Кварталы делились немного изогнутыми линиями узеньких улиц, но не это было удивительно. Даже отсюда, издали было видно, что архитектура каждого квартала уникальна и отличается от соседствующей как стул от вертолёта.
Невозможно было точно сказать, сколько прошло времени. И Роберт, и особенно Вика валились с ног, но до последнего не останавливались. Вскоре девушка всё же упала и заплакала.
Привал вернул часть сил. Вика пожевала грибов – мягких, похожих на вкусную, сочную вату. И от них меньше хотелось пить.
Роберт хотел уже сказать «пора», как вдруг что-то услышал.
– Тс-с-с…
Девушка подскочила, как ошпаренная дворовая кошка. Лицо её побледнело, губы затряслись…
– Это наши! – обрадовался Роберт, широко улыбнувшись.
Но звук доносился из пройденного ими тоннеля. Это был свист, мелодия позабытой большинством песни. И Вика уже слышала этот свист…
Глава 31. Выход
Трипольский посмотрел на руки – они тряслись как никогда. Казалось, возьми он стакан с водой, в нём не останется и капли. В голове, как зацикленная, крутилась одна и та же мысль.
Пустой космопроходец существует.
Его останки острыми кусками лежали прямо тут, на полу! Не то глина, не то стекло... Он рассыпался, разлетелся от первой же пули гордеева. И Трипольский готов был поклясться оксфордскими чертежами, что Рената стреляла уже в неподвижную куклу. Она промахнулась дважды и только с третьей попытки попала, но всё это время его слепой близнец оставался неподвижен.
Трипольский боролся со страхом как мог. Нельзя поддаваться панике и бросать начатое. В том нет конструктива. Следовало во что бы то ни стало оживить ЭВМ. Теперь уже ему самому потребуются значительно большие вычислительные мощности, нежели кустарно сцепленные в параллели носители камер.
Это же невероятный шанс! Трипольский был глубоко убеждён: если что-то возможно измерить, то возможно и изменить. Ведь само по себе наблюдение так или иначе уже является воздействием!
Пережитый ужас не сломил его. Не загнал дрожащим и скулящим в дальний угол кубрика, нет. Страх за собственную жизнь по-особому повлиял на Трипольского. Мысли ускорились, обострились в поисках путей выхода. Из мельком слышанных рассказов Роберта он хорошо уяснил одно: Пустой не отступает. Никогда. А значит, это не последняя их встреча. И в следующий раз он хотел быть во всеоружии.
Первый же вопрос, которым задался Трипольский, вышел прямым попаданием в цель. Почему Пустой замер, почему не довершил начатое? Что ему помешало?
Рената. Но не её пуля, нет. Свинец лишь раскрошил уже окоченевшую оболочку. Пустого остановил её взгляд. Вторая точка наблюдения. Она, сама того не желая, подвергла его изменению только лишь тем, что увидела. Иного рационального объяснения случившемуся Трипольский не находил.
Теория его строилась на знаменитом парадоксе: один только факт наблюдения, но не исключено, что и точка зрения ищущего, «превращали» фотон то в частицу, то в волну. Если учёный жаждал видеть в нём частицу, то непременно находил свойственные ей проявления. Но ровно так же дело обстояло и с волной!
Пусть бедняга Роберт дальше барахтается в болоте суеверий – он сам того хочет. Он же, Алексей Трипольский, бросит мифу вызов и разобьёт его!
Рацио Трипольского бунтовал недолго. Современная наука многое списывала в «феномены». Чего стоит только феномен Антонова с запутанными частицами, на котором базировался «прыжок» и космоходство в целом. Чем структурно сложнее объект, тем будет точнее его копия в точке сборки. Как? Почему? Феномен – и всё тут. Про Ординатора вообще стоило молчать. Его земная природа вызывала у Трипольского стойкие сомнения.
Но принять факт существования чего-либо необъяснимого с тем, чтобы идти дальше и изучать, было шагом необходимым. Своего рода отправная точка, без которой работа с теорией зачахнет даже не в зародыше – раньше, захлебнувших волной противоречий, которые при чуть большем углублении запросто могли стать и не противоречиями вовсе.
Точно так поступил и Трипольский. Для себя он принял факт существования Пустого космопроходца, но это не значило, что он разделил точку зрения большинства на его счёт. Он не признал в нём некую карающую силу космоса, чем Пустого рисовали байки. Скорее, он являлся чем-то вроде сгустка негативных мыслей яркой личности, отражением, эхом, стремящимся…
Вспомнив описания жертв Пустого, Фарадей выронил насадку-индикатор. Выглянул в отсек, прислушался к звукам коридора за закрытой теперь переборкой.
Пустой ведь что-то говорил… Будто бы от его, Трипольского, лица. Жуть всё-таки. Подлезая под широкую плату с тремя охладителями, Фарадей покосился то место, где несколько часов назад рассыпалась его несостоявшаяся смерть. Останки уже убрали в карантинный контейнер. Но холод будто бы чувствовался и сейчас.
Обойти несущую параллель даже Бурову представлялось невозможным. С другой стороны, Истукан недаром Истукан. И дело тут не в его нелюдимости. Дело в его закостенелости. Панцире, из которого он не очень-то стремился вылезать. Экспериментировать? Это не про него!..
Увлёкшись, Фарадей даже ненадолго позабыл о Пустом. Обложенный хлипкой гирляндой сцепленных носителей, среди которых роль драйвера выполняла камера из кубрика Кислых, напрямую подключенная к вывернутому наизнанку проектору, он лишний раз боялся пошевелиться, хоть и отлежал уже один бок.
Принцип вывода из строя модифицированных аналоговых ЭВМ был прост, как умысел забравшегося в женское общежитие студента. Слишком высокие токи пережигали шлейфы и контактные соединения в случайных местах, и внешне это почти никак не проявлялось. Не было видно ни гари, ни ещё каких признаков в местах порыва электроцепи.
Почти тот же ток, что уничтожил цепи ЭВМ, теперь показывал ему точки, где следовало провести ремонт. Трипольский отыскивал наиболее вероятные на его взгляд места порывов и подставлял два полярных щупа. Проскакивающие мизерные искорки показывали, где именно следует нанести напайку. Разглядеть их все было очень сложно, но уж точно легче, чем действовать методом научного тыка.
Порывов оказалось меньше, чем думалось. Настолько, что он раньше времени перешёл ко второй стадии экспериментальной реанимации. Винегрет из проектора и камер остался в блоке, а сам он вылез, чтобы размять затёкшую спину. Охладители начинали гудеть один за одним – обходная цепь смыкалась. Подобного никто ещё не делал. Но всегда ведь будет кто-то, кто станет первым…
Вторая задача была не менее сложной. ЭВМ должен «подумать», что ничего не было. Трипольскому предстояло стереть алгоритм вывода из строя и все его фантомы, коих наверняка окажется не меньше десятка. Главное, не стирать последний фантом. Тут-то и зарылась собака, как говорил забавный дед-кадровик из НИМИ. При попытке уничтожить единственный оставшийся фантом алгоритм непременно выдаст метастазу, которую потом и ещё днём с огнём не сыщешь. Последний фантом нужно «покалечить». Вписать в него ошибку, но не просто вставить грубый костыль, а суметь убедить его, что ошибка та в нём была изначально. Это поэзия.
Когда ЭВМ ожил, Фарадей сел в кресло, то и дело оглядываясь на переборку. Он сходу вычислил, что фантомов всего двенадцать, и десять нашлись на раз. С одним пришлось повозиться – запрятался хорошо. С двенадцатым дело обстояло очень просто, ведь известно, что отпечатывается он в теле последней введённой в ЭВМ команды, какая бы она ни была. Там-то Трипольский и обнаружил фантом, который ему предстояло оперировать, пришивая лишнюю «ногу».
Почти сразу внимание привлекли маркеры. Судя по ним, последним действием перед вводом алгоритма отключения, стала попытка вызова орбитального транспорта. А это значило, что этот ЭВМ кисловцы не отключали безвозвратно, как того требует Устав. Они лишь усыпляли его, хоть в определённых условиях это и грозило нестабильной работой основного. Трипольский вспомнил, что счёл предшественников идиотами, как раз из-за отключения второго ЭВМ. Но не извинился даже мысленно.
