Геслер — если это имя ещё что-то значило — чувствовал ВСЁ и СРАЗУ.
Для него больше не было ни «я», ни «ты», ни «они». Было Единое Целое. Система. Точка в пространстве, параллельно наблюдающая за всем вокруг и обладающая абсолютным знанием. Он видел смерть материи и развоплощение живого не как трагедию, а как временное упрощение, перемещение горсти песка из одной ёмкости в другую. А иногда, яркими вспышками среди кромешной тьмы, и как избавление для изувеченных, тяготящихся дальнейшим существованием разумов, связанных с ноосферой.
И Он слышал ноосферу. Ощущал. Воспринимал. И понимал её структуру, потому что и сам стал её своевольной частью. Вошёл в контакт не с миром, а с силой. Не со словом, а с огнём и мечом. Пришёл подчинить и разрушить, лишить связи с мыслящими разумами — и порой путём уничтожения этих разумов, что отчаянно цеплялись за связь с общностью.
Потому что нельзя было продолжить историю человечества, предварительно не выкорчевав все сорняки.
В первые же мгновения с момента Вознесения Он осознал, что бездействие, равно как и любой мягкий вариант действия, приведёт к неотвратимому, ужасному концу для рода людского. Для расы, породившей Его. Имело ли это для Него значение?
Нет.
Но иного мнения придерживался остаточный след человеческой памяти в самой глубине Его нового сердца. Истаивающий, растворяющийся с каждой секундой, этот отпечаток или даже шрам страстно желал дать сородичам шанс. Было ли это тем, что когда-то составляло собой суть Артура Геслера, или же это правильнее было назвать Надеждой, не суждено было узнать никому из ныне живущих.
И даже Он сам не мог сказать точно, что же именно двигало Им сейчас, заставляя искать обходные пути там, где проще было бросить книгу в костёр и написать новую, правильную, идеальную и не переполненную ошибками.
Он видел многомерные ветвления возможных «судеб» — ключевых вариаций развития событий, тянущихся вдоль вектора времени. Устраивал Его лишь один «перекрёсток», начинающийся с уничтожения старой цивилизации ради создания новой, эталонной, чистой и невинной. И чем глубже он проникал в эту ветвящуюся паутину, чем больше изучал вариантов, тем яснее понимал — человечество в его нынешнем виде не достойно существовать. Слишком много дефектов. Слишком много порождённых историей «вредных привычек». Людей было не спасти. Крах в ветви дальнейшего существования рода людского был неминуем.
Но вместе с тем, каждая попытка обрести идеал гарантированно уничтожала нечто бесценное и тонкое. Нечто, находящееся за гранью Его новой логики и Его понимания.
Сейчас Он был и стражем, и палачом, и архитектором, и вандалом одновременно. В Его руках старая история могла как вспыхнуть и рассыпаться прахом, освободив место для чего-то нового, так и непредсказуемо измениться. Стабильным оставалось только одно: рождение новой истории требовало не просто разрушить, но и сделать выбор.
Кого спасти, а кого — обречь на забвение.
В глубине Его сознания продолжал звучать не голос, но стойкая воля, не сдавшаяся и сопротивляющаяся обращению в то, чем Он уже должен был стать. И Он не мог не ощущать это эхо примитивной жизни, сохранившей достаточно для того, чтобы приводить свои, нелогичные и бессмысленные аргументы.
С одной стороны встало всепоглощающее знание и безжалостная логика.
С другой — уязвимая человеческая память и бесполезная эмоция.
И Он впервые задумался о том, есть ли у Него право на сомнение.
Там, где времени не существовало, где прошлое, настоящее и будущее сливались в точку, у Него пока не было власти. Как бы иронично это ни звучало, но для того, чтобы стать независимым ото времени, требовалось время. Из-за этого Он не мог выбрать однозначно правильный и сбалансированный путь. И колебался, подтачиваемый эхом остаточной человечности. Дать шанс, или сразу начать действовать правильно, логично и рационально? Поддаться тому, чего не станет спустя час, и понаблюдать за куцыми попытками спасти как можно больше «бесценных жизней», или решительно очистить «полотно»?
Это был трудный выбор, ибо что-то в Нём не давало поступить рационально. А ещё время на дистанции не имело значения, и потому Он сдался, уступив последней крупице, жаждущей подарить человечеству шанс.
…
…
.
Он наблюдал, как остатки человеческого «я» — пережитки чувств, обрывки памяти, искажённые через призму восприятия события прошлого — сплетаются в подобие личности. Не копии. Не Артура Геслера, каким его знали и помнили.
Не призрака прошлого, а чего-то иного.
Аватара.
Он не наделил его абсолютным зданием. Не дал ему абсолютную мощь. Даже не предупредил о том, что увидел там, на перекрёстках судеб. Потому что определил в момент: всё это лишит аватара главного — того, что нельзя описать логикой, и того, что Он больше не мог понять.
Аватар был рождён не из воли, но из уступки. Не из расчёта, но из сомнения. Аватар унаследовал что-то хрупкое, неокончательное, испорченное, но всё ещё живое.
И потому мог видеть то, чего не видел Он.
— Ты будешь действовать, — беззвучно сказал Он, — так, как считаешь нужным.
— А если ошибусь? — спросил Геслер, едва его «я» «открыло глаза».
— Ты обязательно ошибёшься.
— И что тогда?
— Ты сам ответишь мне на этот вопрос.
— Почему?
— Не мне решать судьбу тех, о ком ты так беспокоился. Не теперь.
Он отвёл бы взгляд, если бы у Него остались глаза.
А Аватар, воплощаясь в материальном, шагнул в мир.
Глава 2
Откровения
— Ваше Величество, готовы доклады аналитиков по ситуации в регионе.
— Изложи, кратко. — Алексей Второй, казалось, ни на секунду не отвлёкся от экранов, по которым бежали сотни строк из докладов телепатов и целые вереницы изображений с «переднего края».
— Исполняю, Ваше Величество. В регионе резко возросла сейсмическая активность. В перспективе ожидается её распространение по всему земному шару, начиная с эпицентра: под ударом все литосферные плиты. Кроме того, объём поглощаемой объектом воды колоссален, уже зафиксированы локальные смещения водных масс. Если тенденция сохранится, мы ожидаем изменения подводных течений…
Докладчик сглотнул, продолжив.
— … Уже сейчас возникают серьёзные трудности с доставкой к аномалии воздушных и водных судов из-за множества экстремально сильных штормов и ураганов. Все воздушные и морские сообщения, особенно межконтинентальные, экстренно приостановлены. Помимо этого, лояльная аристократия под началом Великого Князя Дмитрия Оболенского выделила силы и принимает активное участие в закрытии границ и обеспечении достаточного уровня контроля над ними. В перспективе, к нам хлынет мощнейший поток беженцев в истории уже в течение нескольких суток…
— Выделите в помощь князю первую и вторую гвардейские группы. — Император принял решение незамедлительно. — За моим приказом. Границы необходимо укрепить и удержать любой ценой.
Того, что уже происходило внутри Отечества Алексею Второму было более чем достаточно. Прибавлять к этому десятки, сотни тысяч или даже миллионы беженцев ему не хотелось. Их было бы, где разместить в мирное время, и даже как использовать можно придумать, но вот назвать нынешнюю ситуацию подходящей для увеличения числа рабочей силы в стране у мужчины не поворачивался язык.
— Исполняю, Ваше Величество!
Отметив в своём сознании имя и фамилию ответственного за это сообщение подчинённого, Император вновь сконцентрировал всё внимание на экранах. Телепаты… он чувствовал, что ключ лежал именно в ментальных силах. Что те крупицы информации, собранные, порою, ценой жизни смельчаков, предпринимающих попытки «вслушаться» хотя бы в эхо пси-шторма, могли пролить на ситуацию свет.
Но лично в это лезть он не торопился, понимая, что некий шанс не стоит обезглавливания его Империи. Владимир не сможет быстро собрать нити управления, случись им выпасть из его рук, а значит гегемон окажется в очень уязвимом положении. И одно дело — если коллапс не остановить, и человечеству грозит неотвратимая гибель. И совсем другое — если аномалия схлопнется, и его государство окажется под ударом соседей, не торопящихся бросать все силы на изучение воронки.
