На холме в обрывках тумана лежала поверженной и неподвижной девушка в джинсах и свитерке. Мертвенная тишина объяла все пространство вокруг. Вот тело ее дернулось, и она, рывком перевернувшись на спину, изогнулась, будто через нее пропустили ток. Она тяжело вобрала в себя воздух и закашлялась. А когда отдышалась, легла и еще долго смотрела в мрачное небо и сизые безрадостные облака, которые текли над ней. Текли тут, над этой долиной, вечность. Неожиданно лицо девушки, только что переживавшей муку, ожило – на губах появилась улыбка лукавой безрассудной пересмешницы.
– Черт, – очень живо проговорила она. – Неплохо…
Она поднялась пружинисто и легко, покачнулась, потеряв равновесие, но быстро и твердо встала на ноги. Огляделась. Мертвая долина вызывала у нее отвращение. Ее взгляд нацелился вправо, где в обрывках тумана у начала леса стояла черная косая изба. Она быстрым шагом двинулась вниз, в ту сторону. Девушка неторопливо проходила мимо деревьев, как по картинной галерее: их кора оживала при ее появлении, и начинали проглядывать черты людей, которые когда-то жили там, в другом мире. До избы было уже недалеко. В коре одного из деревьев, самого крайнего, она увидела знакомые черты, разом взволновавшие ее.
Девушка остановилась, вгляделась:
– Да это же ты?!
Кора дерева приняла высокую шевелюру, по которой вдруг пробежала волной рябь серебра. В муках сложилась кора на месте вытянутого лица.
– Как тебе мой новый облик, Савва? – вкрадчиво спросила она. – Нравлюсь? По-моему, неплохо. Но как забавно смотреть на все другими глазами! Так все ново…
Дерево издало протяжный болезненный вздох. Скорбный и обреченный.
– Видать, нехорошо тебе, да? – Она рассмеялась. – Что скажешь, Саввушка? Ничего? Ты ведь даже говорить не можешь, только мычать, да?
И вновь дерево заскрипело и тягостно завздыхало.
– Ничего, помучаешься тысячу-другую лет, глядишь, и смиришься со своей участью. – Тон ее переменился: – Но всякую секунду будешь вспоминать меня – до конца времен вспоминать!
Еще одно дерево, меняя черты, оживая лопатообразной бородой и густыми бровями, узлами коры, издало гневный и протяжный вдох-выдох.
– А там кто рядом с тобой? Твой дед Берендей, я угадала? – Она только сейчас догадалась: – Да вы тут все, точно? Колдуны Беспаловы? Вся роща – вы?! Сколько вас: сто поколений колдунов, двести?
На крыльцо вразвалку, чуть хромая, вышел Кудлатый.
– Хватит болтать, – сказал он. – Заходи в избу.
– Что ты будешь делать?
– Что надо. Да сбрось поначалу одежу.
Девушка послушно стянула джинсы и свитер.
– Донага раздевайся, – приказал Кудлатый. – Шкурка мне твоя понадобится.
– Что ты собираешься делать с моей шкуркой?
– Заживо сдеру! – мрачно сказал он и зловеще расхохотался. – Да что ты за дура такая! Поглупела в новом теле, а? Говорю: раздевайся.
Она разделась. Кудлатый усмехнулся:
– Отметины буду ставить. Когда вернешься – поймешь…
– А это больно будет?
– Поверь мне – очень больно. Но ты вытерпишь. И не такое терпела.
Нагая девушка оглянулась – туман окутывал холм, на котором она появилась совсем недавно. Ничего, уже скоро она отправится обратно, с этого холма, и ради такого счастья и такой удачи можно вытерпеть что угодно. Любую боль. Любое унижение. Все в копилку для грядущей славы.
Она вышла из косой черной избы то ли через пять минут, то ли через год. Вышла такой же нагой, пошатываясь. Что-то случилось с ее телом, оно будто кровоточило. Вся кожа ее пылала. Ее словно секли – долго и круто, без жалости, от всего сердца. Словно хотели забить до смерти. Молодая женщина ухватилась за перила, затем, пошатнувшись, за столб. Ей нужно было отдышаться. Но силы быстро возвращались к ней.
За ней на крыльцо, мерно постукивая копытами, припадая на одну ногу, вышел и Кудлатый.
– Сейчас отойдешь, не сдохнешь, в смысле, – хохотнул он, – а полегчает тебе. Травяная мазь уже действует. Вернешься – как новенькая будешь. Так, разве что почешешься и забудешь.
Она вспомнила, как он уложил ее на доски, обтянутые дерюгой, и вонзил в ее спину свои когти. И стал водить ими, и как все загорелось у нее, и как она завопила. Но он только сказал ей: «Молчи! И терпи, дрянь! Не для того ты здесь путалась под ногами целую вечность, чтобы теперь верещать. Терпи, говорю! Сожми зубы и терпи! Ты должна все это перенести с собой, каждый знак, каждую закавыку, это твои обереги теперь и твои тайны!»
И она вытерпела. А потом он долго натирал ее той самой мазью, и боль стала отступать. И дышать ей стало легче. Она стояла, прижавшись к черному столбу, и смотрела туда, на холм, с которого вот-вот должна была совершить прыжок.
– А как насчет «спасибо, кум», не скажешь? – усмехнулся за ее спиной Кудлатый. – Или если я на копытах и с рогами, то можно и плюнуть в меня, а?
– Спасибо, Нелюдь, – тихо сказала она, глядя на свою одежду, джинсы и свитерок, валявшиеся у крыльца.
– Ты ничего не забыла, а?
– Что я забыла?
– А ты обернись, обернись. Не вороти мордашку.
Девушка обернулась. Кудлатый вытянул вперед руку и раскрыл волосатую когтистую кисть. На его кошмарной ладони получеловека-полузверя лежало золотистое яблоко.
– Ради чего ты здесь, вспомнила? Бери! О таком сокровище все людишки там, – он кивнул в сторону холма, – испокон веку мечтали. А получила этот подарок ты. Стало быть, так и было заповедано. В роще таких еще много, но те дозревают, одному лет сто осталось, а другому – тысяча, а это в самый раз. С него и начнешь. Вот будет подарок! Бери.
Она взяла яблоко, светящееся изнутри, где переливались все оттенки золотого, пряно-янтарного, где застыли три темные косточки, как капли смолы, и где бурлила своя удивительная жизнь.
– Спасибо еще раз, Нелюдь.
– На здоровьице. Ну все, ступай, ступай, беглянка-распутница. Злыдню и Болтуну, кузенам моим, когда отыщешь их, привет передавай. Первый – злой и подозрительный, а второй заговорит тебя до смерти, так что не знаю, какой из них лучше. Оба хороши, черти. – Кажется, собственная шутка развеселила его особенно. – И будь построже с ними. С людишками больше не церемонься – не твоя это теперь масть. Ты козырная карта, самая крупная, которая всех бьет. И любого короля, и туза, и джокера. Помни об этом, беглянка-распутница. Ты теперь – королева. И теперь тот мир – твой.
Укрепляясь с каждой минутой, набираясь силы, девушка наконец-то перевела дух, распрямилась, сошла по ступеням, присела и зацепила пальцами джинсы. Обернулась к чудищу:
– Я буду помнить. Прощай.
– Куда там – прощай: до встречи! Может, навещу тебя. Лет через триста. По вашим меркам.
– О чем ты? – нахмурилась она.
– О яблочке о твоем, которое ты в руке держишь. Тебе долго теперь жить-поживать. Потому слаще живи, дабы не надоело. Ни в чем себе не отказывай. И служи хорошо нам – следить будем! Ну да все, ступай, ступай, чертовка…
…Она очнулась в той же позе лотоса, со скрещенными ногами. И руками, лежащими впереди на бедрах. С той лишь разницей, что в правой она держала яблоко. Золотое, наливное, прозрачное. В ушах все еще звучали эхом слова хромого беса: «Служи хорошо нам – следить будем!..» В золотом яблоке, несомненно, что-то переливалось. Она поднесла его к глазам: да – яблоко было живым. Оно напоминало медовую славянку, которая за зиму могла отлежаться так, что к весне становилась янтарно-прозрачной и в мякоти делались видны косточки. Но в этом яблоке было что-то иное – там словно бурлила какая-то своя тайная, неведомая человеку жизнь. Целые миры вспыхивали в нем, распадались и собирались вновь, как осколки цветных стекол в калейдоскопе.
Это было чудесное яблоко из той самой рощи, о которой она слышала только что, пока ее кожу секли на части. Этому подарку цены не существовало, это она уже поняла, и обойтись с ним требовалось умно. Все как сказал Кудлатый. Она встала, надела кобуру с пистолетом под мышкой, затем куртку. Положила камень обратно в тумбу.
