Однажды, перед тем как окончательно исчезнуть с горизонта, Женька прислала маленькую посылку. Оказалось, что там – подарок для меня: книжка стихов Константина Симонова, изданная в сорок третьем году. По книжке было заметно, что самой Женькой она читана-перечитана много раз. Но на форзаце была дарственная надпись: что-то непонятное про волну и дальше – «твоя подружка Женька». Подпись эта нормальному человеку показалась бы странной, но мне она потом долгие годы помогала не забыть о существовании подруги.
Лида и Катя оставались рядом. Они занимались со мной по программе реабилитации, разработанной нейропсихологами и медиками, а Лида ещё лечила меня с помощью нейроэнергетики. Она всё-таки получила диплом врача и прекрасно понимала, что рассечённые нервные связи в мозгу по новой не прорастут в прежнем объёме. Но добиться хотя бы частичного восстановления шанс был. Кроме того, лечение способствовало формированию новых, замещающих нервных связей.
Новый, сорок пятый год встречали почему-то с Катей, её родными и соседями. Пришла Лида, а остальные наши были далеко от Москвы. Своим Катя наплела что-то про тяжёлую контузию, полученную мной ещё в начале войны при бомбёжке, от которой я по сей день кажусь немного странной. Добрые тётушки в течение всего вечера обращались со мной нежно, деликатно и предупредительно.
Веселились по старинке – с «Барыней» и другими русскими плясками. Гости и хозяева захмелели, но Катя строго следила, чтобы меня не напоили: девчонки боялись непредсказуемых последствий.
Роняли слёзы по тем, кто уже не вернётся, и в каждом тосте желали скорейшей победы всем, кто в далёкой Европе бьёт врага. Лида провожала меня домой задумчивая, молчаливая. В какой-то момент грустно произнесла про себя: «Разбросала нас жизнь!»
За зиму получился большой прогресс. Сознание постепенно возвращалось. Я уже занималась самообслуживанием без посторонних подсказок, вела домашнее хозяйство, делала покупки. Только приказному, требовательному тону не могла ничего противопоставить. Скажут: «Не стояла ты, никто тебя здесь не видел!» – и я не спорю, и почти верю, что подошла к очереди вот только сейчас. Кто догадался бы подойти средь бела дня, на виду у людей и грозно сказать: «Отдай кошелёк и карточки!» – отдала бы. Но, пока никто не командовал и не сбивал с толку, в голове вполне прилично прояснялось.
Даже в окружающем мире будто становилось светлее. Тем более что радость от наших побед перерастала в крепкую уверенность: войне скоро придёт конец! Красная армия неотвратимо наступала всей своей грозной силой, возросшей, окрепшей за годы войны. Мы с девчонками обязательно бегали смотреть салют – и не надоедало. Однажды салют дали пять раз за один вечер – в честь взятия пяти городов!
Михаил Маркович, видимо, аккуратно «вернул» мне немецкий, потому что внезапно выяснилось, что я его знаю. После чего меня откомандировали на курсы машинописи с немецким шрифтом. Я была рада-радёшенька, что хожу теперь учиться такому полезному делу и что скоро стану работать! Но Лида от этой новости в очередной раз расстроилась до слёз:
– Тасечка, тебе – учиться на машинистку, тебе – долбить в конторе по клавишам?! Господи, да за что ж это всё?!
Но подружка быстро взяла себя в руки. А я скоро с успехом окончила курсы, и Кирилл Сергеевич взял меня печатать секретные обзоры и прочие документы. Я и русскую клавиатуру освоила. Тексты попадались мне сплошь очень интересные. Взгляд то и дело цеплялся за ту или иную интересную строчку. Однако для того, чтоб вникнуть в содержание, требовалось сосредоточить внимание на крупных фрагментах текста, запоминать и сопоставлять их смысл. Но такое интеллектуальное усилие оставалось недоступной для меня роскошью.
Лида всё свободное время старалась проводить со мной. Жаль, я не понимала тогда, как много она делает ради меня, и не ценила её жертвы! Каждую свободную минутку – хоть дома, хоть прямо на улице, на ходу – Лида занималась со мной по намеченной специалистами программе.
Между тем свободного времени у подруги оставалось всё меньше. Будь у неё роман, она делилась бы со мной. Но о работе и о подготовке к поиску она не могла ничего мне рассказывать. Иной раз нам удавалось только вместе сбегать пообедать в столовую.
Иной раз мы шли вечером вместе домой. С замиранием сердца слушали радостные, победоносные сообщения Совинформбюро об успехах наших войск в Польше, Чехии, Австрии, Германии. Последний вечер апреля мы гуляли допоздна: отменили светомаскировку, и Москва внезапно засияла тысячами огней: зажглись уличные фонари, горели расшторенные на радостях окна, ещё раньше отмытые от пожелтевших газетных перекрестий. Всё это, ныне привычное и обычное, смотрелось как самая роскошная праздничная иллюминация! Впервые я увидела ни с чем не сравнимый рубиновый свет кремлёвских звёзд.
Порой Лида совершенно исчезала из поля зрения, даже по выходным. Она сумела выговорить себе целых полгода отсрочки ради меня, но дальше откладывать подготовку ей не позволили.
Так и случилось, что День Победы мы встретили порознь.
Без Лиды я ходила седьмого мая на Каменный мост. Шла просто туда, куда все, поддавшись гипнозу толпы. Народ любовался огромным, ярко подсвеченным прожекторами британским флагом над посольством. Союзники уже праздновали капитуляцию немцев. Но главные для нас документы ещё не были подписаны.
Вечером восьмого по радио объявили, чтобы мы ждали важного правительственного сообщения. Настала ночь, а окна квартир продолжали светиться. Кажется, никто не спал. Но я, уставши за день и от вечернего ожидания, закемарила и не проснулась даже от ожившего позывными и голосом Левитана радио.
Прямо среди ночи раздался заполошный, прерывистый звонок в дверь. Я открыла, опять забыв, как девочки учили меня прежде спрашивать, кто там, и чужому не открывать. Но за дверью оказался не чужой: прибежала Катя.
Подружка, зарёванная и смеющаяся одновременно, с порога бросилась мне на шею:
– Война кончилась! Победа!
Катя судорожно всхлипнула, я – за ней.
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе! – послушно ответила я.
Была Пасхальная неделя. Мы уж христосовались в воскресенье, но теперь снова расцеловали друг дружку в мокрые, солёные щёки.
А потом меня выключило. Не помню, как оказалась сидящей на диване. Катюша хлопотала на кухне: то ли кипятила чайник, то ли капала мне в воду успокоительных капель. А я мерно раскачивалась, из меня неукротимым потоком лились слёзы, рыдания сводили судорогой грудь и мешали дышать. Потом опять – полное забытьё, и проснулась я уже солнечным утром, в хорошем настроении. Катюша, убедившись, что всё прошло, поцеловала меня, перекрестила и упорхнула, так как её ждали неотложные праздничные дела в церковной общине.
На Красную площадь я пошла одна, без верных подруг.
Чувство победы – совершенно особенное, и его ни с каким другим не сравнить. Оно может выпасть всего раз или два на жизнь одного поколения. Победа частная, своя собственная – в соревновании, в споре, в борьбе с собой – совершенно иное. В чувстве огромной, общей победы – и торжество, и радость, и освобождение от бед, тревог, трудов, которые так долго давили и сжимали, и ощущение полного душевного слияния со всеми, кого знаешь и не знаешь, кто рядом и далеко проживает вместе с тобой эти мгновения. Свобода, радость и сила переполняют. И ещё кажется, что теперь навсегда всё будет по-новому и лучше прежнего. И всё это совершенно неразрывно слито в единое чувство, которым переполнен весь ликующий мир вокруг. И конечно же, по-другому быть не может: солнце сияет, буйно расцветает природа, поют улицы, поют люди, поют звонки, гудки, заливистый смех, радио, поют ничуть не растерявшиеся, многое повидавшие городские весенние птахи. Жарко обнимаются совершенно незнакомые люди, переполненные любовью друг к другу.
Несмотря на всю свою тогдашнюю заторможенность, это чувство победы я переживала очень сильно. Может быть, как раз благодаря тому, что меня самой почти не существовало, а все мои эмоции были отражением тех, что владели всеми людьми вокруг и густо наполняли улицы и площади ликовавшего города.
