В комнате было кресло, простое, без изыска, и стол, на котором стояла доска для игры в вэйци с разложенными на ней белыми и черными камешками. В кресле, держа в тонких пальцах черный камешек, сидел Цзинь Хуэй. Его длинные черные волосы были собраны в неопрятный пучок на затылке и закреплены несколькими заколками, а темные одежды с белыми вставками лишь издали напоминали шэньи.
Почувствовав взгляд, Хаос поднял черные как смоль глаза на Цзинь Хуэя, и его губы дрогнули в усмешке. Он медленно встал и, заложив руки за спину, подошел к зеркалу.
– Ты пришел. Долго же мне пришлось ждать, – раздался тихий, но пронизывающий до костей голос.
Вэнь Шаньяо отшатнулся. Он ожидал увидеть демона или бурлящую тьму, что билась в стены в попытках вырваться, но не двойника Цзинь Хуэя.
– Что это значит? – сглотнув, спросил он у небожителя.
– Да, расскажи ему, что это означает, – раздался за спиной знакомый голос.
Позади стоял Шэ Яо. Рука Вэнь Шаньяо тут же дернулась к Баоину, но замерла, – Многоликий не нападал, лишь с терпеливой улыбкой смотрел на Цзинь Хуэя, ожидая, когда тот заговорит.
– Я отдал частичку своей души Хаосу, чтобы запереть его разум в живом сосуде, – признался небожитель, но его слова прозвучали странно.
– Умеешь же ты утаивать правду, при этом не говоря ни слова лжи, – не сдержал смешка Многоликий, не спеша подходя к ним. Его черные глаза поймали взгляд Вэнь Шаньяо, и он продолжил: – Сколько ни проси, но этот божок никогда не скажет тебе всю правду, потому что до сих пор боится ее.
– Ложь, – нахмурился Цзинь Хуэй.
– Тогда скажи правду, при мне, – вскинул голову Шэ Яо, взгляд его был почти безумным. – Давай, признай то, что так отчаянно прячешь, или не смей затыкать меня.
На скулах небожителя заходили желваки, но он молчал, заставив Многоликого усмехнуться.
– Конечно, не скажешь, это ведь позор для тебя. Небожитель, спасший новый мир от Хаоса, на деле собственными руками уничтожил старый.
– Что? – пораженно переспросил Вэнь Шаньяо, взглянув на Цзинь Хуэя. – О чем он говорит?
– Не спрашивай его – он не признается, – не сдержал усмешки Шэ Яо. – Тот, кто стоит перед тобой, – трус, не собирающийся признавать собственные ошибки. Мальчишка, одурманенный превосходством и лишенный рассудка. Последний бог старого мира, прозванный Многоликим.
Цзинь Хуэй закрыл глаза и отвернулся, словно слова Шэ Яо причиняли ему почти физическую боль. Вэнь Шаньяо же с непониманием переводил взгляд с одного на другого.
– Но разве Многоликий… не ты? – настороженно спросил он у Шэ Яо.
– Все сложнее, чем ты думаешь, – вновь раздался этот пронзающий до самого сердца голос, от которого становилось трудно дышать.
– Я, но я рожден благодаря тому, кого вы все прозвали Цзинь Хуэем. Знаешь, за что его нарекли Многоликим? – поинтересовался Шэ Яо и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Он с детства был подвержен безумию, слышал то, чего не могли услышать другие, и в приступах убивал всех, кого видел. Словно в нем сидел еще кто-то, меняя лица когда вздумается. Разве такой человек может быть богом? Но он им стал. Возглавил богов прошлого, совсем как сейчас, и, скрывая свое безумие, породил меня. Я его тень, его второе «я», которое он так тщательно прятал. Я бы и остался где-то там, на задворках его сознания, если бы однажды он не услышал голос Хаоса. И Хаос стал его новым «я». Хаос уничтожил мир прошлого, но сделал он это руками Цзинь Хуэя.
Вэнь Шаньяо взглянул на Цзинь Хуэя, и тот медленно кивнул, бросив взгляд на стоявшего напротив Хаоса. Тот смотрел на него спокойно, словно встретил старого друга, разве что в глазах не было ни тепла, ни холода.
– Он прав, и мне нет смысла спорить. Я и правда был безумен, а когда понял, что натворил, исправлять уже было поздно. Все, что мне оставалось, – разделить себя на три сущности, на три мощных осколка, каждый из которых был наделен своим разумом. Я, Хаос и Многоликий. Мы – один человек и в то же время три разных. Это все я, и, как бы странно это ни звучало, в тебе и Ухэе тоже есть осколок моей души, и вы тоже отчасти являетесь мной.
– Не пугай его такими словами, а то и правда подумает, что является частью твоего больного разума, – щелкнул языком Многоликий и обратился к Вэнь Шаньяо: – Так что, Гуан, кто же в этой истории злодей?
– Зачем тебе освобождать Хаоса? – проигнорировав его вопрос, задал свой Вэнь Шаньяо. – Для чего нужно было столько жертв?
– Это ты должен спрашивать не у меня, – улыбнулся Шэ Яо, переводя взгляд на Цзинь Хуэя, – а у него. Я, как и Хаос, являюсь лишь частью разума нашего прародителя. Мы рождены от его мыслей и желаний. Мы те, кто воплощает их в жизнь.
– Ты желаешь освободить Хаоса и уничтожить этот мир? – не поверил Вэнь Шаньяо, обратившись к небожителю.
– Желал, – ответил вместо него Хаос.
– Желал, – тихо повторил Цзинь Хуэй. – Тогда мне казалось, что так будет лучше для этого мира: он бы не смог просуществовать долго с искусственными светилами, грозящими в любой миг погаснуть, а земля могла развалиться. Когда я оказался здесь, то мир представлял собой лишь безжизненную пустыню без капли растительности, а реки – яд. Колыбель давно не функционировала, демоны развязали войну с людьми и установили свои порядки. Мне казалось, этот мир обречен. Я не ожидал, что может быть иначе. Что Царство людей будет процветать, а Хаос все еще будет заточен. Люди хотят жить и дальше, и они будут за это бороться.
Цзинь Хуэй взглянул на Многоликого и вдруг улыбнулся. Без злобы и горя, скорее с пониманием.
– Я трус, это правда, и я безумен. Но я умею отступать, когда нужно, и быть милосердным, в отличие от тебя. Ты и Хаос – средоточие всего того зла и гнили, что были во мне. Я много думал, что же делать с вами, когда окажусь здесь? Заточить вместе с собой до тех пор, пока и этот мир не падет? Или наконец найти в себе силу и вернуть вас в то, чем вы изначально и были, – в пустоту?
– Ты правда думаешь, что способен на это?
Хаос сверху вниз смотрел на Цзинь Хуэя черными глазами с алыми всполохами. Его волосы парили в воздухе, подобно теням, а голос мог сокрушить камни.
– Это тело – оковы, сдерживающие меня. Если я получу еще три осколка своей души, я разрушу его и вырвусь на волю. Так что ты собираешься делать, маленький божок? – не моргая глядя на Цзинь Хуэя, спросил Хаос.
– Я не лишу тебя тела, нет, – спокойно ответил тот, коснувшись ладонью стекла.
Невольно Хаос повторил его движение.
– Ты обрел разум, и хоть ты дух, твое тело живое и по нему течет кровь. Ты прав: убей я тебя, и ты тут же освободишься, но и оставь я все так – рано или поздно кто-то выпустит тебя. Слишком опасно. – Цзинь Хуэй склонил голову, на мгновение в его глазах мелькнул белый огонь, и губы дрогнули в улыбке, от которой все внутри Вэнь Шаньяо похолодело.
Резко поднявшийся воздух взметнул в разные стороны одежду и волосы небожителя, заставив Многоликого и Вэнь Шаньяо отступить назад. В комнате с Хаосом вспыхнули иероглифы, окружая его и прилипая к его телу, черным волосам и одежде. Он пытался отмахнуться, но стекло не опускало его руку, не давая даже двинуться с места.
– Я очень долго бежал от тебя, боясь принимать как часть себя. Теперь же вернись ко мне.
Комнату озарил яркий свет, исходящий из тела Хаоса, а затем оно обратилось пеплом. Тьма заметалась по комнате и вновь прильнула к стеклу там, где все еще лежали пальцы Цзинь Хуэя. Стекло под ними пошло трещинами и со звоном разбилось, а тьма впиталась в руку небожителя.
Вэнь Шаньяо успел отпрянуть, но несколько осколков все равно порезали его лицо.
– Где он? – спросил Вэнь Шаньяо, ошарашенно взглянув на Цзинь Хуэя.
– Здесь, – спокойно ответил тот, наблюдая, как почерневшая рука постепенно светлеет. На его лице выступил пот, но владыка Царства духов все еще стоял на ногах. – Я вернул себе осколок души, а вместе с ним принял и часть себя. Ты не рассчитывал, что у меня хватит храбрости, не так ли, Многоликий?
