– Справится ли он?
– Поверь, государь, Велигнев и не с таким справится. Шума на всю иноземщину будет, я его уж сколько лет знаю, ни разу не оплошал он. Силища у него немеряная, оттого и не любит он ее супротив людей обращать, да тут иное дело. Они к нам тоже не с пряниками пришли, а каков привет, таков и ответ.
Борис кивнул:
– Хорошо… бабушка. Ты покамест Устю погляди, переживала она вчера сильно.
– Оттого и цветет, что та роза, и синячок на шее не прикрыт.
Устя покраснела, Агафья только фыркнула:
– Все у нее хорошо, государь. А только есть еще один вопрос, считай, семейный.
Устя его первой угадала:
– Аксинья?
– Именно.
– Бабушка…
– Уж больше сотни лет как бабушка. Уже и прабабкой стала давно, – заворчала Агафья. – Устя, ты мне ее отдай, поняла?
– П-поняла. А почему ты так хочешь, бабушка?
– А ты с ней что сделаешь?
– Ну… когда беременна она…
– Ты сама в то не веришь.
– Не верю. Чернокнижные ритуалы просто так не проводятся, не думаю я, что Ася беременна.
– То-то и оно. Была б она в тягости, можно бы тут оставить. Инше в монастырь можно, а только и там ей плохо будет. Была девчонка не хуже, не лучше остальных, а только плохо для нее все сошлось. Любовь эта несчастная, месть за то, что не сложилось так, как хотелось ей, а тут еще Любава ей душу растревожила, золото да власть показала. Не успокоится теперь Аська.
Устя только голову опустила:
– Моя вина. Не уберегла я ее.
– Как бы ты взрослую дурищу-то уберегала? Сама она решения принимала, да, в обиде, в злости, а только кому и в смертной обиде не придет в голову своим-то пакостить. А Аське не просто пришло, там половина от дурости, а вторая от зависти. К тебе зависти. Когда рядом она останется, все перепортит, что сможет, а чего не сможет испортить, то оплевать постарается да грязью забросать. И найдутся у нее и помощники, и потатчики, на дурное дело завсегда они находятся.
Устя голову опустила:
– Бабушка, я… моя вина.
– Ты не могла сделать так, чтобы ее полюбили. Тут другое ты изменилась, и жизнь твоя изменилась. Когда б Аська меняться стала, многое бы с ней вместе поменялось, или другая любовь пришла, или эта ненадобной стала, а только ей меняться и не хотелось. Сидеть, мечтать да царевной сказочной стать.
– Так ведь и получилось у нее… царевной стать.
– И те раны долго врачевать надо будет. Для начала у Добряны она поживет, а потом я ее еще куда переправлю. Так, глядишь, и в разум придет, а когда не получится, за ней хоть присмотр будет.
– Хорошо, бабушка. Как ты сказала, так и сделаем, все одно я кроме монастыря ни до чего не додумалась.
– Монастырь… не для Аськи он, в ней слишком мирского много.
– Знаю. Я надеялась, поживет она там, успокоится, ее обратно забрать можно будет, замуж выдать за хорошего человека…
– Нет, Устя. Не получится так, неладно ты придумала. В монастыре Аська разве что нутро свое скрывать привыкнет, а поменяться – не поменяется. Еще более озлобленной выйдет, на всех кидаться будет, клыки навострит. Может, и не залает, а цапнет сильно.
Устя только вздохнула печально:
– Хорошо, бабушка. Пусть по-твоему будет.
И то… ей монастырь многое дал, да только права бабушка. Многое и от самого человека зависит. Никогда и никому не завидовала Устинья, никогда ничего чужого не пожелала, а Аська… про нее такого не скажешь. И позавидует, и руку протянет… уже протянула. Ох, сестрица…
Вспомнить только ту жизнь, черную, как она даже слово поддержки произнести не захотела, а что ей с того слова? Обе они понимали, что не дадут мужья им общаться, ну так хоть по плечу бы погладила, сказала, что понимает… и того не случилось!
Нет у меня сестры – вот и весь ее сказ. Тогда Устинье больно было, очень больно. И про себя она точно знала, никогда б она сестре не отказала, поменяйся они местами.
Да, многое от самого человека зависит, очень многое.
– Ты, Устя, о муже и ребеночке думай, а там и родители вернутся, и Машутка приедет, чую я, дружить ваши дети крепко будут.
– Хорошо бы!
– Это о хорошем было, дети, теперь о плохом я вам скажу. Не просто так меня вечор потянуло, нет в том подвале Книги Черной.
– Как?!
Устя побелела, ровно стена, за горло схватилась. Агафья головой покачала:
– Ты так не бойся, дитятко, кто бы ее ни унес, сразу не попользуется. Все, пресекся род Любавин, теперь Книга себе должна нового хозяина выбрать. Или хозяйку, а на это время надобно.
– Много ли того времени потребуется, бабушка?
– Устя, не просто так бабы ведьмами становятся, либо сила должна быть в них, либо… такая ненависть, что и подумать страшно. А я вечор посмотрела – Книгу взяли, баночки-скляночки оставили. Никак, вернуться за ними еще хотят, не торопятся, не опасаются.
– Бабушка, кто ж ее взять-то мог?
– А много кто про нее знал, Устя? Пусть Истермана и про это расспросят, авось и скажет он имя. Там и разберемся.
– Хорошо, бабушка.
– А я и с Добряной поговорю, сегодня не успею уж, а завтра вполне. Найдем мы эту нечисть… так что торопиться не следует, а поспешать надобно.
– Все мы сделаем, Агафья Пантелеевна. Хватит мне этой нечисти в доме, – Борис брови сдвинул:
Устя поежилась, себя за плечи обхватила.
– Вот ведь… ну почему им спокойно не живется никому? Почему им обязательно к нам надо, нашей крови насосаться? За что?
– Клопы, Устенька, другой жизни не ведают. Только такую. А до людей не доросли они, увы.
Агафья улыбнулась ласково, внучку по голове погладила.
Хорошая она у нее, Устинья-то. Хорошая, теплая, добрая. Агафья сначала побаивалась чуток, все ж сила громадная человека меняет, и не всегда в хорошую сторону, а потом успокоилась. Нет в ее внучке злобы, зависти, жадности, а коли так, то и сила не во вред.
И сама Агафья пойдет, дел у нее хватает, и Усте пора уже. Их в приказе Разбойном ждут, там еще Истерман не допрошен как положено.
* * *
– Мы не можем сдаться.
– Мы не можем драться.
– Магистр Эваринол…
– Дикие россы…
Страсти на кораблях кипели нешуточные. Все рыцари на один корабль перешли, думали.
С одной стороны, они и доказательств-то не видели. Мало ли и кто скажет, и что скажет… но голова магистра де Тура настоящая. И вряд ли он позволил ее легко отрезать.
Ежели магистра убили, то и остальных.
Или?..
Россы коварные, могло так быть, что победили рыцари, только магистр погиб? Так-то могло, магистр де Тур от битвы не прятался. А россы потом ему голову и отрезали… Нет, не похоже на то.
Почему не пришел до сей поры никто? Не прислал весточку?
Могли ведь, ан тишина… и посланные в город рыцари не воротились.
А росс за ответом придет, и скоро уж.
Магистр Колин думал долго, потом решение принял.
– Переходим все на один корабль, ведем его в Ладогу. Когда росс правду сказал, мы купцы мирные, закупаться приедем. Когда солгал он, мы об этом узнаем быстро.
Подумали рыцари, да и согласились. Долго ли, скоро ли, перешли на один корабль, якорь подняли, весла на борт втянули…
Ан не двинулся корабль.
Вообще не двинулся.
– Что происходит?! Мель?!
– Не было такого.
– Ну тогда… – Оглядел магистр присутствующих, на Дэни поглядел: – Мы сейчас тебя на веревке спустим, посмотришь, что там, может, коряга какая? Понял?
Дэни жуть как к воде спускаться не хотелось, а только где тут поспорить? Магистра де Тура нет, лишился он заступника, а остальные рыцари его не любят… странно даже, почему так? Он ведь красавец, как ни погляди, и умен, и обаятелен…
Взял он багор, прощупывать, что там под водой, опустили его на веревках…
Дэни и сунуть-то его в воду не успел.
Поднялась из воды рука зеленоватая, в струпьях страшных, пальцем погрозила согнутым. Тут-то и стало парню плохо. Такой визг над рекой понесся – вода дрогнула. А вот корабль как был, так и остался недвижим.
