по следам найдут и догонят!

— Отличный денёк, господа, — душа, просто не нарадуется, — погода сегодня — просто отпад!

Только, пролетели несколько вёрст — выскочив из того леска и, осторожно переехали по шатающемуся мостку небольшую речку, как почувствовали дикий смрад и вонь.

ЧТО, ЗА…?!

Офуеть… Мать мою, вдовствующую Императрицу Марию Фёдоровну, ети…

Я широким махом перекрестился, хотя даже в церкви, частенько забываю без напоминания это делать.

По обочинам дороги, далеко — куда глаза глядят, в лишённом хоть какой-нибудь растительности поле, валялись туши и уже скелеты животных — лошадей, коров… Обожравшиеся вороны и прочие пернатые падальщики, даже не разлетались при появлении нашего железного чудища, а лишь с ленивым любопытством следили за ним. Стаи бродячих собак с раздувшимися от дармового обжорства боками — размером с хороших овец, вполне мирно с ними соседствовали — падали хватало на всех. Тысячи и тысячи трупов и, ещё столько же бродячих — ещё живых скелетов…

Картина, настолько апокалипсистичная, что меня пробрал мороз по коже и захотелось назад — в толерантное и политкорректное двадцать первое столетие, где за издевательство над какой-то несчастной кошкой, можно схлопотать вполне реальный тюремный срок…

— Что это такое, мать вашу?!

— Эвакуированный скот из Польши, Государь! — сказал есаул, скривившись как от зубной боли, — пригнать сюда приказать — приказали, а кормами обеспечить забыли… Скоты…

Адольф Кегресс, сквозь зубы ругался — применяя родные идиоматические обороты, которые я ещё меньше понимал — чем просто литературный французский. Непривычный к трупной вони, культурный Мордвинов — в полуобморочном состоянии, зажав нос надухарённым платком, еле слышно бормотал те же самые «обороты» — но уже по родной «матушке».

— Почему не раздали крестьянам?

— Да, куда столько?! Местным мужикам свою скотину кормить нечем — этим летом была сильная засуха, Государь…

От бессильно гнева потемнело в глазах, но уже ничего не исправишь! Оставалось только отвести глаза и стараться дышать через раз.

Наконец, этот кошмар кончился. Въехали в какую-то лесную пущу — не хуже Беловежской! Вековой дубовый лес, красота… Лишь, очень изредка наше светило пробивается сквозь дремучую чащу — солнечным зайчиком ударит в лицо, ослепив и, снова скроется за столетними ветвями могучих деревьев.

Самые, что ни на есть партизанские места!

Вот только, по краям дороги всё чаще и чаще стали попадаться могильные холмики — маленькие и большие, совсем свежие и едва поросшие травой.

— А вот и пастухи…, — пробормотал я.

— Да, нет… Это от высылаемых из-за «черты оседлости» жидов осталось, — равнодушно пояснил есаул, — навряд ли, среди них «пастухов» найдёшь.

Проезжали великие и малые сёла и, меня неприятно удивила бедность местного литовского крестьянина. Убогие крохотные избенки под соломенными крышами, с окошечками-глазками и босоногая ребятня, копошащаяся в пыли и грязи. Но, более всего поражал контраст этой убогости с показной роскошью изредка встречающихся помещичьих усадеб… И, невольно думалось, что эти противоречия русской жизни: несметные богатства и неслыханная бедность, громадные просторы и скученные убогие хижины, высокая культура и чрезвычайная жестокость бытия основной массой населения, не могут не привести к революции!

Взрывоопасного материала уже накоплено сверх всякой меры и, желающих поднести спичку — чтоб оно разом полыхнуло, тоже предостаточно.

Доехали до Бобруйска — где остановились на часок, перекусили, отдохнули и провели «регламентные» работы нашему железному «коню».

Только выехали из города, как шоссе перекрыл огромный обоз беженцев, «перемещённых лиц» и мобилизованных крестьян, возвращающихся с оборонительных работ. Польский, еврейский, западно-украинский и литвинский говор западных белорусов… Адский «коктейль» из вони человеческого, скотского дерьма и пота… Смертельно уставшие люди, крайне истощённые шатающиеся лошади… Обречённо мычащие коровы, с выступающими — как обручи на рассохшейся бочке, рёбрах… Очищенные от всякого подобия растительности — как после саранчи, обочины с сотнями костров… Телеги, фургоны, брички с которых постоянно кто-то стонал, плакал, посылал проклятия… Равнодушные, злые, ненавидящие взгляды… Теплившиеся угасающей — прямо на глазах надеждой, взгляды больных детей — смотрящие в самую душу… Снова — до трясучки бесящее чувство собственного бессилия…