– Уверен? – до Романа дошло наконец, что ещё пара-тройка раз, и он доконает Истукана этим вопросом.
– Да. Это важно. Разницы в скорости между мной и богословом ты не заметишь.
Всё равно «Сапфира» требовалось два, чтобы грузить сразу две платформы, а не курсировать туда-сюда с одной. Раз он был уверен в собственных силах, что ж…
Двое в экзотелах – Роман и Майкл – первыми вышли в отсек стабилизации атмосферы. Ганич немного замешкался, у него никак не выходило подсоединить платформу к скафандру. Ему помог Роберт, ожидавший выхода группы, чтобы вновь заклинить переборку винтовым распором.
– Ясная, – по обыкновению констатировал Майкл, когда внешний шлюз пришёл в движение.
Как и всегда, сработали светофильтры, термометр «Осы» пикнул, ткнувшись в отметку «пятьдесят». Кругом накрепко врастали кронами друг в друга грибообразные деревья, увитые толстой паутиной лиан.
И тишина. Внутри экзотела Романа никто не увидит. Здесь он сам себе свидетель… Группа двинулась, на транспортёрах закрутились вздувшиеся бублики колёс.
У самой границы тени Роман понял, что слёзы закончились. Болезненный комок ещё душил, рвал всё чуть выше грудной клетки, но уже на сухую. Мысль о том, что Оля мертва не покидала его ни на миг. Она вцепилась в мозг, как членистоногий хищник в незадачливую теплокровную жертву. И крутила, душила, рвала, впиваясь острыми ухватами смятения всё глубже и глубже, не оставляя ничего, кроме всеобъемлющей, болезненно гудящей пустоты – её больше нет.
Мы же… мечтали родить… дочь…
– Что? Повтори, командир!
Роман встрепенулся. «Оса» Майкла, тяжело шедшая чуть впереди, обернулась и вперилась в него чёрным троекрестием забрала. Командир махнул: идём, мол.
Густое молоко тумана по-прежнему обволакивало чешуйчатые стволы. Белая стена вырастала за первыми же деревьями, и без страховки делать там было нечего.
Ганич подошёл к Роману сзади, и ещё до того, как тот успел объяснить ему куда можно пристегнуться, щёлкнул карабином троса. Сам, видимо, разглядел. Буров последовал примеру теолога, встав в связку с Бёрдом, и двумя цепочками они вошли в туман.
Путь предстоял долгий. Навигаторы снова стали проводниками в беспросветной мгле, а экзотела – переведены в режим автопилота с теми же настройками, что и накануне: неспешный шаг, конвой.
Тишина в эфире хранилась недолго – заговорил Ганич. Что его подтолкнуло неизвестно, но он решил, ни много ни мало, высказаться о том, зачем вообще находится здесь. Возможно, своё дело сделало ощущение отрезанности от Земли.
Начал он издалека, говорил хоть и много, но неспешно, тщательно подбирая слова.
Выяснились весьма любопытные детали. Роман не знал, например, что Уфимская богословская академия на деле финансируется вполне светскими структурами, и притом из-за рубежа. Что существует некий Фонд Единения, заправляющий делами единобожцев и на территории Союза в том числе. И этот самый Фонд настолько влиятелен, что в состоянии так вот запросто отправить на Ясную – последнюю планету с невосстановленными связями – своего человека.
Ганич утверждал, что на Ясной есть нечто, подтверждавшее их какой-то там догмат. Или учение. Суть последнего была примерно такова: всякая религия Земли есть просто часть чего-то большего, но единого, что бог-творец один и всеобъемлющ. А тут, средь белых песков, под сенью исполинов Ясной, мол, кроется ни много ни мало ответ, ключ ко всему, во что верили единобожцы. Откуда такая информация, он, естественно, не упомянул.
Единобожие возникло ещё до войны, в самом начале двадцать первого века. Поначалу как затерянное где-то на юге Испании маргинальное сообщество, безобидная секта утопического толка с идеями о прекращении распрей на религиозной почве. Но в какой-то момент мир в очередной раз сошёл с ума. То там, то тут появлялись ораторы, привлекавшие своими идеями всё больше и больше людей. Вполне светлыми идеями. Подобно снежному кому, единобожие быстро набрало популярность. Адептами его большей частью становились люди неверующие или же усомнившиеся в традиционных религиях. Причин к последнему только за первых три десятилетия века скопилось с лихвой.
В обычной ситуации Роман непременно что-нибудь сказал бы теологу. Возможно, даже нагрубил или высмеял. Но не теперь. Стоило Ганичу углубиться в суть своей веры, как Романа вконец поглотила кромешная тьма. Будто тьма эта – туман, просочившийся в невидимые щели экзотела, который медленно сдавливал виски теми окровавленными штифтами...
В сорок втором году он вместе с отцом стоял на перроне в ожидании эвакуационного эшелона. Завод отца вывозили дальше на восток, в Екатеринбург, и Рома жался к родителю как к единственному оплоту привычного мира. Его мама и старшая сестра тоже стояли рядом. Но они никуда не собирались. Им не позволяла вера. Вера в то, что бог не позволит им погибнуть, когда соединения господинов пойдут на штурм.
Позволил.
– Я родился в Джорджии, в городке под названием Уэйнсборо, – оккупированный убаюкивающим бурчанием Ганича эфир мягко разбавил голос Бёрда, – Не думаю, что вы в курсе где это. Но мой городок – неофициальная столица неоюниатов в США. Вернее, был ей до войны.
– Точнее, Майкл, до взрыва на станции Вогтль, – Леонид Львович произнёс это громко и проникновенно, словно начинал проповедь. – Там было испытано новое оружие Союза…
– Не порите чушь! – эфир неожиданно сотряс громоподобный бас Истукана. – Это была диверсия черноморцев, а не какое-то там оружие. Вот же... – он подобрал подходящее слово, – профанация!
Бурова легко было понять. Он – фронтовик. Непосредственный участник, не свидетель даже, тех событий. Кому, как не ему, знать о войне.
Но речь шла о катастрофе, случившейся на территории самих США. Существовало две версии причин взрыва АЭС Вогтль в округе Берк. Первая строилась на докладах командования спецназа морской пехоты Черноморского флота. Зимой две тысячи сорок первого года к восточному побережью Северной Америки подошла незамеченной атомная субмарина «Пермь», доставив на вражескую территорию отряд бойцов сто тридцать седьмого отдельного морского разведывательного пункта специального назначения. Ценою собственных жизней спецназ провёл масштабную диверсию.
Агония человечности к тому моменту уже пропитала сам воздух стонущей планеты, и никого не волновали смерти мирных жителей – на всё имелось оправдание. Упаси бог сказать российским боевым пловцам, что смерть их близких – не оправдание убийства чьих-то близких. «Сопутствующий урон» придумали не они. Мир давно задыхался, удушаемый порочным кругом на крови.
Но существовала вторая версия, которая строилась на “свидетельских показаниях”. Что за свидетели могли остаться после взрыва всех четырёх энергоблоков Вогтль – вопрос. Но тем не менее.
Американские СМИ охотно подхватили идею об армантропе – человекооружии. Якобы спецназ выполнял лишь роль сопровождения, охранительного конвоя. И никто бы не обратил внимания на мистификации, если бы не одна деталь.
Деталь эта ускользала от взгляда обывателя, но накрепко вцеплялась в ум человека осведомлённого и думающего. Было установлено, что все четыре энергоблока взорвались… одновременно. Спецназ черноморцев этого физически не смог бы устроить.
Чудовищная катастрофа на АЭС в Джорджии, бомбардировка НИМИ, ядерный удар по секретному заводу в Норильске – кровопролитие только набирало обороты.
Тема войны никак не желала покидать локальный эфир. Роман предпочитал не вмешиваться в суждения и воспоминания. Во-первых, он не ощущал за собой права, пока всё в рамках Устава, затыкать рты ветеранам – Бёрду и Бурову. Во-вторых, он знал немного больше о причинах Третьей мировой. А знал потому, что привык больше слушать, чем говорить.
Да, первыми опалились стартовым огнём ракетные шахты американских и английских кораблей, зашедших в Чёрное море. Это так. Фактически, первый удар нанёс Альянс. Но!
Когда Роман впервые прочитал некоторые документы, доступ к которым получил по долгу службы, то испытал боль и глубокое разочарование. Мало кто знал, но былое руководство Союза приложило к началу войны руку даже в большей мере, чем заокеанские визави. Будто всё шло по рельсам, по заданному сценарию, нарушить который было никак нельзя, хоть все и видели, что впереди - бездна.
