— Да.
— Слава Богу!.. — всплеснул руками Леонид Львович и отпил чаю.
Рената ожидала от погружения всякого. Ребусов в многослойных образах, воспоминаний в виде мнемокадров, которые пришлось бы усердно сеять сквозь сито восприятия. Даже этот город увидеть ожидала. Но точно не беседы за чашкой чая.
— Как мы говорим? — ей было очень непривычно слышать голос в этом месте — свой или чей-то ещё. — Ординатора ведь нет. Я изолировала его.
— Не хлебом единым. Я всегда говорил, что он всего лишь заменитель. Тем более, что здесь он, — печенье указало в фиолетовые вены, оплетавшие окно снаружи. — Кстати, я удивлён. Понятно, что страж постарается тебя не выпустить. Но я думал, что он даже не впустит тебя. С остальными психосерверами было именно так.
Вопросы выстроились в ряд, толкаясь и спеша. Но вместо чего-то конкретного, Рената выдала аморфное:
— Нам нужна ваша помощь, Леонид Львович.
— Помощь нужна ей, — он кивнул на дверь за спиной, что вела вглубь странной квартиры, — а не вам.
— Кому? Кто она? — зачем-то спросила Рената.
— О, ты увидишь! Она прекрасна! — усталые глаза теолога источали нежность. Настоящую, не подложную. Рената ощущала это, как собственное сердцебиение.
— Мы заперты на планете, Леонид Львович. Как нам вернуться домой? — она определённо спрашивала чушь. Слова подбирались не те, как магниты они отталкивались от сути и выстраивались не так, как ей надо было.
— Ну, это не так просто, милая моя… Мы же играем! Хочешь — попробуй найти выход, — теолог опять указал на дверь за спиной: — Возможно, она покажет тебе его. Иди, не бойся.
— Я не боюсь.
— Ты просто пока не поняла этого.
Ручка двери была тёплой и слегка вибрирующей. Рената обернулась — Ганич, подняв широкие брови, наблюдал за ней с интересом. Словно она могла ещё и не войти даже. Лицо его медленно серело, а кожа как будто истончалась…
Дверь поддалась. Повеяло теплом, пахнуло мятой, ванилью и…
Газом! Рената машинально бросилась на кухню — надо же, как всегда, растяпа! Приготовить приготовила, а газ-то кто перекрывать будет?! Хорошо ещё не так долго конфорка была настежь. Но форточку надо бы приоткрыть. Мало ли.
— Доча, всё го-ото-ово-о-о!.. — пропела Рената, еле как справившись с примёрзшей ручкой окна, открывая его наоткид. Снаружи белоснежно стыл Бердск.
Она вынула из духового шкафа противень, поставила на стол и ловко скинула печенье на несколько загодя расставленных тарелок. Затем, пританцовывая и мурлыча въевшуюся в подкорку песенку из какого-то бестолкового мультика, принялась рисовать на печенье кремовые звёздочки. Доча любила звёзды и каждый раз смотрела в ночное небо с надеждой.
Сегодня день рождения её малышки! И придёт галдящая ватага. Жаль только, от вечно голодных близнецов никуда не денешься. Придётся терпеть их выходки. Но доча терпелива и добра даже к ним. Кстати, где она? Почему не идёт? Опять заигралась в свой пластилиновый мирок?..
Рената, на ходу вытирая руки о фартук, пошла в её комнату. Постучала. Стучать надо всегда. Нельзя входить без стука, никогда-никогда. Подождала. И только потом вошла.
Она сидела на полу в окружении сотен маленьких человечков и лепила нового. Они выходили некрасивыми, кривыми, как бы доча ни старалась. И сильно, до слёз, расстраивалась, когда очередной никак не желал оживать.
В углу без дела стоял её любимый конструктор — новый город она построила дивным, с белыми башнями и шпилями, как в сказках про величественных эльфов. Но он уже был. Отличная развивающая игрушка этот конструктор, жаль только работала теперь не так, как раньше. Что-то сломалось, и теперь детали для сборки повторялись. Не стало ничего нового, и интерес к ней угас. Уж не близнецы ли поигрались?..
Она подняла на Ренату большие, пронзительно-зелёные глаза. Миндалевидные, характерно широко расставленные для синдрома. Рената ожидала увидеть в них слёзы — и этот человечек не пойдёт и не заговорит.
Ну как ей объяснить, что такого не бывает? Не поймёт ведь, как ни старайся. Верит, что однажды получится. И всё пытается, пытается, заставляя комнатку неживыми заготовками.
И в этот раз человечек вышел какой-то болезненный, искривлённый. Но Рената пригляделась и поняла, что доча схитрила. Она облепила пластилином уже готовую игрушку. Человечка, которого принесли друзья в прошлый раз. Он шагал и пытался что-то говорить, но слой пластилина мешал ему. И нужно было постоянно менять малюсенькие батарейки.
Довольная, она подбежала к конструктору города и поставила еле шевелящегося человечка на крышу дворца. Прямо над входом, за баллюстраду, точно в засаду.
— Пойдём на кухню? — наклонилась Рената и таинственно прищурилась: — Я кое-что приготовила…
Дочь приблизилась и взялась за протянутую руку, пахнуло ванильным печеньем. Но она никуда не пошла.
— Скоро придут… Ты уже попробовала?.. Я… День рожденья… — Рената не смогла договорить ни одной фразы. Отрезвляя, в нос ворвался терпкий запах мяты.
Это не её дом. Это не её ребёнок. Её ребёнок давно уже…
Девочка ненадолго прильнула ухом к животу Ренаты и отстранилась. Большие изумрудные глаза поначалу зажглись вопросом, но его смыло недоумение. Она отступила. И заплакала. Села в углу комнаты, рядом с неживыми человечками из белого пластилина, чтобы больше не поднять на Ренату огромных глаз. Пронзительно-зелёных, как закатное небо Ясной.
— Я… — задыхалась Рената — бессмысленные оправдания встали поперёк горла. — Мне… Он… умер не родившись…
Дитя не слушало.
Становилось холодней, запах мяты усиливался, мешаясь с чем-то терпким, похожим на нашатырь. Из глубин города-конструктора вдруг потянулись щупальца сине-серой хмари, глотая мёртвые поделки одну за другой. И казалось, что внутри неё зашевелилось нечто многоногое и хищное.
Дверь перед ней вдруг захлопнулась, и Рената очнулась окончательно.
Она обернулась с твёрдым намерением произнести наконец простой и прямой вопрос. Но не смогла и в этот раз. Нужные слова ускользали, забывались. Было проще не стараться, смириться… И от этой мысли становилось легко, словно кто-то поощрял её…
Просто сесть рядом с Леонидом Львовичем. Просто сесть и пить чай. Разве нужно что-то ещё?.. И дождаться, когда щупальца тумана дотянуться до неё, как и до всех её предшественниц.
Но Рената тащила из себя вопрос той самой лебёдкой — она за этим здесь!
— Что… такое… Слово?..
Ганич сидел там же. И хрустел ванильными печеньями с кремовыми звёздочками, приготовленными Ренатой для несуществующих гостей на праздник не её дочери.
— Это лекарство. Но вот от жизни или для неё — зависит от того, кто его применит.
Снаружи на комнату напирали волны сине-серой хмари. Невидимая преграда не позволяла ей проникнуть, но было чёткое понимание, что это временно. Тот самый страж теперь рвался внутрь.
— Ей нужна помощь, Ренатушка, — Ганич обернулся. Она бы вскрикнула, если б могла — у него не было глаз и носа. Кожа медленно стаивала с лица, оголяя белый череп и черноту внутри него. Он тлел, как недавно одежда на полу. — В прошлый раз я не знал, как поступить. Теперь знаю. Жизнь Дитя под угрозой, Слово убивает, и последний её защитник, — палец указал в бьющуюся снаружи хмарь, — знает это. Сколько мог, он не пускал Слово сюда во второй раз. Но марионетки Процесса, к которым когда-то принадлежал и я, перехитрили. И оно здесь.
По углам проступили серые проплешины, словно бы там безудержно быстро множилась от сырости плесень.
— Где… оно?..
Череп вместо лица выглядел жутко: нижняя челюсть оголилась полностью, а из глазниц на слабеющую женщину взирала тьма.
— На пути к Храму. Нужно догнать моих собратьев! Они не ведают, что творят! Они не видели Дитя, не касались её, и потому не знают, не знают, что в действительности нужно сделать, чтобы Процесс завершился! Мои собратья всех погубят своим незнанием! А я прозрел, да… Жаль, что только сейчас я прозрел! Нужны верные катализаторы! Без катализаторов Дитя станет угрозой всему! И не повторяйте мою ошибку — не тратьте Слово на уничтожение соискателей. Не в них суть, не в них главная угроза! Вторжения на Землю не избежать. Наша планета давно готовит нас к этому через своих марионеток. Мы должны выстоять. Страшно, если Дитя переродится пустым. А так будет, если Инкубатор запустят без двух основных катализаторов. И тогда наступит конец!..
