Ну, хватит! Будет уже жалеть себя и отлынивать. К делу!
Мне сказали, что можно попробовать снять блокировку с помощью электрических разрядов. Вот и хорошо! Лишь бы скорее помогло. Сказали: придётся немного потерпеть неприятные ощущения от воздействия электрического тока. И – самое неприятное! – выбрить волосы, чтобы установить электроды. Но ведь детский страх перед болью я уж давно переросла. А брить волосы мне было не внове, я уже проходила это в тибетском монастыре. Я даже не особо вдавалась в технические подробности: мало ли в каких экспериментах мы участвовали?
Да и в любом случае: принятое руководством решение надо выполнять. Такая служба. Такое время. Миллионы людей ежеминутно, день за днём, год за годом рисковали своей жизнью и здоровьем на полях сражений. Стыдно было бы мне, в тылу и в сытости, бояться риска!
Операция проходила в просторной, ярко освещённой тёплым электрическим светом комнате. По стенам – аппаратура, как в нашей старой Лаборатории, только её меньше и она компактнее. Я сидела на самом обычном деревянном стуле. Присутствовали незнакомый врач, лаборант, Михаил Маркович, лично Кирилл Сергеевич и ещё кто-то из наших.
Больно почти не было, так как слабые разряды тока били в разные точки головы, а концентрировались только в глубине, в мозгу, который, как известно, не чувствует боли. Кожу головы неприятно подергивало от электрических разрядов, перед глазами вспыхивали сложные геометрические фигуры. Долго ли, коротко ли врач колдовал надо мной – не скажу. На душе постепенно становилось светло, пусто и благостно. Я, по-моему, улыбалась расслабленной улыбкой человека, которому ни за что не требуется отвечать…
– Я – полновластный хозяин твоих мыслей и чувств. Ты слушаешься только меня. Ты сейчас выполнишь то, что я скажу…
Мне бы звонко рассмеяться и весело поддразнить: «Михаил Маркович, хотите, изображу, что послушалась?» Но мне было так спокойно, в голове – пусто, голос гипнотизёра обволакивал…
Он ровным голосом долго инструктировал меня. Я понимала отдельные слова, но общий смысл ускользал. Он показал мне бумагу со множеством чёрточек и цветных стрелок. Чтобы собрать их мысленно в единый образ, требовалось усилие, но я была так приятно расслабленна. Он показал фотокарточку несимпатичного на вид немца и сказал, что я должна войти в его сознание. Это сколько ж надо усилий! Я честно попыталась напрячься, но… Я не имела понятия, что нужно напрячь, чтобы выполнить задачу: ум, какую-нибудь чакру? Как я делала это раньше? Само получалось. А теперь не получается. Я растерянно качнула головой:
– А что мне делать?
У Михаила Марковича удивлённо расширились глаза. Он повторил, уже короче, чего ждёт от меня. Как же приступить к задаче? Надо бы постараться. А как это – постараться? Как люди стараются?
– Мне надо постараться?
– Да. Постарайся!
– А как?
– Тася! Ты что?!
Михаил Маркович, уже не солидный и убедительный, а растерянный, расстроенный, резко осунувшийся, долго со мной бился, пытаясь объяснять, что я должна делать, пытаясь буквально руководить каждым моим шагом. А я сидела, откинувшись на спинку того же стула, на котором мне сделали операцию, и чувствовала себя всё более несчастной.
Я не понимала, чего добиваются от меня, и только сознавала, что подвожу и Михаила Марковича, и всех. В конце концов, я тихонько, бессильно заплакала. Психиатр воззрился на меня так, будто увидел призрак. Вся кровь из его лица ушла, даже губы побелели. Я никогда в жизни не видела, чтобы лицо живого человека было таким снежно-белым. Я не поднимала рук, чтобы утереть слёзы: зачем? Михаил Маркович дрожащими пальцами провёл по лбу, на котором блестели крупные капли пота.
Спустя ещё какое-то время все взяли себя в руки. Кроме меня: волевое усилие теперь стало недоступной для меня роскошью. Врачи принялись наперебой проверять меня: рефлексы, координация движений, интеллектуальные задачки. Я с успехом выполняла всё, что давалось мне без труда. Остальное – под управлением и прямым нажимом: «надо!», «делай!» Я даже приободрилась: всё-таки что-то у меня получается! Но лица экспериментаторов оставались удручёнными.
– Угадай, кто стоит за твоей спиной!
Я стала перебирать наугад.
– Нет, стой! Ты должна увидеть… или там почувствовать – силой мысли. Ты же умеешь!
– Хорошо. Сейчас… А увидеть или почувствовать?
– О боже! Ну, увидеть.
Я пытаюсь обернуться.
– Не так! Увидеть мысленно!
– А что нужно делать?
Это повторилось ещё много раз.
Врачи и лаборанты что-то увлечённо строчили в блокнотах. Кирилл Сергеевич сидел в отдалении у стены, закрыв лицо ладонями, не шевелясь. Михаил Маркович вообще полулежал на шатком стуле, и ему делали укол в вену. Впервые на моей памяти его здоровый организм дал какой-то сбой.
Обо мне как будто и забыли. Я встала, потому что устала сидеть, и побрела к выходу, сама не зная зачем.
Вечер, рабочий день окончен, но светло: всё же начало лета. Кирилл Сергеевич запер дверь кабинета: от нежданного визита кого-нибудь из тех, кто вынужден задерживаться на работе допоздна. Задёрнул плотные шторы. Настроение было очень уж скверное. Все мысли уже передуманы, все варианты перебрали.
Специалисты провели все возможные обследования и процедуры и вынесли окончательный вердикт: Таисия никогда не вернётся в нейроэнергетический строй. В настоящий момент она – глубокий инвалид, лишь отчасти приспособленный к социальной жизни, и даже не все задачи по самообслуживанию способна решать.
Правда, есть слабовыраженная тенденция к улучшению. Учитывая накопленный медиками и психологами колоссальный опыт реабилитации после проникающих ранений головы, а также тяжёлых контузий, можно надеяться, что нарушенные психические функции удастся частично восстановить. Тогда девушка сможет не только самостоятельно жить, но и выполнять какие-то элементарные трудовые операции.
Опыт показал и то, чего никто не мог знать прежде: нейроэнергетика требует предельной волевой концентрации – самостоятельно! Приказы со стороны не дают результата, если подорвана способность субъекта прилагать сознательные усилия. Но девушке отсекли ровно те отделы мозга, которые отвечают за формирование волевого намерения, от тех, что осуществляют исполнение… Шансов на полноценное восстановление – никаких, а частичного недостаточно.
Кирилл живо представил глаза Таисии: внимательные, умные, необыкновенно выразительные глаза, в которых то и дело вспыхивала искорка этакой весёлой иронии; они всё время будто «разговаривали». Кирилл гнал от себя другой образ: тусклый, потерянный, лишённый жизни взгляд, вялый, покорный голос, неуверенные, бесцельные движения.
Юная девушка полтора года водила вокруг пальца врагов, она вернулась оттуда невредимой физически и психически, преданным Родине человеком. Вернулась с ворохом интересной и полезной информации, готовая и дальше работать не покладая рук. А на родине её невзначай и проворно превратили в инвалида. И это сделано не просто на виду у Кирилла Сергеевича, а по его приказу.
Кирилл со злостью сочинял рапорт на нейрохирурга, который фактически уговорил его на операцию, уверил в полной безопасности, а теперь сокрушался вместе со всеми, но имел ещё наглость мяукать, что негативный результат для науки тоже имеет большое значение. По рапорту начальника Лаборатории разбирательство не вышло бы долгим, и доктора лукавых наук совершенно точно расстреляли бы, предварительно отбив тому все мозги.
Но Кирилл писал рапорт только мысленно. Если бы он, идиот, догадался стребовать с подчинённого служебную записку с обоснованием операции, то рапорт сразу после неудачной операции лёг бы на стол наркома. Однако молодой неопытный начальник ограничился устными совещаниями. Поэтому пришлось вместе с вражиной сочинять объяснения.
Они, вполне вероятно, легко бы не отделались, если бы именно теперь не случилось грандиозное событие: союзники открыли второй фронт! По слухам, кому-то из Генштаба, посетовавшему на то, что девушка из Лаборатории перестала производить нейродиверсии по их заявкам, товарищ Сталин бросил: «Хватит ждать чудес, воюйте сами! Стыдно вам должно быть ждать помощи целой армии от слабой девочки!» Но это – по слухам.
