Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий

Словом, примет для обнаружения мастерской хватало в избытке.

— А вот и преддверье моей холостяцкой обители, — делая приглашающий жест рукой, сообщил он. — Прошу прощения, я просто замечтался и сам не заметил, как привёл Вас к себе домой. А всё-таки куда Вам на самом деле нужно? Где вы остановились?

На местную жительницу она не походила никоим образом, поэтому мысль о том, что это не иначе как гостья, потерявшая неизвестно что в подобной дыре, показалась ему вполне здравой. Её реакция несколько его озадачила, хотя и была скорее внезапной, нежели совершенно неожиданной.

Звонко и мелодично рассмеявшись, она серьёзно, но с теплом произнесла:

— Я живу там же, где и Вы.

Мужчина расценил это не иначе, как намёк. Ну, что же, возможно — ночь и в самом деле была чудная. В конце концов, все взрослые люди, которые знают и понимают, чего и почему они хотят.

— Что ж, если так, то значит — мы уже пришли, — сгорая от нетерпения, он суетливо достал связку медных ключей, едва не уронив её во мраке себе под ноги, и, от спешки провозившись у замка больше обычного, распахнул невзрачную дверь, приглашая даму пройти вперёд.

— Можете чувствовать себя как дома, — гостеприимно предложил художник, организовав в помещении свет и поспешив разобрать наиболее явные признаки творческого беспорядка.

— Я и так уже дома, — напомнила гостья, не бросаясь, как это обычно бывает с большинством посетителей, разглядывать его эскизы и полотна.

— Ах, да, что это я, конечно, — подыгрывая, согласился он, постепенно принимая правила игры и чудачества незнакомки. В конце концов не только художники имеют право на странности. Тем временем уборка виделась в данный момент делом настолько пустым и бессмысленным, что проще было бы расчистить за это время авгиевы конюшни; поэтому, избавившись от вопиюще хрюкающих деталей обстановки, живописец поспешил уделить внимание даме.

— Я мог бы накрыть на стол, две минуты, — заверил он, перекладывая со стола на пол банку с кисточками и промасленную тряпку.

— Благодарю Вас, я не голодна, — деликатно отказалась красавица, в очередной раз наградив художника улыбкой, от которой у него замерло сердце. Ну, хорошо, не только, и даже не в первую очередь из-за улыбки, но, как бы то ни было, в том числе.

— И всё-таки я настаиваю. Мне, право, неловко. Отужинайте со мной. Ведь там, в «Приюте художника», Вы даже не удосужились попробовать такого отменного вина. И, надо сказать, Вы многое потеряли, — с полушутливым сожалением вздохнул он.

— Ну, раз уж Вы так настаиваете… — дама игриво подняла руки, подобно солдату проигравшей армии, сдающемуся на милость победителя.

— Раздевайтесь, располагайтесь, я скоро приду, — пообещал он и, вынужденно предоставив гостью самой себе, наведался в свой скромный погребок. Встревоженные тараканы разбежались, прячась по щелям и трещинам, нехотя оставив свою братскую трапезу. Прилипшая немытым дном, бутылка портвейна оторвалась от полки не сразу. Часть еды прогнила. В остатках пищи копошились насекомые. Из чайника пахло застоявшейся тухлой водой. С края полки стекала какая-то жидкость. Она нестерпимо воняла. В углу каморки стояла гостевая кровать, простыни на которой не менялись уже больше месяца. На серой нестираной простыне виднелись засохшие следы крови, и владелец даже не помнил наверняка, откуда они там взялись.

Тем не менее, собрав всё то, что было не стыдно подать на стол, и наскоро протерев донышко бутылки, живописец направился прямиком к гостье, но, не дойдя, застыл и дёрнулся, словно бы от разряда гальванического тока.

Портвейн разбился вдребезги, составив компанию следом упавшим тарелкам. Как оказалось, гостья приняла предложение раздеться предельно буквально, не ограничив себя манто и дамской шляпой с вуалью.

Забыв обо всём на свете, мужчина впился взглядом в её обнажившуюся натуру и, не в силах более себя сдерживать, сделал то, о чём мечтал с самого начала их встречи. А именно — сорвав полотно с холста, взял в руки краски и кисточку, начав уверенно накладывать мастерски отточенные плавные мазки.

Потеряв ощущение времени, он самозабвенно писал, выводя затейливые узоры вплоть до самого утра, пока крики первых петухов не вернули его к реальности. К этому времени работа уже была практически завершена.

— Уже готово? Мне уже можно посмотреть? — сохраняя неизменную на протяжении всей ночи позу, спросила незнакомка.

— Почти. Наберись терпения, осталось совсем немного, — заверил художник, нанося завершающие штрихи, и, глубоко вздохнув и протерев уставшие глаза, отложил на время кисточку. — Так понимаю: теперь вместо ужина придётся делать завтрак. Кстати, хотел подписать, но вспомнил, что не знаю, как тебя зовут.

— А как бы ты меня назвал? — кокетливо поинтересовалась натурщица.

— Ну… — окинув её взглядом в очередной раз, художник призадумался. — Ну, скажем, Аврора. «Утренняя заря».

Мужчина указал за окно, где, торжествуя над трупом старого дня, из рассеянного мрака восставал его молодой победитель.

— Аврора, — пробуя имя на слух, произнесла она. — Пусть будет Аврора. Мне кажется, мы оба сильно устали. Пора бы и отдохнуть…

…Счастливые не замечали часов, дней, недель, месяцев, и вскоре дождались начала нового года. Проводя вместе всё время, они понимали друг друга не то что с полуслова, но, казалось, буквально с полумысли. С утра и до вечера он писал её, а она позировала ему, прекрасная и загадочная, как в самый первый вечер их знакомства. Он почти ничего не знал о ней, за исключением тех разрозненных сведений, которые она сама порой сообщала, время от времени приоткрывая вуаль своей тайны. Но слабо верилось даже и в это. Тем не менее, он доверял ей и считал, что знает достаточно: она — это она, он — это он, их обоих связывает великая сила любви, и прочее есть не более чем излишняя шелуха.

Целиком и полностью поглощённый Авророй (настоящего имени которой он по-прежнему не знал, да, в общем-то, и не хотел знать), художник сделался ещё большим затворником, чем слыл до этого. Перестав посещать даже «Приют художника», он извинялся перед немногочисленными приятелями, объясняя, что теперь уже стал всецело занят семьёй и бытом. Этот период отличался наибольшей художественной плодовитостью, и круг постоянных нанимателей стал постепенно увеличиваться. Когда живописца спрашивали о том, что вдохнуло в него доселе невиданный энтузиазм, тот улыбался и отвечал полушутя, что никакого особого секрета тут нет — просто он недавно женился на собственной музе.

Одни считали его гением, заявляя, что ему простительны странности и причуды; другие принимали за ненормального, не стесняясь обзывать так публично; а третьи называли его любителем пускать пыль в глаза, создавшим себе специфический творческий образ. Как бы то ни было, когда он прогуливался с любимой, — люди оборачивались и начинали шептаться вслед. Мелочные, завистливые и склочные.

За годом следовал другой. Влюблённые не спешили узаконить свои отношения и вообще лишний раз не показывали носа из мастерской, трудясь с неугомонностью пчёл. Живописец не мог нарадоваться на свою ненаглядную избранницу, прекрасно понимая, что второй такой ненормальной, способной с таким пониманием разделять его надежды и чаяния, не может быть в природе. И казалось, что его радость уже не может быть большей, пока в их семье не появилось крошечное солнышко, малыш, которого отец любил подолгу раскачивать на руках и в люльке, а убаюкав — писать с натуры.

Но самый сладкий сон рано или поздно отступает под натиском кавалерии пробуждения. Не исключением был и этот.

— Нам нужно поговорить, — печальным тоном промолвила Аврора, кормя младенца грудью. — Ты — замечательный человек и подарил мне немало счастливых минут, но больше так быть не может. Я благодарна тебе, что ты подарил мне радость жизни во всей её светлой палитре, но я не могу, не имею права выстраивать собственную жизнь ценой твоей.

— О чём это ты? — не понимая, произнёс человек, сделавшийся за последнее время самым известным и востребованным художником в городе, даже несмотря на возникшую репутацию городского сумасшедшего. Кончив писать картину, он отложил кисти и подошёл к своей женщине.