Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
Протянув девушке наушники плеера, я нажал на кнопку воспроизведения. В безумной подборке Старостина, казалось, имелось все. Я слышал, как из дальней дали запел Бутусов:
Я просыпаюсь в холодном поту,
Я просыпаюсь в кошмарном бреду,
Как будто дом наш залило водой
И что в живых остались только мы с тобой.
И что над нами километры воды,
И над нами бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих,
Я лежу в темноте…
– Скоро ночь, – сказала Маша. – Можно попытаться выбраться наружу. Если бы ты мог идти…
– Волгу мне все равно не переплыть. И за проволоку нельзя.
– За какую проволоку?
– Боюсь, ты не поймешь. Я и сам не понимаю…
– О каком клинке ты говорил, Никита? Что за клинок? Мне кажется, я видела какие-то ножны в поле, когда тащила тебя. Кортик? Сабля?
– Наверное, это была моя шпага.
– Шпага? – Лицо девушки вытянулось. – Но их ведь не носят уже сто лет.
– Почему?
– Как – почему? Когда появились пистолеты, шпаги стали никому не нужны. Даже Пушкин стрелялся на дуэли на пистолетах, а не бился шпагой.
– Пушкин стрелял из пистолета? – Я был потрясен. – И кого-то убил?
Мария посмотрела на меня укоризненно.
– Плохо так шутить, Никита.
– Извини… Но я не предполагал, что Пушкин мог в кого-то стрелять. Сама мысль об этом кажется мне дикой.
– Зато в него стреляли. И убили на Черной речке. Говорят, что Дантес надел кольчугу, и пуля Александра Сергеевича не смогла причинить ему вреда.
– Не дай нам Бог такого, – невпопад заметил я, имея в виду, что преждевременная смерть поэта могла бы изменить историю России. Ведь я знал, что Пушкин дожил до глубокой старости. Поэт не только «глаголом жег сердца людей» – он сделал много для принятия Конституции, которая действует и сейчас.
Мария уснула. Я лежал, пытаясь не слишком дрожать. По стенам пробегали сполохи. Может быть, это рябило у меня в глазах.
Когда-то давно я читал о взаимопроникновении миров. О том, что обитаемых и мертвых вселенных – бесчисленное множество. Некоторые миры совсем рядом с нами – рукой подать. По них мы бродим в своих снах…
Может быть, и Маша – из другого мира? Такого, где хрупкие девчонки воюют наравне с мужчинами, где русские бьются с немцами, а не с персами, где в сумке у медсестры – не набор антибиотиков и обезболивающего, а бинт и пузырек с йодом… Но как она попала к нам? Или как я попал к ним? Во сне? В бреду? Вдыхая пороховую гарь вместо наркотика?
Но вот она, Маша, лежит рядом со мной, греет теплым боком, пахнет ландышем. И я не валяюсь в поле, не попал в лапы к персам, не распят на броне, как Чекунов, а добрался до укрытия в землянке. А снаружи – чужие танки.
Тоска… Какая тоска! Как можно жить в мире, где подло убили Пушкина, где граждане ходят без шпаг, но с пистолетами, как в Америке, где женщины оказываются под огнем противника… Похоже, и техника в этом мире развита куда меньше. Мария не знала, что такое плеер, говорила о пенициллине и морфии – как будто и не знала о синтетических антибиотиках и таком разнообразном перечне наркотических препаратов… Наверное, она и об ЛСД не слышала. Впрочем, что толку, что я слышал? Не пробовал и не собираюсь. Но морфий – это как-то приземленно.
Пуля, разбившая коробку с лекарствами… Может быть, она занесла мне в кровь наркотик, который, причудливо смешавшись с другими препаратами, породил странные видения? Нет, такого не бывает. Что же происходит? Взаимопроникновение миров? Перенос в пространстве и во времени? Или эта землянка – такой же сон, как вся моя жизнь?
Тишина была долгой, а потом в дверь заколотили, закричали на немецком языке. «Летучая мышь» коптила под потолком.
Маша проснулась сразу, рывком села, крепко сжала мою руку:
– Они увидели свет! Сейчас выбьют дверь, бросят гранату!
– Как они ее выбьют, когда дверь открывается наружу?
Загрохотал автомат, полетели во все стороны щепки.
– Только не сдаться живыми! – прошептала Маша. В глазах ее был ужас. – Ты взорвешь гранату?
– Нет, если потребуется, ее взорвешь ты, – ответил я, подталкивая тяжелый цилиндрик к девушке. – Но не спеши. Не спеши…
Я поднялся на ноги. И как Мария осматривала наше убежище? На стене, на вбитом в глину колышке висела шпага Старостина. Не серебряный клинок, но оружие очень достойное. Прошлый век, ручная работа.
Из ножен шпага выходила почти бесшумно. Сталь золотилась в неверном свете «летучей мыши».
– Что это? – пискнула Маша. – Что ты намерен делать?
– Уничтожить врага.
Подниматься по лестнице оказалось не так трудно, как в прошлый раз. Двое немцев – серая форма, орлы на фуражках – возились с дверью. Мародеры, не иначе. Проделали в досках дыру, но гранату бросать не спешили. Выламывали не слишком крепкие доски одну за другой. Значит, надеялись поживиться хозяйскими припасами. Не ожидали, что здесь скрывается воин.
Удар снизу – и первый немец осел возле двери. Второй замахал руками, подхватил винтовку с примкнутым штыком. Ткнул меня. В другое время я бы без труда уклонился. Но сейчас двигался слишком медленно. Успел только закрыться раненой рукой и ударил. Воин должен уметь нанести удар даже смертельно раненный.
Начал заваливаться на землю.
– Нет, Никита, нет! – кричала Маша. – Не умирай!
– Уходи. Уходи к своим, – успел сказать я.
Не помню, как я оказался в госпитале. Палата была огромной и светлой, потолок – высоким, простыни – белоснежными. Они слегка похрустывали, когда я поворачивал голову.
Доктора, медсестры, санитарки, казалось, чередой проплывали мимо. Уколы делали не больно, перевязки – аккуратно. Думать не хотелось ни о чем.
Медицинский персонал начал разговаривать со мной через пару дней после того, как я оказался в госпитале. Или я начал слышать и понимать их через пару дней. А примерно через неделю меня посетили двое в штатском – серые пятна на фоне стерильной белизны. У одного из гражданских тускло пламенел на лацкане пиджака рубиновый ромб – посетитель был мастером довольно известной школы фехтования.
