Зато род Репьевых богат и силен. Боярин Разбойный приказ возглавляет, к государю близок и доверием его пользуется, боярич – старший сын, в свою очередь боярином станет и сейчас уже управлением поместьями занимается, неглуп он. Анфиса не просто так себе мужа подбирала, ей супруг нужен был такой, чтобы она за ним как за стеной каменной. Кто-то в муже красоту ищет, кто-то богатство, а кто-то по древности рода судит.
Анфиса понимала – пустое это.
Красота – завтра оспой заболеешь али еще чем или ударят тебя, и конец всей той красоте. Преходящая она, ей ли того не знать, с ее-то личиком?
Богатство? А тоже всякое бывает. Недород, неурожай, беда какая – и протекут деньги между пальцами. Так и поговорка есть: вдруг густо – вдруг пусто [62].
Было богатство – и не будет его. Случается. Только когда муж умный, он его заново заработает, а когда дурак, и нового с ним не прибудет, и то, что есть, – все растратит. А древность рода и вообще глупость несусветная, ей ту древность на кровать не постелить, в тарелку не положить. Пусть этим отец тешится, сама Анфиса мудрее рассуждала, хоть и по-женски.
Вот и сейчас не просто так ресничками хлопала, в плечо мужественное бояричу плакалась.
– Беда, Аникитушка! Ой, беда горькая, откуда и не ждали!
– Что случилось, Анфисушка?
Как уж себе Аникита невесту выбирал, кто его знает, что он важным считал, что обязательным? Но Анфиса ему понравилась. А и то – красива собой, неглупа, приданое хорошее, а что род не слишком старый, так у Аникиты Репьева предков на троих хватит, еще и соседу одолжить можно будет.
Так и сладилось потихоньку.
Между собой-то молодые уж сговорились, Аникита хотел по весне идти руки Анфисы просить у отца ее. Да со своим поговорить, кто знает, как боярин Репьев решит?
– Аникитушка, меня батюшка на отбор отправляет! К царевичу!
И слезы жемчужные потоком хлынули.
Аникита даже растерялся сначала, потом осознал, что добычу у него отнимают, плечи расправил.
– Не бойся, любимая. Когда захочешь – вмиг тебя увезу!
Анфиса головой так замотала, что только коса золотая в воздухе засвистела.
– Ты что, Аникитушка! Отец проклянет! Матушка… на иконе… Боязно мне, страшно!!!
С этим мириться пришлось.
– И твой отец еще что скажет?
Аникита призадумался.
Увезу – это первый порыв был, а вот второй, когда подумал он… Действительно неглуп боярич, ой, не зря его Анфиса выбрала.
Когда подумать о будущем опосля увоза невесты – боярин Репьев взбесится. Есть и у него своя слабость маленькая: не любит он, когда о его семье все судачат кому ни попадя. Скандалов не любит, шума да гама…
Ежели сейчас Аникита себе невесту увозом возьмет, вся Ладога год судачить будет. Отец взбесится, тут и наследства лишить может, и много чего… Гневлив боярин, а Аникита сын не единственный. Всяко сложиться может.
И родители Анфисы тоже…
Родительское проклятие – штука такая, на нее, как на вилы, нарываться никому не захочется.
Вместо удачливого боярича, которому половина Ладоги завидовать будет восхищенно, вмиг можно изгоем оказаться, да еще с таким грузом, как проклятье. Не надобно ему такого. А только что любимой сказать? Это ж девушка, сейчас себя героем не покажешь, на всю жизнь опозоришься, трусом на всю Ладогу стольную ославят!
Анфиса первая заговорила, когда поняла, что осознал боярич происходящее да обдумал хорошенько:
– Аникитушка, не хочу я за царевича замуж, я за тебя хочу, тебя люблю одного. Попробую я от отбора увильнуть, отца уговорить, а когда не получится, съезжу в палаты царские, да и вернусь обратно? Ты же не осердишься?
На такое? Когда ты и не знал, что сказать, что выдумать, а тебе выход хороший предлагают?
Аникита только в улыбке расплылся, став окончательно похожим на сомика.
– Что ты, Фисушка! Умница ты у меня!
– У тебя? Правда же?
– Конечно! Люблю я тебя, ладушка моя, красавица, умница…
И какой женщине ласковые слова не приятны? Вот и Анфиса млела, не забывая своего Аникиту хвалить за ум, за благородство.
Так и до свадьбы по осени договорились, и имена деткам будущим выбрали.
А что в уме держали?
Анфиса точно знала: когда на отбор она попадет, все сделает, чтобы за царевича замуж выйти. Но к чему сразу такого выгодного сомика-то отталкивать?
Сом – рыба умная, ее столько времени ловить пришлось, сейчас отгонишь, потом не приманишь.
Нет уж, посиди-ка ты пока на крючке, там посмотрим, на сковородку тебя али на уху.
Аникита держал в уме, что неглупа Анфиса, изворотлива. А бабе это и надобно. Когда поженятся они, в доме у него лад и тишь будут, но за женой приглядывать надобно будет, хотя оно и так понятно. Красивая жена – искушение многим. Ей и похвастаться хочется, и в то же время оберегать свое счастье надобно, чай, только уродины никому не надобны, а на красавицу желающих много.
Ничего. Слышал Аникита про симпатию Фёдорову, про нее, почитай, уж вся Ладога переслышала, уж и судачить перестала. Даже когда Анфиса на отборе и окажется, не угрожает ей ничего.
Он-то умный, у него все хорошо будет. И друзья его на Анфису Утятьеву обзавидуются. Красивая да умная баба – это не каждому под силу, а вот он сможет! Он-то и не с таким справится. Точно.
Как ты, дорогая, первого сына назвать хочешь? По батюшке моему?
Умница!
* * *
Кого патриарх Макарий к себе не ждал, так это государя.
Ладно б его государь к себе вызвал, а то сам пришел. В одежде простой, усталый, словно по кустам его таскали за волосы, под глазами круги синие, губа прокушена.
– Прости меня, Макарий, коли обидел чем.
Патриарх едва как стоял – не упал.
– Что ты, государь! Случилось чего?
– Случилось, Макарий. Уснул я у себя да сон увидел. Видел я во сне сам не знаю кого… светлое что-то… он мне и сказал, что бездетность государыни – то кара за грехи мои.
– Грехи твои, государь?
– Сказал он, что обет мне на себя взять надобно, а как выполню его, так проклятие и снимется, и детки будут у нас.
– Хм-м-м… может, и так, государь.
Макарий-то свято уверен был, что дело в рунайке, но что смысла государю перечить? Хочется ему обет на себя взять – так и пусть, хоть что-то, глядишь, в разуме его очнулось, уже радостно. Для веры Христовой то полезно будет…
– А какой обет-то, государь?
– А вот такой, Макарий. Месяц бороду не брить, не стричься, самому одеваться-обуваться, к жене не прикасаться. Тогда и зло уйдет.
Видывал Макарий и почуднее обеты, этот еще ничего так себе, одобрить можно.
– Почему и не попробовать, государь?
– А еще построить в четырех концах Россы четыре храма. Прикажу я на то деньги из казны выделить. Прости, что раньше не соглашался.
– Благое дело, государь, – тут же одобрил патриарх.
Чудит царь-батюшка! Да и пусть его, главное, чтобы в правильном направлении чудить изволил.
– И каждое утро на молитве в храме стоять, и каждый вечер.
– Государь! – Макарию ровно по сердцу медом прошлись, до того хорошо стало, он уж и не мечтал о таком-то благочестии! А государь не солжет, слова своего не нарушит, а на него глядя, и народишко поумнеет чуток, известно же, куда царь, туда и золотарь!
– Месяц так поступать надобно, Макарий. А храмы – как построятся, так и будет мне счастье человеческое. Указ подпишу, деньги из казны выделю, далее определить надобно, где они заложены будут… С этим ты справишься, а мне расскажешь.
– Конечно, государь. Когда такое, когда Господь тебе волю свою изъявил, не нам спорить, помогу я тебе с обетом твоим, чем смогу.
– Помоги, Макарий. Сын мне нужен, наследник. А коли мара все это… коли обман… так Фёдора женить надобно, и побыстрее, нечего тянуть с важным делом.
– Правильно, государь. – Макарию и второе радостно было, все ж родня он Раенским.
– Про обет завтра с утра объявим. А как святочная неделя пройдет, как женить можно будет, так и отбор объявим. Пусть девки съезжаются… это не на один день занятие, глядишь, по весне и оженить Федьку получится.
