Валентин закончил читать и гордо оглядел зал. Его голос звучал монотонно, без каких-либо эмоций или выражения, словно он читал список покупок, а не лирическое стихотворение. Я невольно подумал, что в школе ему бы точно влепили двойку за такое чтение — по крайней мере, нас постоянно пинали, заставляя читать с выражением. И вот это считается чем-то особенным?
К моему изумлению, зал взорвался аплодисментами. Аристократы восторженно хлопали, восхищенно переглядываясь и обмениваясь комментариями.
— Какая глубина чувств!
— Какие необычные сравнения!
— Валентин — настоящий поэт!
Я едва сдержался, чтобы не закатить глаза. Неужели эти люди действительно считают это хорошей поэзией? Впрочем, чего еще ожидать от публики, которая восхищается вычурными нарядами и пустыми светскими разговорами?
Валентин, упиваясь всеобщим вниманием, повернулся ко мне. На его лице играла надменная ухмылка победителя.
— Ну что, Темников, — произнес он с вызовом, — ты способен написать что-то лучше? Думаю, вряд ли! Может, сразу сдашься, чтобы не позорить весь свой род?
Я медленно поднялся со своего места, чувствуя, как все взгляды обратились на меня. Всем было интересно, почему я так долго не брался за перо, и что же можно было написать за три последние минуты.
Пора было разрушить этот карточный домик самодовольства и показать, что такое настоящая поэзия.
— Знаешь, Валентин, — начал я, и мой голос, спокойный и уверенный, разнесся по притихшему залу, — твое стихотворение… Оно как недоваренная каша — вроде бы все ингредиенты на месте, но вкуса никакого.
По залу пронесся удивленный шепот. Валентин побагровел, но я продолжил, не давая ему возможности вставить слово:
— В твоем стихотворении нет глубины, рифма хромает на обе ноги, а размер потерялся где-то между первой и второй строфой. Если бы стихи были пищей, твое творение подошло бы разве что для кормления бродячих собак. И то, боюсь, они могли бы отравиться. Течет, как дождь зимой? Брошенный утес среди дождя? Разве это похоже на литературные сравнения?
Зал замер. Казалось, все присутствующие одновременно затаили дыхание. Кто-то кивал, соглашаясь с моими словами, кто-то просто задумался о сказанном. Валентин стоял с открытым ртом, его лицо приобрело оттенок спелого помидора.
— Да как ты смеешь! — наконец выдавил он из себя. — Тогда давай, покажи, что ты там написал! Уверен, ты опозоришься!
Я усмехнулся.
«Михаил Юрьевич, — подумал я, — простите, что использую ваше творчество. Но нужно научить этих невежд, что значит настоящая поэзия».
Одним плавным движением я вскочил на стол, вызвав шокированный вздох у публики. Некоторые дамы даже прикрыли рты веерами, словно увидели что-то неприличное.
Игнатий Петрович открыл рот, явно намереваясь сделать мне замечание, но я не дал ему такой возможности. Уж что-что, а с речью выступать я умел всегда, как и быть убедительным.
Набрав в грудь воздуха, я всем видом показал, что начну громко, но вместо этого мой голос был вкрадчивым и тихим, словно готов был залезть в самый потаенный уголок души.
'И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…'
Оливнер Ло. Андрей Ткачев
Законник Российской Империи. Том 2
Глава 1
'И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка…'
Последние строки стихотворения, произнесенные мной, повисли в воздухе, словно тяжелые капли дождя перед грозой. Закончив, я медленно обвел взглядом зал. Тишина, наступившая после последних строк, была настолько плотной, что, казалось, ее можно было потрогать руками. Сотни глаз были прикованы ко мне, и в них читалось удивление, восхищение и даже легкий шок.
Я стоял на столе, чувствуя, как мое сердце бьется в привычном, спокойном ритме. Никакого волнения, никакого страха — лишь уверенность и легкая усмешка, играющая на губах. Аристократы застыли, словно античные статуи, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. Даже Игнатий Петрович, наш уважаемый судья, казалось, забыл, как дышать.
Не перестарался ли я?
Прошла минута, затем другая. Я не торопился спускаться со стола, наслаждаясь произведенным эффектом. Наконец, Игнатий Петрович, словно очнувшись от глубокого сна, медленно поднялся со своего места. Его движения были осторожными, будто он боялся спугнуть момент. Архивариус подошел ко мне, и его голос, обычно уверенный и громкий, сейчас звучал тихо и почти благоговейно:
— Господин Темников, позвольте… позвольте взглянуть на ваш лист со стихотворением.
Я протянул ему бумагу. Мужчина принял его так бережно, словно это была величайшая драгоценность в мире.
— Кажется, сегодня… — произнес он, и его голос слегка дрогнул, — мы стали свидетелями рождения нового литературного гения.
Эти слова словно разрушили чары, сковавшие зал. Аристократы, как по команде, взорвались аплодисментами. Звук был оглушительным, он отражался от стен и потолка, создавая впечатление, что хлопает весь мир. Я видел, как дамы прикладывают к глазам кружевные платочки, как молодые люди восторженно кричат и свистят. Это было похоже на шторм, бушующий в океане эмоций.
Спустившись со стола, я оказался в центре внимания. Аристократы окружили меня плотным кольцом, каждый стремился прикоснуться, пожать руку, высказать свое восхищение.
— Господин Темников, это было… божественно! — воскликнула молодая дама в изумрудном платье.
— Вы перевернули мое представление о поэзии! — вторил ей господин с моноклем.
— Как можно получить копию вашего стихотворения? — спрашивали десятки голосов. — А можете оставить вашу подпись⁈
Игнатий Петрович, все еще держа в руках мой лист, поднял руку, призывая к тишине:
— Господа, прошу вас! Это несомненное достояние требует тщательного изучения. Нам нужно проверить кое-что, прежде чем можно будет сделать копию. Но касательно дуэли… — он сделал паузу, — несомненно, победил господин Темников! Никто же не будет в этом сомневаться?
Новая волна аплодисментов накрыла зал. Я заметил, как Валентин Строгов, бледный и растерянный, пытается незаметно покинуть сцену. Но я не собирался так просто отпускать его. Быстрым шагом я догнал Строгова и положил руку ему на плечо, останавливая. Моя улыбка была широкой и максимально дружелюбной, но глаза смотрели холодно и твердо.
— Что ж, Валентин, — произнес я достаточно громко, чтобы нас услышали окружающие, — ты так бахвалился, а по итогу забыл о своих обещаниях? Запомни, ты теперь прислуга моего младшего брата. И если утром я не увижу, как ты встречаешь его у порога с поклоном, последствия будут ужасными.
Строгов открыл рот, явно собираясь что-то возразить, но его прервали его же друзья.
— Валентин, ты должен сдержать слово, — сказал один из них, высокий блондин с аристократическими чертами лица. — Господин Темников победил честно.
— Мы проследим за этим, — добавил другой, коренастый брюнет с острым взглядом. — Честь превыше всего.
Я видел, как Строгов побледнел еще сильнее, если это вообще было возможно. Он молчал, словно проглотил язык, и лишь кивнул, признавая свое поражение.
Молодой человек, который ранее интересовался моим поэтическим образованием, подошел ко мне с восхищенным взглядом:
— Господин Темников, я поражен! Видимо, таланту действительно не нужно никакое обучение. Вы прирожденный поэт!
Я благодарно кивнул, пожимая ему руку.
Попрощавшись с молодыми аристократами, я решил вернуться к своему основному заданию. Поэтическая дуэль была лишь приятным отвлечением, но у меня все еще оставались обязанности перед Судебным Бюро, которые необходимо исполнить, если я хочу остаться на своей должности.
Я медленно двинулся через зал, внимательно наблюдая за гостями. Мой взгляд скользил по лицам, выискивая тех, за кем мне было поручено следить. Вскоре я заметил двух мужчин, которых видел ранее — высокого блондина и его плотного бородатого спутника. Они стояли у одной из колонн, тихо переговариваясь.
