— Не буду говорить длинных цветистых тостов. Тебя давно не видел, соскучился. Поэтому давай выпьем просто за нашу встречу, — я поднял бокал.
— Давай, — улыбнулась девушка.
Хрустальные фужеры встретились и зазвенели. Я пригубил горьковато-сладкий напиток, оставил бокал в сторону. Машинально облизнул губу, сметая лопающиеся пузырьки. Глянул на замершую в ожидании зеленоглазку. Русые волосы волной разметались по тонким плечикам, полная грудь провокационно обтянула тонкий халатик, зеленые глаза загадочно светятся.
— Иди сюда, — позвал внезапно охрипшим и дрогнувшим от желания голосом…
Когда мы уже ночью опять переместились из спальни на кухню, сидели, пили чай с тортом, Влада неожиданно спросила:
— Миш, можно нескромный вопрос? Только честно ответь.
— Конечно, — улыбнулся я. — Задавай.
— Скажи, вот ты всё суетишься, по командировкам ездишь, пашешь много. Это всё ради денег?
— Не совсем, — я прищурился, изучая девичье лицо. — А что?
— Ты уже миллионами ворочаешь, на «чайке», иностранных машинах ездишь, одеваешься дорого. Крутишься, вертишься, весь в делах. Зачем? Что дальше? В чём твоя цель? Нахапать побольше? Как-то это мелковато выглядит. Ты же парень начитанный, с чувством юмора, поэзию любишь. Не складывается одно с другим. Не боишься, что так вся жизнь пройдет в вечной суете?
Влада замолкла, ожидая ответа.
Я немного помедлил, подбирая подходящие слова, затем признался.
— Не боюсь. Заработать много денег — не самоцель. Прежде всего, я это рассматриваю, как инструмент. Вот смотри, ты учишься на хирурга, чтобы лечить людей? Потому, что это твоё, в этом видишь своё призвание, правильно?
Влада кивнула.
— Правильно.
— А для меня деньги, это, во-первых, возможность быть независимым от обстоятельств, заниматься тем, чем хочу. Понятно, абсолютная свобода — это миф. Невозможно жить в обществе и быть полностью свободным от него. Но относительная — возможность покупать, что нравится, путешествовать по интересным местам, наслаждаться жизнью, вполне доступна. Во, вторых возможность сделать жизнь своих близких — счастливее, а мир — чуточку лучше. Моя мама, пока я не изменился и не стал зарабатывать, ютилась в коммуналке, с маргиналом, пьянствовавшим и поднимавшим на неё руку, и я её постоянно расстраивал. Сейчас она расцвела, у неё новый мужчина, отставной военный, отдельная квартира, она наслаждается каждым мгновением жизни и счастлива.
— С мамой я поняла. А как ты мир собрался улучшать? — в голосе Влады проскользнули едва заметные нотки сарказма.
— Очень просто, — пожал плечами я. — У меня есть друг и партнер в Ленинграде — Герман. Он сам прошел Афган, был командиром разведроты, открыл благотворительный фонд, помогающий ребятам, воевавшими за речкой, ставшими инвалидами и получившими психические проблемы. Мои кооперативы — соучредители и самые крупные спонсоры фонда. Ребятам протезы оплатили, деньги выделяем, лекарства покупаем. Двум парням машины подарили, не сильно дорогие, но вполне нормальные «вазы» и «лады», не инвалидки. С квартирами нескольким помогли, собрали документы, добились выделения. Две однушки Герман в строящемся кооперативе частично проплатил, ребята должны до осени вселиться. В Москве отделение фонда при нашей фирме «Бастион» работает. В детдомы подарки на праздники развозят, ремонты делают, игрушки покупают.
Зеленые глаза изучали моё лицо, я ответил спокойным и уверенным в правоте взглядом.
Влада вздохнула и отвела глаза.
— Знаешь, Миша, возможно, ты прав. Я с этой точки зрения твою работу не рассматривала. Просто меня родители с детства воспитывали, что спекуляция и торговля, не очень хорошие занятия.
— Спекуляция в чистом виде, конечно, не очень хорошее, — согласился я, и брови девушки удивленно поднялись. — Она по своей сути примитивна: банальная перепродажа, делание денег из воздуха, на разнице начальной и конечной цены. Но сажать за спекуляцию — перебор. Тут есть ещё много своих нюансов. Торговля… Здесь вопрос гораздо сложнее. Вот смотри. Продавать свои домашние продукты, например, овощи, это плохо?
— Нет, конечно, — чуть неуверенно ответила девушка. — Что тут плохого? Человек сам вырастил, вложил свой труд. Но вот ты же одеждой торгуешь. Это же спекуляция получается?
— Не совсем, — усмехнулся я. — Если грубо говорить, то есть признаки спекуляции. Но государство сейчас сделало такие операции легальными. Частично я одежду выкупаю, частично произвожу. Не продаю с рук на руки, а создал целую цепочку логистики и реализации. Вся проблема в том, что сейчас рынок торговли дикий, нерегулируемый общими законами. Товар можно продавать с любой наценкой и получать огромную прибыль. Это, по сути, неправильно.
— Но ты же этим занимаешься, — с обвинительными нотками заметила Влада.
— Занимаюсь, — согласился я. — Тут всё просто. Сейчас торговля шмотками один из самых прибыльных бизнесов. Если я не буду продавать одежду, ничего в глобальном смысле не изменится. Мои кооперативы потеряют источник прибыли, наше место займут другие коммерсанты. Дарить рынок конкурентам я не собираюсь. От меня много людей зависит, плачу им зарплаты, обеспечиваю работой. Могу использовать полученную прибыль, чтобы помогать тем же ребятам, вернувшимся из Афгана, и детским домам. А с юношеским идеализмом и максимализмом я давно расстался. Известный древнегреческий математик Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну миру». Для меня такая точка опоры — экономическая мощь моих предприятий.
— Ого, — усмехнулась девушка, с интересом изучая моё лицо. — Не слишком ли амбициозно?
— Не слишком, — отрезал я. — В самый раз. Для того, кто ещё три года назад был без денег и жил в коммуналке. Хочу стать такой силой, чтобы влиять на процессы, происходящие в нашем государстве. Сделать его лучше, комфортнее для жизни простого человека, привести законодательство о коммерческой деятельности в более цивилизованный вид, переориентировать экономику на производство и высокие технологии. За этим будущее и процветание, а не за банальной перепродажей и торговлей ресурсами. А пока вынужден заниматься, и одеждой, и многими другими делами. Но приложу все усилия, чтобы это изменить.
— Ну не знаю, — задумчиво протянула девушка. — Есть в этом какая-то двойственность.
— Не мы такие, — я горько усмехнулся, вспомнив фразу из известного фильма. — Жизнь такая.
* * *
Утром в офисе меня встретила взволнованная Ирочка.
— Михаил Дмитриевич, тут товарищи из правительственной делегации ГДР звонили. Хотят подъехать к вам обсудить возникшие вопросы по контрактам на совместное производство автомобилей. Спрашивают, вы или кто-то из руководства может подъехать на Ленинский проспект в посольство? Если нет, то кто-то из них может вечером заехать в офис. Но лучше сказали, к ним. Вас будут ждать. Оставили адрес и телефон, просили перезвонить и дать ответ.
— Ладно, — кивнул я. — Квятковский приехал?
— Уже полчаса у себя, — сообщила Ирочка. — А что?
— Свяжись с Олегом. Если у него ничего срочного, поедем в посольство вдвоем. Если занят, придется одному. Когда получишь ответ, перезвони германским товарищам и скажи, выезжаем.
— Хорошо, Михаил Дмитриевич, — кивнула девушка. — Всё сделаю.
Олег без раздумий согласился сопровождать меня. Ирочка перезвонила в посольство, сообщила, что мы через пять минут выезжаем.
Десантник переместился в мою «чайку» и мы с «шестеркой» сопровождения поехали к германским товарищам.
Посольство ГДР выглядело крепостью из бетона и стекла, готовой выдержать осаду и штурмы врагов. С одной стороны строгие спартанские формы — никакой вычурной лепнины, завитушек узоров — всё строго и лаконично. С другой мягко срезанные углы, небольшой балкончик, опоясывающий здание на втором этаже, и громадные, в два человеческих роста, прямоугольные окна, устремленные вверх.
— Необычно, — хмыкнул Иван, с любопытством рассматривая здание посольства. — Сразу видно, не наши строили.
