Оказалось, что неверно был введён код команды для вызова орбитального транспорта, за чем последовала её блокировка. Но как это могло произойти? Ординатор же выдаёт их всякому, имеющему доступ…
Трипольский небыстро, но управился с последним фантомом. И, не на шутку заинтересовавшись, начал поиски. В таких случаях ЭВМ наверняка делает снимок введшего некорректный код – дело безопасности же! Файл обнаружился повреждённым, пришлось чуток поколдовать, а после отослать на проектор, что находился в сцепке с несколькими носителями внутри блока.
Проекция явила широкое лицо, в котором Трипольский узнал полковника Иконникова. Он выглядел очень устало, помято, и что-то говорил перед тем, как запись оборвалась.
На восстановление звука ушло ещё некоторое время. Управившись, Фарадей вновь запустил воспроизведение.
– Он… не синтетик!.. Он человек!.. – рублено объявил Иконников и перед тем, как осознанно ввести неверный код во второй раз, вдруг приблизил перекошенное лицо к камере ЭВМ: – Живой человек!..
Трипольский распрямился. Сердце бешено колотилось, дыхание то и дело терялось, сбитое восторгом. Только что его теория подтвердилась!
Триумф!..
***
Александр Александрович слышал выстрелы, чувствовал панические импульсы, колким эхом докатывавшиеся до него через психосервера. Не в силах просто лежать, он попытался подняться. Неизвестно на что он рассчитывал. В результате час кряду тихо выл от боли, отвернув лицо к стене, и замолчал только когда в медблок принесли кого-то стонущего. У него не было сил посмотреть, кто это. У Саныча вообще ни на что уже не оставалось сил.
Когда ушла Рената, он открыл слезящиеся глаза. Боль плотоядным спрутом охватывала спину, уходила куда-то в грудной отдел позвоночника. Плохо дело… Плохо…
Кого-то поместили в карантин – из изолятора доносились слабые шумы. Чтобы посмотреть, ему пришлось бы приподняться и обернуться, а значит снова бередить беспощадного спрута.
Саныч с удивлением обнаружил, что ему всё равно кто там, в изоляторе… На миг сделалось страшно от этой мысли. Но лишь на миг…
Ему очень хотелось забыться. Не уснуть на время. А именно забыться. Так, чтобы надолго. А лучше – навсегда. Надлом в душе бывшего командира источал холод смертельной тоски, усталости от всего, и в первую очередь от необходимости быть кем-то другим, не собой-настоящим. От всего, что звалось службой.
Закрыв глаза, Александр Александрович попытался уснуть. Его тянуло вернуться в зелёную кухню, но не где Вандал отчего-то делает то, о чём его не просили. А в старую, добрую иллюзию дорогого сердцу минувшего… Но даже сильно захоти он сейчас, ничего не вышло бы. Ординатор присутствовал частично, и значило это, что Рената наконец-то ушла отдыхать.
Пусть. Ей надо. Надо…
Он спохватился слишком поздно: трёхногое нечто под ним хлипко качнулось, и чтобы не свалиться, Саныч схватился за лжемраморный стол.
Грохотнул, выключаясь, чудовищно старый холодильник. На залитом солнцем подоконнике, свесив длинный хвост, сидел толстый чёрный кот. Его очень занимало щебетание воробьёв на припорошенных снежком ветках…
– Бэтмен!..
Кот отозвался. Он всегда отзывался коротким мурканьем на собственное имя. Саныч завороженно подошёл к окну, протянул руку и коснулся чёрной шерсти старого проходимца. Тёплая.
Больно!..
Бэтмен, засранец, за палец тяпнул! Он и забыл, что кот кусался при каждом удобном случае! Ком подкатил к горлу, что-то сдавило в груди. Саныч выдохнул, ничего не понимая – он видел улицы! Не застывший урбанистический пейзаж, а живой, дышащий зимней прохладной Киев! Что это?.. Галлюцинации? Снова газ?
Вандала не было.
Саныч покосился на дверь. Показалось, или он слышал звуки телевизора?
Потянув на себя дверцу холодильника, он вконец потерял дар речи. Пакетированное молоко в красном литровом стакане, высохшие шпроты в открытой банке, хлеб… Вандал всегда убирал хлеб в холодильник, балбес…
Как же так… Что за шутки… Не может же…
Собравшись духом, Саныч толкнул дверь из кухни.
Коридор. Недоклеенные обои у туалета – денег другу тогда не хватило. У входной двери обувь, на вешалке кожанка с едва стаявшим снегом. И музыка. Тихо пел старую-престарую балладу рок-идол прошлого, убаюкивая: «засыпай, на руках у меня засыпай…». Саныч застыл, не в силах более сделать и шагу.
– Ты долго там?
Вздулись желваки. Он глянул на прокушенный Бэтменом палец с тоненькой кривой крови. Поднёс ко рту, облизнул. Солёно.
– Иду… – просипел он еле как и вышел в зал.
На низком журнальном столике ждала, ароматно паря, кружка горячего чая. Чёрного и крутого, как чёрт. Вокруг лежали рукописи черновиков, краями не раз подмоченные тем же чаем.
Вандал сидел в любимом продавленном кресле, закинув ногу на ногу и поставив на себя усиленно жужжащий ноутбук. Лицо друга – живое, сосредоточенное – на один краткий миг вселило ужас в сердце Саныча. Как же он мог позабыть его! Как же мог он его не вспомнить, а приделать мнемокопии грёбаную погребальную маску!
– Я тут чего подумал… – щурясь одним глазом, чтобы не угодить в него ложкой, Вандал смачно отпил чаю. – Курить брошу. Как-то нехорошо последнее время. Да ещё понаснилось чуши… Мол, хожу, говорю, а сам мёртвый.
Саныч медленно опустился на диван рядом со столиком, тоже взял кружку, отпил. Крепкий чай вязал рот. Другой Вандал и не заваривал.
– Мне тоже… – он прочистил горло. – Мне тоже приснилось, будто ты… Что ты умер…
– Точно брошу. Это знак. Всем правит мысль, помнишь?..
– Всегда помнил, друг. Всю жизнь…
Вдруг раздался стук в дверь.
– Открой, это, наверное, пицца.
Саныч поднялся. Он до смерти хотел поверить во всё это. Он отдал бы что угодно, лишь бы так всё и было. Только бы не лишаться единственной за всю жизнь родственной души, не видеть покорёженные войной судьбы, не слышать зацикленного визгливого смеха в лесах далёкой планеты…
Снова постучали. В голове возникло эхо стука, словно он происходил не из-за двери, а изнутри его самого. Саныч напрягся. К горлу опять подкатил ком.
Нет. Только не это. Не надо, не надо…
Он взялся за ручку и глубоко вздохнул. Там никого. За дверью никого нет. Никого. И никогда не было.
Саныч повернул ручку и открыл входную дверь. Лестничная клетка встретила его холодом бетонных ступенек и густой синевой краски на старых стенах. Подъезд был пуст.
– Пицца? – донёсся голос из зала. – Жрать охота!
– Не, дружище. Ошиблись дверью, – Саныч задвинул щеколду, повернулся и облегчённо выдохнул:
– Всем правит мысль.
***
Рената заикалась так, что Буров почти ничего не понял из сказанного. Ясность внёс мертвенно бледный, трясущийся Трипольский. На полу ощутимым холодом парили осколки чего-то непонятного, точно тут взорвалась пустотелая глиняная кукла, заполненная холодным газом. Трипольский уверял, что видел собственную копию. Слепого близнеца, который шёл к нему.
Критическая масса терпения Бурова имела грандиозную величину, но и события, сопровождавшие экспедицию, были из ряда вон выходящие. Синтетик с умыслом на людей, мимики и убийство Иконниковым части собственной команды. Пропажа Виктории и Роберта. Некто лишний в числе группы, Ганич-Михайлов со своим бредом, теперь ещё это. Внешне Истукан оставался спокоен. Но только внешне.
«Оса» в ангарном отсеке транслировала голос Бёрда. Подозрительно, но американец передавал слова командира о неостероне. Отчего сам Роман ничего не говорил? Почему не воспользовались импульсом? Буров помрачнел, сделавшись темней грозовой тучи.
Пора рубить этот гордиев узел.
Буров вышел из ангарного отсека только починив коленный сервопривод «Осы», в которой успел повоевать Роман. Давно следовало его отремонтировать. Никто же не поручится, что белотелые не вернуться. Они тут, в модулях, как щенки в картонной коробке – защита лишь видимая, мнимая.
