– Да как же ты посмел? – еще не зная, жив или нет, взревел Добродумов. Половину его хмеля как рукой сняло. – В графа стрелять? Пугачевец, бунтарь, революционер! Душегуб! А вот как я тебя сейчас проучу! – потряс он кулаком перед физиономией сторожа. – Вот как я тебе сейчас по мордасам-то холопским, черным, немытым! У-у!! – Он уже замахнулся, но сторож, выронив ружье, рванул что есть силы – и не куда-нибудь, а прямиком в поле, дико крича, захлебываясь:
– Граф! Граф вернулся! Господи, чур меня, чур! Угодники святые! Ожил граф! Ожил!!
Его щуплая стариковская фигурка очень быстро уменьшилась и наконец исчезла где-то в черном пространстве бескрайнего ночного поля.
– Жив, что ли? – спросил за спиной Егора Кузьмича «слуга Митрофанушка».
– Кажись, да. Фу, – выдохнул Добродумов. – А ведь пальнул, черт, со страху-то. Хорошо, в землю.
– Ладно, спектакль окончен, – подходя с двумя сумками, Крымов хлопнул Егора Кузьмича по крепкому графскому плечу. – Пора!
– Ноги до сих пор ватные, – покачал головой краевед; он все еще приходил в себя. – Поднеси-ка мне стакан, Митрофанушка…
– Так выдули вы все, ваше сиятельство, – ответил слуга.
– Как же так?
– А вот так.
– Это несправедливо, – вздохнул Егор Кузьмич.
– Да ну?
– Горько и несправедливо. В такие вот минуты, Андрей, понимаешь всю несправедливость этого мира.
– А-а, вон ты куда! И в воде вы не тонете, ваше сиятельство, и в огне не горите. И земля вас не принимает, – кивнул он через плечо, – и пуля не берет. А теперь уходим. – Крымов настойчиво потянул его за рукав. – Уходим-уходим! – поторопил он его. – Сейчас усадьба проснется, можете мне поверить на слово. Пусть Растопчины со своим Самозванцевым и расхлебывают кашу. Смотри, Егор Кузьмич: окна!
Добродумов обернулся за товарищем – и впрямь, уже горела пара окошек в огромном доме Бестужевых. Возможно, там сейчас кто-то набирал номер телефона местной полиции.
Они отошли как можно дальше – уселись на бревнышко под черным звездным небом.
– Давай тут, – сказал Крымов.
Егор Кузьмич светил фонариком, пока Крымов осторожно разворачивал на коленях обрывок документа.
– И что это за точки? – спросил Добродумов.
– Созвездия, – пробормотал Крымов. – Да, они. Тут все написано. Только при таком свете глаза поломаешь. Вот эти три я знаю, – под лучом фонаря он провел пальцем по бумаге. – Пояс Ориона. Надписи: Альнитак, Альнилам, Минтака. – Он щурился. – И еще из Ориона… так-так, – палец детектива пошел наверх, – Бетельгейзе и Беллатрикс сверху от Пояса и, – ушел вниз, – Саиф и Ригель снизу от него.
Егор Кузьмич поднял голову.
– А вон они, звезды-то эти, – зевнул, глядя на ночное небо, он. – Три – лесенкой, Пояс Ориона-то, и другие четыре – сверху и снизу по две.
Туда же посмотрел и Крымов. Действительно, ясное осеннее небо открывало весь ночной небосвод, и на нем легко можно было прочесть Пояс Ориона, а вместе с ним, немного поискав, обнаружить и другие указанные на бумаге Бестужевых планеты.
– А вот вторая половина карты, с отпечатком руки, у Растопчиных осталась, – посетовал. – Жаль!
– Это ты, Андрей, виноват, – заметил Егор Кузьмич.
– Как так?
– Недостаточно быстро рыл землю, вот как.
– А-а!
– Ага. И четвертую бутыль не дал мне прикупить у волшебной старухи, – заключил Добродумов.
– Об этом больше ни слова, – погрозил ему пальцем Крымов. – Давай о деле. Мы знаем только то, что якобы существует Небесная карта, куда надо вставить семь драгоценных камней и вложить в отпечаток руку, – сказал Крымов, он вновь поглядел на карту. – Отпечаток этой самой руки остался у наших недругов. Смотри, Егор Кузьмич, тут даже контур есть – начало пальцев. И надписи, надписи, на обороте особенно, на каком-то восточном языке… – Но, как бы он ни приглядывался, ни крутил перед собой документ, различить с фонариком все линии, пунктиры и буквы было просто невозможно. – Нам стоит о ночлеге подумать, – отчаявшись что-либо еще разобрать при луче фонаря, сказал детектив. – Околеем мы тут с тобой.
– Вот когда и пятая, и десятая пригодилась бы, – вновь вспомнив ошибку товарища, горячо сказал Добродумов. – Не буду больше тебя слушать, Андрей, хоть убей, не буду. Легкомысленный ты, недальновидный. Надо было всю корзинку у бабки той брать. Волшебная ведь была бабка! Полземли обойди – не найдешь такую.
Спали они в чистом поле. Вернее, в стоге сена. Закопавшись, оказались в уютном и даже теплом гнезде. Благо не было дождя. «Граф», выпив изрядно и даже более того, захрапел сразу. Крымов долго ворочался – завтрашний день представлялся ему неясным и очень сложным. Ночью детективу снилась Мария Бестужева – она звала его за собой. В белом платье, с распущенными волосами. Это настораживало. Он шел к ней, но расстояние между ними только увеличивалось. Как будто два островка земли, на которых оказались они, все сильнее разносило злым ветром.
Крымов пробудился ровно в восемь. Проснулся оттого, что кто-то рядом хрипло пробасил:
– Андрей, мне приснилось, что самогон у нас закончился. Что выпил я его весь. Утешь друга, скажи, что напиток остался, а?
Детектив протер глаза. Уже рассвело. Запах утра и мокрого сена одурманивал. Крымов, щурясь, посмотрел на часы. До сигнала будильника в его телефоне оставался час.
– А, Крымов?
– Сон твой в руку, – ответил его спутник. – Выпил ты весь самогон.
– Правда, что ль? – разочарованно всхлипнул Добродумов. – А-а, вспомнил! Но как заходило сладко…
Краевед тихонько застонал. Крымов был рад, что память частично оставила Егора Кузьмича, и о пресловутой «пятой» и «десятой» он, может быть, теперь и не вспомнит.
Крымов поднялся, размял плечи, стал отряхиваться.
– До развилки нам идти часа полтора, а то и побольше, – рассуждал он, пока вслед за ним, кряхтя, поднимался Добродумов. – Никто нас в свою машину не посадит – судя по твоему виду, – продолжал он. – Подумают: бесы вышли. Так что вот так. Ноги-то ходят?
Егор Кузьмич натужно потянулся:
– Кое-как. Неужто и впрямь все выпили?
– Да не выпили – выпил! – усмехнулся Андрей Петрович.
– Отчего же у меня затаенное чувство, что ты в чем-то виноват передо мной, а? – нахмурился Добродумов.
– Хватит сочинять, – сказал Крымов.
– И одежка на мне странная, – не переставал удивляться реальности Егор Кузьмич.
– А вот одежка твоя вчера нас и спасла, – усмехнулся Крымов, разминая плечи. – Иначе сторож не в землю пальнул бы, а тебе в пузо. Когда ты полез-то на него.
– Там еще сторож был? – искренне удивился Добродумов. – А моя-то одежда где? Костюмчик-то мой хиповский?
– Твою джинсу я на стог бросил – сушиться, – объяснил Крымов. – Может, еще там.
Одежда и впрямь укрывала стог. Она была влажной, но графский кафтан все равно стоило поменять, дабы не привлекать внимания.
– Сейчас солнышко выйдет – подсушит ее, – разумно рассудил Добродумов. – Вот только где мы?
– Километрах в пяти от усадьбы, – ответил Крымов, доставая припрятанный с вечера обрывок карты. – Мы «руку» потеряли, Растопчины – звезды. – Крымов достал телефон: – Надо щелкнуть на память с разных ракурсов. А то скоро отдавать придется. Слышь, Егор Кузьмич? – Он завертел головой. – Ваше сиятельство!
Добродумов не откликался. Стало быть, отошел по делу, решил Крымов. Да не далековато ли? Андрей Петрович аккуратно расстелил обрывок карты и сфотографировал его. Прошло минут пять… Где-то недалеко послышался женский визг. А за визгом раскатисто заухал филином Егор Кузьмич. Женский крик так и летел по полю. «А ведь кто-то увидел его, – подумал Крымов. – Неужто опять за графа приняли?» Он решил отсидеться за стогом. Пусть Егор Кузьмич сам объясняется с поселянами и поселянками. Но скоро уже восторженно и громко кричал Добродумов, точно радовался жизни и новому дню, и голос его приближался… «Не вышло бы чего лишнего с этими Растопчиными», – думал Андрей Петрович. Они – точно два ядовитых гриба – и дотронуться-то опасно. Машенька, Машенька, ничего, скоро он ее выручит. Не дай им только бог причинить ей хоть малейший вред. Он смотрел в утреннее небо, улыбался. В порошок сотрет обоих…
