Выследил ту ночью, хотел по-тихому, во сне, да не вышло.
— Зло за собой ведешь, — не открывая глаз, сказала лежащая в кровати женщина. — Уводи, не место ему среди людей.
Вроде не старая еще, а тоже вся серебрится сединой в лунном свете, ровно та старуха. Данстора насмешили ее слова.
— Веду? А, может, я сам зло и есть?
— Ты — нет. Так, погань мелкая. Настоящее за спиной твоей, великое зло, чудовищное. Уводи, беда будет. Свою душу не жалко — другие пожалей, никому пощады не будет.
Жалости в Дансторе давно уже не было. Семейное у них, видимо, — всякий бред нести. Магичка пикнуть не успела, подавилась воздухом, да больше вдохнуть не смогла. Так и отошла, наутро скажут, что сердце не сдюжило. Данстор подхватил два высвободившихся потока, ажурный серый и переливчатый зеркальный. Портальщица, вот удача-то! Отчего ж не сопротивлялась, не убегла?
Прислушался крепче — затихнет ли тревожная струна. Не затихла. Нет, это другой совсем зов, не от прореженного племени. Свой, родной. Дед, обожгло внутри пониманием. С дедом беда. Сам ведь первым делом на себе дареную магию крови опробовал, а сейчас чужим Зовом заслушался, чуть собственный не пропустил.
В Да́ссамор, на всех парах! Дед родные земли по привычке именовал Инген-Гратисом, по собственной вычеркнутой из людской недолгой памяти фамилии. А вознице или паромщику не объяснишь, куда это тебе надо. Утратили земли прежнюю гордую королевскую независимость, утратили и название. Дассамором раньше всего лишь родовой замок именовался, а теперь — вся провинция разросшейся Империи-узурпатора.
Так что сперва дед, а эти… эти никуда не денутся.
С портальной магией разобрался за неделю, отсиживаясь в глухих горах. Зря, что-ли, тайком изучал всевозможные ее типы, амбициозно веря, что пригодится рано или поздно?
Вторым прощальным подарком от последней жертвы была магия духов. Бесполезная сила, Данстор махнул рукой, задвинул ее подальше. Живые важнее. А используй ее, оглянись за спину — враз увидишь то, что по ночам тянет к тебе острые когти, выжидает нужного момента… Но оборачиваться — удел слабых, сомневающихся. Не его, Данстора, путь.
p. s. Крошки, еще пара частей про Данстора, потерпите, доведу его историю до наших дней и поедем уж наконец во дворец;)
Данстор
Портальная магия оказалась с характером, а, может, просто мощи ее не хватало. Перемещаться на расстояния, доступные взору, особенно с высоты горных гряд, было легко. Но без представления, что там дальше обозримого, переместиться не получалось.
Тщетно он вызывал образ родных земель, дома — в собственной памяти не было пути от северных Альтанских гор до земель Дассамор, сам он в Академию когда-то ехал срединными землями. Пришлось на попутных добираться до Кагбулора, сделав большой крюк и потратив еще два драгоценных дня. Его он проезжал два года назад, теперь обратный маршрут сложился цельной картиной, стоило только вспомнить первое путешествие из дома.
Душа была не на месте — то ли за деда болела, то ли слова старухи и той женщины, магички, все не давали покоя. Ночами спал тяжело, удушливо, будто снова та бесконтрольная Тьма на границе Леса запускала в него свои когти, прощупывала — не дал ли слабину.
А если и впрямь проклятье на ней было, а с преждевременной кончиной на него перекинулось? Но не бывает такого, Данстор это точно знал, изучал эту магию еще на первом курсе. Проклятья на одного человека накладывают, на род, на место, на предмет. А так, чтобы с одного на постороннего перекинулось, это сказки-выдумки. Да и кому эта блаженная сдалась бы, такую непомерную силу на нее тратить?
В четыре захода с передышками на восстановление добрался из Кагбулора в отчий дом. Дед был плох. Крепок же был как вол еще пару лет назад, как так быстро сдал? И Данстор вдруг понял почему. Старик держался последние годы на одном лишь упрямстве — вырастить внука, воспитать мужчиной, передать тому хозяйство да парочку семейных секретов, если таковые были.
Лаской он внука никогда не баловал, держал в строгости, лишних чувств себе не позволял. Зато сейчас Данстор все прочел в слезящихся глазах — и любовь, и волнение, и долгое ожидание. Иссох старик без своей единственной отрады, а внук, гори огнем такая сыновняя непочтительность, исчез на два года. Что ему стоило еще прошлым летом приехать? А по скупым письмам разве что поймешь…
— Данстор, мальчик мой, — дед протянул ему хрупкую дрожащую руку.
— Дед…
— Приехал, я уж и надеяться перестал, что перед смертью свидимся…
— Дед, дед, зачем так говоришь! Почему не писал, что болен?
— Я, мальчик, старостью болен, разве от нее снадобье есть?
— Сообщил бы! Я бы не мешкая…
— Почто зря дергать… У тебя своя дорога, а я так и так… Днем раньше, днем позже. А тебе еще науку постигать, это важнее.
— Дед, да к гроршу учебу! С тобой останусь! Сколько нужно, столько и пробуду!
— Не спорь с дедом, щенок! — хотел грозно, по-старому, а вышло жалко, почти шепотом. — Ты у меня одна надежда… выучись, возроди величие рода, верни нам эти земли…
— Дед! — чуть не плача, воскликнул Данстор. — Да будет тебе! Нет больше того величия, быльем поросло, не о том беспокоишься…
— Обещай! — старик сверкнул глазами и вцепился костлявыми пальцами в непонятливого внука. — Обещай, что за род посчитаешься! Не будет мне покоя иначе, с того света достану!
— Дед, да куда ты собрался, не смей, не говори такого! Дед?..
Старик тихо охнул и стал оседать, Данстор подхватил того под грудь, уложил на пол, разорвав рубаху на груди. Не дышит, похолодел Данстор. Глупый, глупый старик! Живи себе тихонечко, нет же, сам себя раззадорил, довел! Из-за ерунды, дряни, вспомнилось же ему это пыльное забытое величие Инген-Гратисов!
Растер похолодевшие морщинистые руки, поросшую седым жестким волосом грудь, похлестал по впалым щекам — дыши, сукин сын! Не смей помирать! Но жизнь уже уходила из деда; это не чужая магия, не поймаешь, не затолкаешь обратно, как сквозь сито утечет… Бессилен! Будь у него светлая целительская магия, может, удержал бы на этом свете еще ненадолго. А сейчас все его силы бесполезны, нет же такой, чтобы время вспять поворачивать… Стой! Есть одна! Малая искра Света Изначального. Даже такая кроха может помочь, удалось же ей прогнать неведомую Тьму в Лесу.
Не мешкая, обратился к сияющей искорке, моля ту о помощи простыми обрывками слов — ни одного заклинания на ум не пришло. Опустил ту бережно на недвижную грудь деда, заливаясь слезами. Искорка вспыхнула сильнее прежнего и погасла, а дед шумно, со всхлипами вздохнул.
Данстор бросился ему на грудь, содрогаясь от рыданий. Жив! Дышит!
— Данстор, — дед открыл глаза и теперь неотрывно смотрел внуку за спину. — Кого ты привел за собой?
Юноша вглядывался в родное лицо деда с непониманием, наблюдая, как расширяются от ужаса зрачки, цепенеет взгляд.
— Мальчик мой, что ты натворил на этот раз? — безжизненным голосом спросил дед.
Данстор обернулся. За спиной ухмылялась дикая, первозданная Тьма, тянула к нему свои острые когти. Та же, что напала в Лесу. Та же, что снилась после. Неуправляемая, самобытная. Нет от нее спасения, такую только Свет прогонит. И тоже не простой — Изначальный. Свет… Данстор похолодел. Нет больше искры. Вытащил деда.
И Тьма все же вонзила свои когти, заливая день ночью и отправляя сознание в глубокую пропасть небытия.
Данстор
Данстор пришел в себя и словно жесточайшее похмелье обрушилось на юношу. В голове гулко и назойливо стучали молотом по наковальне, во рту пересохло, все тело затекло от неудобной позы. С трудом разлепил глаза, в те сразу осыпалась пыль с ресниц, с волос, ею же и закашлялся — сухо, надсадно.
Где он? Что произошло? Любое движение причиняло нестерпимую головную боль, сперва осмотреться, вспомнить… Только в памяти провал. Вот вырванный из лап смерти дед лежит рядом, спрашивает что-то, а потом ничего. Пусто.
