Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий

— Кто написал «Портрет четы Арнольфини»?

— Ян ван Эйк, — успокоившись, услышав лёгкий вопрос, ответил живописец. Отложив дочищенную кружку в сторону, владелец кабака удалился в свой погреб и вскоре вернулся, поставив на стойку бутыль, покрытую налётом благородной плесени. Спешно откупорив вино, официант прихватил бокал и, преодолев незначительное расстояние, поставил на стол перед победителем сегодняшнего розыгрыша.

— А можно ещё один бокал? — деликатно намекнул тот, внутренне поражаясь бестолковой бестактности работника, но не желая устраивать некрасивую сцену при даме.

Слегка удивившись, тот пожал плечами и вскоре принёс второй бокал. Оставив его на столе, официант поспешил прочь, а художник со всей галантностью разлил дорогое вино по бокалам, предложив один даме. Та удостоила его взглядом, но тем не менее не притронулась.

— Заранее прошу прощения за возможную бестактность, но всё-таки я не могу не задать Вам вопрос: что такая обворожительная женщина как Вы делает в таком месте как это? — не оставляя надежды разговорить незнакомку, продолжил тот. Мужчины за соседними столами прервали разговоры, а некоторые — о чём-то даже зашептались, искоса глядя на него. Даже вислоусый владелец заведения — и тот поднял лицо от счётов, озадаченно посмотрев в сторону стола с художником и его молодой чаровницей. Но живописец был слишком увлечён своим неожиданным свиданием, чтобы обращать внимание на подобную реакцию, которая, как минимум, должна была показаться ему очень странной.

— Так, всё-таки, откуда Вы? Раньше я Вас здесь не встречал, — покачивая вино в бокале, продолжил выпытывать мужчина. И снова ответом ему была тишина.

— А! — зажёгшись внезапной догадкой, творческий интеллигент хлопнул себя по лбу. И как же он раньше-то не догадался? Должно быть она — иностранка. В таком случае она просто может не понимать ничего из того, что он говорит. Это, по крайней мере, объясняет её молчание. Хотя, с другой стороны, не знать языка и быть полной дурой — вещи всё-таки разные. Ведь какие-то вещи должны быть понятны и безо всякого перевода. Но ладно, спишем на другую культуру и аристократические замашки. В таком случае, вероятно, она находится здесь, потому что заблудилась и не нашла, где переждать.

Загадочная женщина улыбнулась, словно бы она умела читать его мысли. Это был первый добрый знак.

— Тост! Ваше здоровье! — произнеся банальный тост и так и не дождавшись от неё какой-либо реакции, он медленно осушил бокал. Немногочисленные посетители, странно поглядывая, ожидали развития событий.

— В такое время суток опасно бродить по улицам в одиночестве. Если Вы не возражаете, я мог бы составить Вам компанию, — ощущая себя бабочкой под лупой по причине этого пристального внимания, прошептал он. Конечно, с одной стороны, он испытывал некую неловкость, с другой — понимал, что весь этот сброд всего лишь ему завидует, поскольку им, с их манерами, уж точно ничего не светило с такой роскошной красоткой.

Словно бы понимая его слова, дама слегка кивнула, но и это проявление чувств было наиболее активным действием с момента улыбки. Тем временем к бокалу она по-прежнему не прикасалась. Но оставлять дорогое и редкое вино на растерзание кабацким стервятникам, способным вылакать задарма даже ослиную мочу, он не желал даже ради прихоти всех аристократок мира, поэтому был вынужден осушать бутылку в гордом одиночестве. Как бы то ни было, такую вещь не стыдно подать на стол даже королеве Британии или Папе Римскому, поэтому притворная церемонность казалась неуместной: это был его приз, он честно его заслужил, и если с ним не хотели разделить радость его пусть и маленького, но триумфа — он не настаивал. Пусть ей же будет хуже.

— Ну что, теперь мы можем идти? — покончив с вином, спросил он, не теряя надежду, что его, может быть, всё-таки понимают. Дама кивнула вновь. Поднявшись, художник поставил свой стул на место и, обойдя стол, галантно помог даме встать. Завсегдатаи кабака смотрели за его действиями с напряжённым интересом, но эти причудливые взоры не были похожи на завистливые взгляды ревнивцев. В них явно читалось что-то другое, не вполне очевидное, но только не это. Не забивая этим голову, и без того плотно залитую добротным вином, живописец помахал рукой хозяину кабака, сопровождая даму к выходу.

Проводив его взглядами и дождавшись, когда тот скроется из виду, — завсегдатаи тотчас же загалдели так, что стало слышно даже снаружи, но он был настолько сосредоточен на других мыслях и чувствах, что не стал вслушиваться и придавать этому значение. Странные люди. Возможно, всё дело в какой-то особенной атмосфере творческого кабака? Не суть важно.

Как бы то ни было, уличная прохлада постепенно начала его отрезвлять, заставив плотнее запеленаться в свой тонкий не по погоде плащ. Первое время в его сознание закралась джентльменская мысль накинуть плащ на плечи незнакомке, но налетевший порыв ветра, пробравший до самых костей, склонил чашу выбора в сторону варианта «фигушки». В конце концов, та сама была виновата, что разгуливает непонятно где и непонятно с кем, одевшись не по времени года. Всему есть разумные пределы. И с дамы хватит и того, что без его сопровождения она давно попалась бы в лапы какого-нибудь вора, грабителя, убийцы или насильника. Хотя, по большому счёту, одно совсем не исключало другое.

— Наконец мы одни, — желая оживить молчаливую прогулку по тускло освещённым поздним улицам с засыпающими окнами домов, наконец произнёс он. Прекрасная незнакомка по-прежнему молчала, но, во всяком случае, согласилась пойти с ним под руку.

— Вы ведь понимаете меня. Так и будем играть в молчанку? — полушутливо спросил он, не забывая осматривать окрестности, выискивая припозднившихся бродяг. Тем не менее, почти все нормальные люди, судя по всему, в это время уже видели пятый сон.

Спутница молчала, и художник уже был готов поверить в то, что она и в самом деле немая, как вдруг она впервые за всё это время подала голос.

— Какая чудная ночь, — чудесным мелодичным тоном, который хочется слушать и слушать даже в том случае, когда его обладательница произносит всякие глупости, она с вдохновением и радостью произнесла эту фразу. И сделала это так, словно бы просто размышляла о чём-то своём, не замечая своего отважного сопровождающего.

— А? — растерявшись, но тотчас же спохватившись, живописец кивнул. — Да, хороша.

На самом деле, ночь, на его скромный взгляд, была самая что ни на есть обычная. Ещё и излишне дуло, грозя простудить. Но не станешь же, в конце концов, затевать из-за этого спор и портить кому-то хорошее настроение, раз это не получилось даже у такой отвратительной холодной ветреной погоды.

— Так, значит, Вы всё-таки разговариваете, — пытаясь вытянуть из собеседницы что-то ещё, мужчина спохватился, только сейчас осознав, что не спросил, куда её проводить. Тем временем спокойный, пусть и не блещущий красотами недолгий путь привёл их к самому порогу его непримечательного с виду дома-мастерской. В массивной бочке со стоячей водой, находящейся прямо под водостоком возле дома, копошились головастики. Величавый шпиль большого старинного здания напротив — пронзал преддождевое небо. Прямо под зданием располагался памятник неизвестному: с обтёршейся надписью и отвалившимся лицом, он являлся загадкой, поскольку даже городские хроники, частично уничтоженные во время военных действий, не сохранили упоминаний о человеке на монументе. Неоднократно выдвигались предложения снести это уродство, не вносящее красоты в облик города, но многие жители настолько к нему привыкли, что были однозначно против сноса и время от времени оставляли у памятника цветы. На взгляд художника, памятники имело смысл ставить только для тех несчастных, кого могли позабыть без подобных ухищрений — в противном случае это было чем-то вроде протеза, заменявшего законное место народной любви. Исключение составляли памятники, олицетворявшие не каких-то конкретно взятых людей из плоти и крови, некогда ступавших по бренной земле, а что-то менее персонифицированное, либо отвлечённое, как, например, статуи мифологических персонажей или сооружения в честь целых групп людей, например, не конкретно взятого военного героя, а солдат-героев вообще. Сухое обнажённое дерево, установленное посередине освещённого перекрёстка, напоминало диковинного спрута, простершего свои узловатые щупальца прямиком к беззащитной луне.