Савва поймал ее взгляд, сам хитро прищурил глаза:
– А еще они могли проходить в другой мир.
Лилит нахмурилась:
– А это как? Не понимаю. В какой другой мир?
– В мир мертвых.
– Да ну?
– Всю избу моей родни боги языческие охраняют. Потому что их изба – ворота. Так мне дядька Медведь, старший брат отца, говорил. Первый круг охраняет бог Морок, тот, что людей морочит, уводит в сторону, а то и губит, за ним – Мара, богиня смерти, а потом уже – сам Чернобог, верховный. Через эти ворота можно войти и попасть туда, где живут мертвецы. Взять там то, что тебе нужно, и вернуться обратно.
– Врешь, поди? А, Савка? Заливаешь ведь?
– Почему – правду говорю, – нахмурился он. – Я бы такого сам и не выдумал.
– Да, такое нарочно не придумаешь.
Он кивнул, что означало «именно так».
– Вон вы какие, Беспаловы, – не сводя с брата взгляда, усмехнулась Лилит. – А что они могут взять там, среди мертвецов?
– Траву какую, например. Сонную, приворотную, любовную, смертную. Я точно не знаю. Слышал их разговоры только. Что-то запомнил. Или воду – живую и мертвую.
– Как в сказке, что ли?
– Ну да. А еще они могут то, что понять никак не получается.
– И что же это?
– Вот если человек умрет, душа его уходит навсегда. Так вот, они могут не дать душе уйти, а сохранить ее до срока между небом и землей. А потом помочь вернуться обратно, сюда, в этот мир, но уже в другом теле. Я не понимаю, как такое может быть. – Он пожал плечами, отрицательно замотал головой: – Не понимаю, но верю им.
– И все это ты слышал от них? От своей родни?
– Да, они же говорили при мне. Говорили, а меня не замечали. Я был-то малышом. Но слушал и запоминал. О том, что душу можно задержать до срока, говорила бабка Чернуха какой-то женщине. Та пришла за помощью. Вот это я помню хорошо.
– Хотела бы я попасть в эти ворота, а то и заглянуть за них.
– Туда только своих допускают, кто из семьи.
– А тебя могут?
Он отрицательно покачал головой:
– Меня вряд ли. Дед Берендей моего отца, своего сына, проклял, потому что он наперекор им пошел. Отказался от семьи, от их колдовства. Нашу с тобой мать плохими словами дед назвал, и меня заодно. Мне тогда семь лет было. Потом дед Берендей умер, но наказал, чтобы нам, мне и моему отцу, никаких тайн не открывали. Слово со всей семьи взял. Бабка Чернуха его не ослушается. – Он вспомнил: – Я главное не сказал: чтобы туда попасть, надо заклинания знать. А вот их мне точно никто не расскажет.
– Жаль, очень жаль, – вздохнула Лилит. – А то я бы за тайнами туда сходила. Принесла пяток-другой тайн, может, и помогли бы они в дальнейшей жизни.
– Только ты об этом никому лишний раз не говори – из комсомола выгонят, – предупредил он ее.
– Да что ж я, дура, что ли? – Она зевнула, прикрыв ладошкой рот. – Ладно, пошли спать. И еще…
– Что?
– Не подсматривай за мной, а то я тебя знаю.
– Чего ты знаешь?
– Того знаю. Смотришь на меня из-под одеяла, когда я рубашку надеваю.
– Да не смотрю я, – совсем уже смутился он.
– Еще как смотришь. Сейчас переоденусь, потом тебя позову. Только душ сначала приму.
– Ладно, – согласился он.
Когда в ванной комнате бурно зашумел душ, Савва взял бокал с недопитым вином и потянул к носу. Пахло сладко. На ободке остались следы ее помады. Беспощадные шипы неутоленной любви к Лилит кололи, мучили его. И всякий раз она была так близко – только дотянись и коснись рукой. Руки, плеча, щеки. Ее по-девичьи ярко-алых губ. Он осторожно коснулся красного следа на бокале языком. Ему очень захотелось приобщиться через это вино к своей сестре, как к божеству. Зажмурившись, он опрокинул бокал – выпил все без остатка. И даже капли на язык вытряхнул. И почти тотчас горячая волна покатилась по его телу. Это было блаженство. Интимный акт. Любовная связь. Единение. Он словно ее попробовал, свою Лилит, вкусил ее плоти и крови, ее сердца и души. И сидел так и мечтательно смотрел на немецкую фарфоровую статуэтку на полке, которая там стояла годами.
– Ну, чего млеешь? – спросила Лилит.
Савва очнулся. Она вышла из ванной в длинной ночной рубашке, вальяжно оперлась о косяк.
– Спать идешь, Саввушка, или тут всю ночь кемарить будешь?
Он с тем же упоением кивнул сестре:
– Уже иду. А посуда?
– Завтра помоем. Я с тобой еще поболтать хочу – о тех самых вратах в другой мир. Ведь кому расскажешь – не поверят.
– Говорить об этом никому не надо, – вставая, замотал он головой. – Даешь слово?
– Не дура – понимаю, – очень серьезно ответила Лилит.
– Даешь слово?
– Даю, даю слово. Вдруг мы туда однажды попадем? – И тут же непринужденно рассмеялась: – Ты и я?
Глава 2
Счастливый невольник
1
Мать приходила домой, оставляла деньги, обнимала Савву и вновь уходила. Она больше не жила в этом доме. Театр и личная жизнь полностью увели ее от детей. И отец Саввы избегал заходить сюда, зная, что будет лишним для сына и падчерицы. И не мог столкнуться с уже бывшей женой. Сестра и брат жили одни, и впрямь почти как сиротки. Разве что на полном обеспечении. Лилит окончила школу и была на перепутье, все думала, куда податься. Говорила, что хочет стать моделью. Савва много рисовал в это время, и сестра, конечно же, была первой и благодарной его натурщицей. «У тебя талантище, – говорила она. – Ты в своего отца, алкаша, пошел. Способностями, в смысле. Поступай в художественный институт, не прогадаешь». Но отец, прятавшийся от мира в мастерской, узнав о намерениях сына, сказал: «Хочешь стать несчастным – иди в художники. И приготовься мучиться всю оставшуюся жизнь».
Как-то мать зашла проведать детей. В первую и в десятую очередь Савву, конечно. И вновь сказала лишнего. Случилось это роковым образом, нелепо и гадко, после чего их надтреснутый мир окончательно развалился. Мать привезла продуктов и попутно спросила:
– Лилит здесь?
Та была в своей комнате, но заранее наказала не выдавать ее. Она увидела мать, выходящую с сумками из «Победы», дорогой машины, в окно, и спряталась в их с Саввой комнате. Не хотела здороваться с матерью.
– Ее нет, – ответил Савва.
– Опять шляется где ни попадя?
– Я за ней не слежу, – насупился сын.
– Вот что я скажу. Если бы твоя сестра решила стать актрисой, а еще бы в кино пошла, она бы стала примой. Артистизма ей не занимать. И в меня пошла, и в своего отца поляка, актерчика, будь он неладен. Но не бывать ей такой. Даже если сильно захочет, – усмехнулась мать. – Бедовая она, еще хуже меня, стопроцентная шалава. Порченая тварь, прости меня Господи. Может, я и плохая мать, но я – трудоголик. Всю себя посвятила искусству. Судьба у меня такая. Что до Лильки, все, к чему она прикасается, в конце концов погибает. Как тот ее парнишка. Как его звали, Витек, что ли? – поморщилась она.
– Какой Витек?
– Который из-за нее с крыши бросился – и разбился насмерть. Не слышал об этом? – удивилась мать.
– Я об этом ничего не знаю, – опешил Савва.
– Ну, теперь знаешь. В лепешку, бедняга. Вот так об нее все будут расшибаться. А ты держись от нее подальше. Я бы ее отселила в другую квартиру, да она тут прописана, не вырвешь как сорняк.
Савву переворачивало оттого, что Лилит сейчас слышит, как мать беспощадно поливает ее. А еще вырвется из комнаты – и тогда начнется.
– Она твоя дочь, мама, зачем ты так?
– Увы, Савва, так сложились обстоятельства. Держись от нее подальше, вот тебе материнский совет. Если бы повернуть время вспять, я бы того поляка проклятущего отшила бы, да поздно. Что сделано, то сделано. – Она тяжело вздохнула, немного несмело, чувствуя свою вину, открыла объятия. – Иди сюда, милый.
Савва не устоял – утонул в ней. Как же крепко она его прижала в эти мгновения! Как будто, как лягушонка, раздавить хотела.
– А может быть, останешься? – ни с того ни с сего, не подумав, ляпнул он. – Хотя бы на эту ночь?
