– И где сейчас Эвани? – Оуэн ступил вперед, сжимая кулаки.
Лайзо сощурил глаза.
– В подвале. И вот теперь и я скажу – поспешить надо. Шилдс этот хочет её… – и Лайзо выразительно провел большим пальцем по горлу. Мне подурнело. – Леди, а вы тут оставайтесь.
– Ни за что!
– А если стрелять будут? Или так нападут, с ножом или топором?
– Справлюсь!
– А если Эвани свою на алтаре увидите, всю в крови – тоже справитесь? Или сразу – в обморок?
Оуэн вдруг пошатнулся.
А Лайзо шагнул ко мне и вдруг положил руку на плечо. Я вздрогнула – ладонь была горячей, словно он до того черпал огонь горстями.
– Справлюсь, – упрямо повторила я и отступила. – Где её держат? В подвале?
– Дура, – выдохнул Лайзо еле слышно и отступил. – Храбрая дура…
– Что?
– Идемте, говорю, – повысил он голос. – Тут и впрямь Эллиса ждать недосуг. И где его только носит, окаянного…
Вход в особняк Лайзо отыскал сразу. Сначала шнырнул сам в темноту узкого коридора, потом вернулся и поманил нас.
– Вы, это, леди… Револьвер готовьте, – шепот Лайзо был почти беззвучным. Я скорее угадывала слова, чем слышала.
– Уже.
Не знаю, что вело Лайзо в путанице переходов – знание, опыт, какое-то мистическое чутье? Но вышли к лестнице в подпол мы очень быстро. Наверное, Лайзо успел расспросить ту девушку… Святая Генриетта Милостивая, мы же оставили её около горящего здания! Без сознания!
А что, если она пострадает?
Я сжала зубы.
«Она хотела убить Эвани. Способствовала этому. Нельзя жалеть таких людей».
Но всё равно было страшно и жалко.
– Дик, нож достань. И бить готовься насмерть, – свистящим шепотом произнес Лайзо и сам вытащил из-за пояса что-то отсверкивающее в тусклом свете луны холодной сталью. – Их там больше нас. Надо сделать так, чтоб хоть поровну стало.
Никаких сторожей нам не встретилось. Видимо, преступники понадеялись на ту девочку, которую Лайзо выманил на пожар… А тут, под землей, не было слышно ни звуков борьбы, ни взрывов.
Вниз вела крутая, скользкая лестница. Мне пришлось переложить револьвер в левую руку и держаться за хлипкие перила правой. Выводила лестница в небольшое круглое помещение, из которого выходили два змеящихся коридора. Один, совсем коротенький, упирался в какую-то подсобку и был погружён во мрак. Второй освещали старинные масляные лампы, висящие через каждые десять шагов.
Откуда-то слышалось глухое, заунывное пение.
– Я первый, – шепнул Лайзо. – Потом ты, Дик. Вы, леди, последняя идите, да смотрите хорошенько, чтобы никто к нам со спины не подкрался.
Коридор был похож на чью-то утробу – розовато-серый склизкий камень, мягкие очертания проёмов, резкие повороты… Пение становилось громче, и в один момент Лайзо просто остановил нас всех. Потом – наклонился к самому уху Оуэна. Я не слышала ни единого слова, но Оуэн кивнул – мол, понял, сделаю. Лайзо хлопнул его по плечу, рассмеялся беззвучно – как Мэдди, честное слово – и вдруг притянул меня к себе.
От неожиданности я едва на курок не нажала.
– А теперь – будьте храброй, леди. – Горячее дыхание обожгло ушную раковину. И – мимолетное прикосновение – губы случайно скользнули по виску. А я даже отпрянуть не могла, Лайзо держал крепко. – Мы с Диком ворвемся и устроим большой шум. Прикинемся, будто нас тут десятка два, просто мы первые спустились. Вы мне поддакивайте, если что, с важным видом – как умеете, словом. Стреляйте, не задумываясь. Считайте выстрелы, не оставайтесь без защиты. Как патроны закончатся – бегите отсюда. В драке женщина – помеха. Всё ясно?
Меня уже так трясло, что проглотила это его насмешливое «Всё ясно?» и только кивнула. Лишь бы он уже меня отпустил! В ушах гудело не заунывное жуткое пение – ток крови.
Лайзо отстранился и посмотрел на меня сверху вниз. А потом отступил, переглянулся с Оуэном… и, сломя голову, кинулся по коридору, уже не скрываясь.
Оуэн – следом.
Я едва успевала за ними, и каблуки цокали по мокрому камню, как маленькие молоточки.
– Ни с места, именем Управления Спокойствия! Вы арестованы, не сопротивляйтесь!
Кто бы мог подумать, что у Лайзо могут быть такие интонации.
– А-а-а!
– Ритуал! Чаша!
– Эвани, любимая!
– Назад, дурень, жди!
– А-а-а! А-а-а!
Слова слились в жуткую какофонию. Уже не разобрать было отдельных реплик, а потом в одно ослепительно-кошмарное мгновение я вдруг узнала в крике на грани сорванных лёгких – голос Энтони. И – вылетела наконец пробкой из коридора.
В глаза пахнуло едким, пряным дымом. Всё словно плыло, распадалось на отдельные картинки. Лайзо, прячущий лезвие ножа за собственной рукой; Оуэн в изодранной рубашке, смуглый, как гипси, напряженный, как натянутая струна; Шилдс в странном чёрном одеянии, с повязкой на голове и чем-то блестящим в руке… и – раз, два, три, четыре… святые небеса, семь фигур в балахонах!
Но самое жуткое было не это.
…Два длинных каменных стола. Тот, что ближе ко мне – застелен черным бархатом, на котором разметался Энтони – кричащий надрывно, облаченный в длинную белую сорочку, отталкивающий руки какого-то высокого и лысого мужчины.
А тот, дальний…
На нем лежала Эвани. Обнаженная, с распущенными волосами…
…с кровавой маской вместо лица.
Я не стала ни кричать, ни падать в обморок. Я просто навела револьвер на того мерзавца, который стоял ближе всех к алтарю, – и спустила курок.
Грохнул выстрел, временно оглушая всех. Энтони перестал метаться, кричать и резко сел, распахнув глаза – бессмысленные, невидящие. На секунду я испугалась, что задела его, но тут упал наконец тот, другой, в балахоне. Прямо на Эвани, едва ли не сталкивая её с алтаря.
А я смотрела на Энтони – на сияющее золото волос его, в глаза его, сейчас чёрные и пустые. И не осознавала, похоже, ничего из происходящего. Ни того, как Лайзо кричал что-то людям в мятых балахонах – таким нелепым, что они казались ненастоящими. Ни того, как Оуэн вдруг молча бросился на кого-то из них. Не понимала, почему валит дым от алого бархата, застилающего первый алтарь – лампа опрокинулась? Уголёк упал?
Шилдс внезапно отступил, снова и снова, слепо шаря рукою справа от себя, пока не наткнулся на продолговатый ящик. Достал ружьё, сунул его в руки здоровенному детине с нелепой рыжей косицей и сказал два слова, ясно отпечатавшихся в моем сознании:
– Убей их.
На меня уставилось дуло. Лайзо ругнулся, метнул нож – и, схватив меня за руку, потянул прочь.
– Дик, первым иди! Наверх её выдернешь!
Я ещё успела заметить, как оседает парень с ружьем, как перехватывает оружие сам Шилдс, похожий уже не на усталого льва, а на больного водобоязнью. А потом меня просто вытянули в коридор, и впереди мелькала разодранная рубашка Оуэна, а в спину подталкивали руки Лайзо.
– Быстрей, быстрей! – кричал он. – Быстрей! Проклятье…
Что-то грохнуло – и почти одновременно высекло искры из серо-розового камня стены.
Мы выскочили в круглую комнату, а следом, всего через несколько мгновений – Шилдс. Оуэн уже стоял наверху лестницы и протягивал мне руку, чтобы я ухватилась и вылезла из подвала.
Шилдс вскинул ружье – прямо на меня.
Я навела на него револьвер.
Лайзо, оскалившись, метнулся в сторону, закрывая меня от Шилдса, и крикнул:
– Стреляй, леди!
Я не успела.
Ружье выплюнуло искры, дым и металл.
Лайзо по инерции сделал два шага ко мне и тяжело оперся на мои плечи. Руки у него дрожали, а красная рубашка отчего-то стала липнуть к телу.
– Стреляй.
Это только губы шевельнулись – звука не было.
Я нажала курок.
Мимо.
Шилдс медленно, словно в дурном сне, начал снова вскидывать перезаряженное ружье.
Два выстрела прозвучали одновременно – мой и его.
Лайзо буквально бросило на меня, а Шилдс… Его лицо превратилось в красное пятно, в жуткое месиво. Несколько секунд он стоял – а потом рухнул навзничь. Ружье металлически прогрохотало по каменному полу.
