Тут даже ходить надо аккуратно, чтобы не наступить, куда не следует, как на минном поле. Видно, что хоть повсюду и лежит свежий снег, но там, где кто-то проходил, следы чёрные — под снегом разлита чёрная липкая жижа, которую потом ничем не оттереть от подошв.
Царевич был не один. Они сидели у одноэтажного склада, на скамейке, перед которой стояла самодельная жестяная урна для окурков размером со снаряд для гаубицы.
Рядом с Царевичем сидела кладовщица в телогрейке — не девчушка и не тётка в возрасте, а молодая стройная женщина лет около тридцати с небольшим.
На ней мужская роба не по размеру, но на ней сидела хорошо, спецовка фигуру не прятала. Тёмно-русые волосы выбивались из-под шапки. Лицо не накрашено, но черты лица приятные, она и без этого смотрелась хорошо. Да и то, что она улыбалась, делало её привлекательнее.
Хотя понятно, что это деповская. Это не клубная девочка, с которыми постоянно ходит Слава Халява, эта и поругаться может, и за себя постоять. Но сейчас она довольная.
Кончик носа и щёки чуть покраснели — холодно. Украшений нет, но какие украшения — на работе же.
Когда она смеялась, было видно ровные белые зубы. Сидела по-свойски, закинув одну ногу на другую, а Руслан ей что-то с увлечением рассказывал. Она тронула его за рукав, мол, перестань, но рука задержалась.
Да и взгляд у неё. Может, от кого-то они и замаскируются, но не от меня. Да и наверняка все кладовщицы об этом сплетничают, как и половина депо. Хрен утаишь такое.
Но таким довольным Царевича я видел редко, даже взгляд у него горел.
— Здрасьте, Ирина Фёдоровна, — поздоровался я.
— Здравствуйте, Андрей, — она чуть нахмурила лоб, вспоминая, но вспомнила верно. — Вы, ребята, все так вместе и ходите.
— Конечно. А как ещё?
— И правильно.
— Здорово, Андрюха! — Царевич затушил окурок о край урны и поднялся. — Ладно, пойду тогда.
— Спасибо, Русик, — Ирина поднялась и отряхнула штаны. — Ты нам очень помог. А то эти ящики в проходе стояли. До свидания.
Она открыла дверь кладовой, выпуская клубы пара оттуда. Донеслась песня «Ясный мой свет» из стоявшего на столе магнитофона.
— Да это, тут попросили ящики перетаскать на складе, — Царевич потёр затылок, глядя на меня. — Тяжёлые же, сам понимаешь. Вот и пришёл.
— Понимаю, Руся.
Руслан присмотрелся ко мне внимательным взглядом и догадался, что в действительности я понял.
— Да тут… она… Шустрому только не говори, — обречённо добавил он, понимая, что я всё увидел.
— Да ты меня за кого держишь? Ты сам-то чего паникуешь с бухты-барахты? Ты же наш снайпер, у тебя нервы толщиной с канат. Тебе спокойным надо быть.
— Да… ну сам посуди, а то… Так-то тебе хотел сказать тогда в кабаке, — произнёс Царевич, — да тут проблемы навалились, не до этого стало.
— Бывает. А есть место, где поговорить можно, если время есть? По делам надо потрещать с тобой.
— Есть-есть. Пошли на реостат, там никого.
Чего он смутился — понятно. Ему двадцать, ей тридцать три, если не путаю, и есть сын-подросток. Обычно, в таких организациях работают или совсем молодые девчонки, или тётки в возрасте, а она выглядела в самый раз, вполне себе отлично, чего Руслан на неё и запал. Ну а сам он парень видный, непьющий и работящий, ещё и ответственный, да и выглядит старше своих двадцати.
Но смущался он совсем не из-за разницы в возрасте.
Ирина — вдова прапорщика Иванова, погибшего в прошлом году в Гудермесе. Прапор у нас был вредный и требовательный, но своё дело знал.
Он не был нашим земляком, Иванов откуда-то из-под Ростова, но часто ездил по стране по гарнизонам. Почти перед самой войной его перевели в военную часть, что стояла недалеко от Тихоборска, и оттуда в наш сборный «кадрированный» полк в Чечню.
Прошёл Афган в своё время, причём служил вместе с капитаном Авериным, и сердце у него за нас, пацанов, болело, хоть он старался это не показывать. И мы его уважали, не меньше, чем самого капитана.
Уважение наше он заслужил много раз. Однажды он даже вычислил, где по зелёнке бродит вражеский снайпер, и поставил на него растяжку, на которой снайпер и подорвался. Этим спас многие жизни.
Прапорщик Иванов погиб в Гудермесе, когда на село нападал Салман Радуев со своей бандой, откуда мы пытались его выбить. Погиб буквально через несколько дней после смерти Аверина, своего лучшего друга.
Прапора посмертно наградили орденом, как и капитана.
После дембеля мы заходили к его жене и сыну, спросить, надо ли чем помочь. И это был последний раз, когда наша группа собиралась почти в полном составе, кроме Самовара, пока я сам не стал всех собирать.
Ирина тогда переехала из военного городка в посёлок и устроилась в депо по знакомству. Работа была нужна, потому что пенсию за мужа платили совсем маленькую, одни копейки, и сын ещё подрастал. К тому времени она уже смирилась со смертью мужа и пыталась жить дальше, но что-то получалось, и ей ничего не было нужно.
А Царевич же ответственный, он ходил ко всем нашим, вот и к вдове прапора, значит, заходил. Один раз зашёл, второй, третий, ещё и работают в одном депо, вот и пошло-поехало.
Так что я удивлялся недолго и подкалывать его не собирался.
Мы прошли чуть дальше, мимо кочегарки, у которой лежала огромная куча угля, по заваленным снегом путям, но пришлось подождать, когда проедет маневровый тепловоз, который облепили мужики в оранжевых сигнальных жилетах.
Зашли в двухэтажную кирпичную будку, которую строили для реостатных испытаний. Пока она пустовала, её ещё не достроили, но работники приспособили под место, где можно покурить, не подставляясь всем ветрам.
Разговор серьёзный, но я чувствовал, что Царевич хочет выговориться. Он же намекал об этом в первой жизни, когда мы с ним созванивались после моего отъезда, но так и не сказал, с кем именно встречается.
— Да тут такая ситуёвина, — грустно произнёс Руслан, усаживаясь на подоконник рядом. — До армии же встречался с Машей… помнишь её? В «Вэ» классе училась, рыжая.
— Помню-помню. У неё отец — мент, и она всех им стращала.
— Ага, и меня тоже, но потом перестала, — он хмыкнул. — Ждать не обещала, писала мне в армию иногда, я ей писал. Редко, правда, — он достал сигареты, но не закуривал. — Потом вернулся из армейки, сразу к ней пришёл.
— И как? — спросил я.
— Думал, забыла, а всё нормально поначалу пошло. Да и не было у неё никого. С ночёвкой у неё остался, и в этом плане всё хорошо у нас с ней было. А вот… чтобы дальше, как-то развивать. Ну вот всё равно… как бы сказать…
Руслан поднял руку и начал шевелить пальцами, будто пытался ухватить нужное слово, которое никак не мог вспомнить.
— Как чужие? — догадался я.
— Да. Точно! Будто незнакомый человек. А она меня не понимала, обижалась, думала, у меня другая есть, — Царевич задумчиво посмотрел в окно. — В Чечне же думал, что вернусь из армии, подойду к ней, может, чего выгорит. А к ней пришёл… Ну вот вообще никак. Не то всё оказалось, — он выдохнул. — Совсем меня не понимала, а я её. Разные люди, чужие. Поругались, короче, разошлись, недолго вместе пробыли. Это как раз было в тот день, как тебя на вокзале провожать хотели.
— Помню, да.
— И вот тогда… у меня там в багажнике картошка была, купил в деревне три мешка. Думаю, может, надо ей, я к ней ездил иногда помогать, хотел забросить мешок. Вот и заехал к ней, там голова заболела, она сказала — полежи на диване. А там, ну вот, сам понимаешь, — он хмыкнул. — Ого, давно я столько не говорил.
— Ничего. Не парься, Руся, люди вы взрослые, никто на тебя пальцами показывать не будет, — сказал я. — А если кто на неё будет показывать — обломаем эти пальцы, сам знаешь.
— Угу. Зато вот она меня понимает. Всё понимает. Даже говорить не обязательно.
А ведь он как его отчим поступил. Султан же тогда тоже взял в жёны вдову своего сослуживца, с сыном-подростком, и сейчас всё так же произошло. Пацану-то лет тринадцать должно быть уже.
