– Да хоть на край вселенной, Андрей Петрович.
– Я так и думал. Что ж, – под перестук колес он хлопнул себя по коленям, – тогда скажу: до Звездных врат далеко, их мы на закуску оставим, а вот до княжества Халай-Махалай дотянуться можно. О том же и подлецы Растопчины знают. Уже более суток. Они тоже прочли надпись на обороте карты: «В княжестве Халай-Махалай на границе с Хорасаном, на берегу Каспия, на дне моря у скалы Зуб Дракона найдешь то, что ищешь, а потомки князя Махалая подскажут тебе…»
– Согласна.
– Я кое-что узнал о княжестве Халай-Махалай. Хотите послушать?
– Еще бы!
– Ну так вот, это крошечное средневековое княжество уже добрых сто пятьдесят лет как забыто. Впервые это название прозвучало в начале семнадцатого века. Не так уж и давно, согласитесь? Халай-Махалай было на Каспии и входило в Хивинское царство, пока русские не завоевали эти земли. В царской России появилась такая провинция, как Туркестан, и обо всех бывших крошечных среднеазиатских княжествах просто позабыли. Сейчас призрачное государство Халай-Махалай находится на территории Турчании, до которой нам из Царева час лету. Мы можем там оказаться когда угодно. Загранпаспорт у вас есть?
– Конечно, – кивнула она.
– У меня тоже. К несчастью, я не знаю турчанского языка, а вы?
– И я не знаю, – ответила Бестужева. – Но это бывшая советская республика, как-нибудь договоримся?
– С гидом, Мария Федоровна, сокровища не ищут. Это не экскурсия по достопримечательностям: посмотрите налево, посмотрите направо.
– Тоже верно, – вздохнула она. – Отчего у вас такой загадочный вид, Андрей Петрович? Улыбка, тон? Вы знаете то, чего не знаю я?
– Я знаю одного неординарного человека, который волей случая знает турчанский язык. Сейчас он сопит на верхней полке, – Крымов кивнул на седую спутанную бороду над хилой купейной подушкой.
– Наш Егор Кузьмич?!
– Мальчиком он жил и учился в Турчании аж четыре года, коварно овладел языком и, возможно, даже местными обычаями.
– Хрен тебе, Андрей, а не Хорасан, – послышалось с верхней полки.
– Ты все слышал, Егор Кузьмич?
– Да вы ж бубните и бубните, и не наливаете, как тут не услышать?
Бестужева даже рот прикрыла ладошкой, чтобы не рассмеяться.
– Не хочу в Хорасан, – продолжал краевед. – Я поседел после твоих путешествий.
– Не гони, Егор Кузьмич, ты и так весь седой, – сказал Крымов. – Как лунь.
– Я в сердце поседел. Состарился! Прежде молодое сердце было, а теперь как у старика.
– А-а, вот оно в чем дело.
– На ниточке держится!
– А если тебя Мария Федоровна попросит?
– Вот если Мария Федоровна попросит… – многозначительно начал краевед.
Бестужева приложила руки к груди:
– Очень вас прошу, Егор Кузьмич! Поехали с нами!
Егор Кузьмич оптимистично заворочался и закряхтел.
– …а ты коньяку, Андрюша, нальешь, причем немедленно, тогда я подумаю, – закончил он мысль.
Крымов встал.
– Куда вы? – спросила Бестужева.
– К проводнице за коньяком, – очень просто ответил Крымов. – Куда же еще?
2
Через неделю они вылетали в Абрабад – столицу Турчании. Егор Кузьмич был мрачнее тучи. На таможне у него конфисковали три литра «Добродумовского коньяка».
– Оставили один: из уважения к сединам, – когда самолет выезжал на взлетную полосу, объяснял он. – Я этим нехристям говорю: у меня в Абрабаде друг живет, турчанец, он без моего коньяка на стены лезет – привык потому что, пока в России учился. Доктор наук, между прочим. Ваш единоверец. Человека хотите погубить? Не поверили, сволочи.
– Ладно, Егор Кузьмич, Турчания – не Пакистан, найдем амброзию, если что, – успокоил его Крымов. – В случае чего к кальяну пристрастимся. Ты как, одобряешь?
Мария Федоровна читала туристический проспект по Абрабаду и слушала мужчин вполуха.
– Еще чего! – мрачно ответил Добродумов. – Не моя это культура. Одурманивать себя никому не позволю! Мой мозг, Андрей, привык быть кристально чистым и ясным, потому что вся моя жизнь с мыслительными процессами связана. Мне этой нирваны азиатской не надобно.
– А самогон? Тоже ведь в нирвану уводит или как?
– Или как. Ты хрен с пальцем не путай! Самогон панораму жизни проясняет. Понял?
– Еще бы! – вскинул голову Крымов. – Ну так что, Егор Кузьмич, готов к новой странице в своей жизни?
– Готов-готов. – Добродумов заглянул в иллюминатор. – Поглядим, какие еще чудеса на свете белом-то есть. Я, Андрей, чудесам всегда рад. Только б старика того поганого с его Люгером не встретить больше. А так – пойдет.
– Да уж, не надо, – откликнулась Бестужева.
– Кстати, я тут в книжки умные заглянул и кое-что разузнал, – сказал Добродумов. – Халай-Махалай, с одного из тюркских наречий, а их сотни, знаешь как переводится?
– Просвети.
– «Хороший Михаил».
– И что с того?
– А то, что у всякого сына отец имеется. И «хороший Михаил» не исключение. А как его батюшку звали, тебе известно?
– Издеваешься – откуда?
Бестужева оторвалась от чтения и тоже вопросительно посмотрела на Добродумова:
– Как, Егор Кузьмич?
– Давид, – откликнулся тот. – А Давид – это наш Давыд, кстати. Вместе, стало быть, «Михаил Давыдович», – задумчиво закончил мысль краевед. – Очень странно, Андрей, очень загадочно…
Во время перелета Добродумов мирно посапывал. Крымов несколько раз заговаривал с Марией, но она лишь отвечала ему короткими словами и грустными улыбками.
– О чем вы сейчас думаете, Маша? – когда облака сплошняком шли за иллюминатором, спросил заботливый Крымов. – Вас что-то тревожит, я вижу. Думаете о том, что нам предстоит? – Он выждал. – Не жалеете, что решились на поездку?
– Я думаю об отце, Андрей Петрович, – ответила Мария. – О том, что так и не поговорила с ним о чем-то очень важном. Самом важном в его жизни. А может быть, и в моей.
– Мы все о многом не договорили с родителями, – согласился он.
– Но не все родители несли на своих плечах груз таких знаний, как мой отец.
– Тоже верно, – согласился Крымов.
Аэропорт Абрабада имени бывшего президента удивил трех волжан архитектурой, еще когда они смотрели в иллюминаторы: приземистые рыжие здания и вышка, поставленная точно для обзора местности и вычисления подступающего неприятеля.
– На шатры их похожи, – сказал Крымов спутнице. – Крыши эти, верно?
– Степняки, что с них возьмешь, – пробормотал просыпающийся Добродумов. – Ты машинку-то свою волшебную взял?
– Куда я без нее, – ответил Крымов.
Вскоре они потянулись по проходу: возвращавшиеся домой турчанцы бойко говорили на родном языке. Крымов морщился, ничего не понимая, Добродумов прислушивался со знанием дела.
– Вон тот, в тюбетейке, говорит, что скучал по маме, трем своим женам и двум невестам.
– Ты шутишь?
– Я серьезен, Андрей, как никогда.
– И ты все понимаешь?
– Еще бы! Многоженцы. А лучше бы спиртное разрешили.
– Ну это понятно. Неужто у них многоженство разрешено? – нахмурился Крымов. – Как в старые времена?
– Традиция – великая штука, – сказал Егор Кузьмич. – По крайней мере, ненаказуемо иметь пару-тройку спутниц жизни. Если горшков дома много, и рук должно быть немало. Все просто! – В плотной колонне счастливых жителей Абрабада и его не менее счастливых гостей они шли к выходу. – И ведь подумай, завел бы русский трех жен, они бы ему устроили чистилище. Как лебедь, рак и щука – на части порвали бы человека. А у азиатов все точно рассчитано. Все бабы в одну сторону смотрят. Через щелку в парандже. Как их благоверный.
– А вот мне такие традиции не нравятся, – гордо сказала Мария. – Домострой на восточный лад. Средневековье!
– Вы, мадам, простите, есть эмансипе, – поклонился Егор Кузьмич. – У вас европейский комплекс ребра!
Теснясь, они приближались к яркому солнцу в открытом проходе.
– Какого еще ребра, Егор Кузьмич? – вопросила Бестужева.
