Но командование трогать их запрещало, называя мирными жителями. А вообще, у «духов» не было обслуживающих подразделений и резервов. Ремонтировать технику, лечить раненых, готовить еду, носить боеприпасы — всё делали «мирные». Самих боевиков было мало, но при необходимости в строй можно было поставить любого мужчину, который до поры до времени был гражданским.
Вот они и шли мимо нас, поглядывая с ненавистью, а мы на них. И только легкомысленный Илья, который считал себя «дедушкой», а сам всего раз побывал под обстрелом, не видел этой угрозы.
Чеченцы ушли спокойно, и мы понемногу расслабились.
— Шопен, у тебя же фотоаппарат был? — подлез он к нему. — Мне на дембельский альбом фоток наделать.
— У мо’пехов его б’ал, — отмахнулся тот, копаясь в вещмешке. — Не мешай мне, занят.
По улице пробежала стайка детей, у одного на плече была палка, к которой приделали шпингалет, как затвор на трёхлинейке. Он что-то проорал в нашу сторону на чеченском и вскинул палку, будто стреляет, дёргая шпингалет.
— Ну-ка пшли нахрен! — бросил Илья, взявшись за ремень автомата.
— Э, спокойнее! — осадил его Шопен. — Пацаны же.
Дети убежали, играя в войнушку дальше, пока на улице были следы настоящей.
Затем прошла пожилая чеченская женщина с платком на голове, она катила за собой детские санки, на которых лежали штакетины и доски. Когда основные бои закончились, мирные стали чаще выходить на улицу за едой или дровами.
Рядом с ней шёл пацан лет семи, совсем мелкий, в большой для него взрослой военной куртке. Он глядел на нас выпученными чёрными глазами. Левый рукав куртки завязан узлом.
Мы проводили их взглядами, а женщина, заметив это, сплюнула в нашу сторону.
— Это всё надолго, — задумчиво проговорил Шопен. — Ничего не кончилось.
— Слышали, пацаны, — Илья вдруг замер. — Это же…
Внезапный взрыв оглушил. Но первое, что я увидел, были взлетевшие с дерева птицы и снег, осыпавшийся с веток и крыши дома.
* * *
— Вспомнил, как в армии на тебя чистота навалилась, и ты лопату чистил, — сказал я. — Так вычистил, что хоть яичницу на ней жарь.
— Ваще не помню, — Слава Халява пожал плечами.
— Илья тогда погиб.
Халява обошёл машину и склонился над колесом, осматривая его.
— Вспомнил, да. Тогда чё-то башку переклинило, всё казалось, что всюду кровь въелась. Потом вроде прошло, отпустило. А Илюху жалко.
— Да, хороший парень был.
— Снился мне долго.
Он замолчал и вытер глаз. Илье тогда достался осколок кинутой в нас гранаты, который мог прилететь Славику. Илья просто встал так, даже сам этого не осознавая, вот и закрыл его своим телом.
Опыта не хватало, не знал он, как выбирать укрытия, это мы выбирали их на интуиции, понимая, что за этой кочкой ты скроешься, а за другой — умрёшь. Кто прибыл недавно, такого знания не имел. Такие вообще стояли столбом во время обстрелов.
А Халява тогда был слишком чем-то озабочен, чтобы среагировать, вот и сидел на месте. Но остался жив, хотя был на волосок от гибели. Если бы не Илья — то всё, умер бы.
И я единственный знал, что Славка долго не мог простить это сам себе. Сам он как-то сказал мне об этом ночью, когда все спали, прошептал. Потом же, когда вытащил меня, раненого, смирился, будто должок вернул. Хотя сейчас помрачнел.
— Всё об одном и том же вспоминаем, — проговорил он.
— А никуда не деться, Славик. Но смотрим-то мы всё равно вперёд, да?
— Да.
Закончив со снегом, Халява провёл рукой у правого плеча, словно хотел снять автомат, и даже не понял, что сделал этот жест, настолько неосознанный он был. После сел в машину и включил радио.
И снова какая-то аналитическая передача, и снова какой-то мужик противным голосом вещал о военных преступлениях федеральных войск в Чечне, о храбрых чеченских бойцах, сражающихся за свободу и демократию, а после — о пьяницах, бомжах и прочих маргиналах, воевавших в Чечне по контракту. И о неопытных срочниках, которым взрослые чеченцы чуть ли не сопельки вытирали и отправляли домой, якобы жалея.
Такие люди будто говорили о какой-то другой войне, и вряд ли сами были там. Ничего не меняется.
— И как ты это слушаешь? — спросил я.
— А я и не слушаю, фоном базарит, — Халява замолчал, послушав разглагольствование. — Блин, точно, гонит пургу. А им же верят. Не нам.
Он переключил волну. У него магнитола продвинутая, радиостанции забиты в память, переключаются кнопками.
— Кто первый встал — того и тапки, — объявил голос Фоменко на другой волне. — Рекламная служба «Русского радио», телефон…
Славик нажал ещё, заиграла песня. Славик явно хотел переключить на кассету, но, послушав слова, оставил, пока не закончилось. Пел Шевчук:
— … Мёртвый город с пустыми
Глазами со мной.
Я стрелял холостыми,
Я вчера был живой…
— Про Грозный песня, — сказал я, вспомнил её. — Новая.
— Да? А я думаю, чё-то знакомое.
Мы плавно тронулись вперёд. Халява всё посматривал на меня, думая, чего я его позвал.
— Задачка для тебя, Славик, — проговорил я. — Для всех есть, и для тебя тоже. Очень важная. Иначе не отбиться.
— Да мы и не против, — ответил он. — Ждём. Пушки есть?
— А без пушек. Настрелялись, навоевались. Пусть лучше сами теперь друг друга перестреляют, не нашими руками. А мы поможем. Для каждого задачка будет. Для тебя тоже. Надо прикрыть Шустрого.
Пока мы ехали, я объяснял ему всё то, что объяснял парням, но после добавил:
— И вот тебе надо будет делать вид, что тебя всё достало, — сказал я. — И выглядеть это должно естественно, чтобы после какой-нибудь шутки ты вспылил и полез драться.
— Он так шутит, что я ему и правда порой по сопатке дать хочу, — Славик усмехнулся.
— Вид у тебя всегда такой. Тем будет лучше. Но должно выглядеть так, чтобы ты не только на Шустрого напал. Будто тебя мы все достали, и я в особенности.
— И как?
— Подумай, Славик. У тебя отец богатый, по заграницам ездил, а теперь — старые друзья от тебя шарахаются, а рядом есть только мы, и больше с тобой никто не говорит. И тебя это достало.
— Ты так говоришь, что я и сам так подумал. Может, так и есть, просто сам себе не признаюсь, — он покосился на меня, но рассмеялся. — Да камон, Старый, угараю.
— Знаю. Ты уже давно доказал, с кем ты.
Впереди были ворота депо, ржавые и помятые. Они были открытые, и Славик нагло заехал на территорию, как начальник. Никто не остановил, охраны не было.
— А у Царевича задачка другая, — сказал я. — Говорить не надо, надо действовать. В самый раз по нему.
— Он, кстати, долго жить будет, — он показал на здание склада, где на скамейке кто-то сидел. — Вон он… да он там не один, лясы с кем-то точит. Погоди-ка, Старый, а это не она?
— Она, — я присмотрелся и удивился. — Ну ладно. Езжай, не смущай его, а мне с ним поговорить надо.
Глава 5
Таким весёлым Царевича мы видели редко. Обычно он всегда серьёзный, аккуратный, вечно носит выглаженные рубашки, даже если просто зашёл вечерком в гости попить чай.
Не, конечно, он же не робот. Он и шутит, и смеётся, но на фоне весёлого Шустрого Руслан всегда смотрелся излишне взрослым, хотя Борька был старше его почти на год.
Сейчас же Царевич выглядел непривычно. Он был одет в робу: в бушлат с эмблемой «МПС» на плече, грязный, зашитый в паре мест и вытертый, под которым была хэбэшная куртка, и штаны со светоотражающей полосой, заправленные в высокие ботинки. Вязаная шапка сбита набекрень, на скамейке рядом с ним лежали рукавицы-верхонки, тоже перемазанные. В голых руках он крутил пачку сигарет и зажигалку.
С виду типичный слесарь из депо, только лицо и руки чистые, где-то помыл. Он работает в цехе ремонта, и там нужно постоянно залезать внутрь локомотивов, где всё в масле и мазуте, все так ходят в рабочее время. Это же тепловозное депо, тут всё залито этим мазутом и машинным маслом, даже в воздухе это будто чувствуется. И я ещё молчу про креозот, которым пропитаны шпалы.
