Приблизительно подсчитав, сколько времени потребуется на завершение всех формальностей, я решительно кивнула:
– Тогда через три часа на веранде. Я прикажу подать кофе.
– Лучше сварите его сами, не доверяя служанке, – невесело усмехнулся детектив. – Там такая история, что запивать его нужно чем-нибудь покрепче.
Подобное вступление не могло не разбудить интерес. К тому же я чувствовала, что в этой истории нужно поставить точку… А как её поставишь, если нет ни начала, ни конца?
…Мэдди нашлась быстро. Недалеко от Управления она с независимым видом разглядывала незрелые ягоды на колючих кустах шиповника. Доктор Брэдфорд сидел на ступенях и задумчиво потирал щеку. Судя по цвету и форме отпечатка, Мэдди не изменила своей привычке бить кулаком и со всей силы. Исключительно для острастки, разумеется.
– Вижу, здоровье моей подруги уже в полном порядке? – спросила я подчёркнуто-вежливо, и доктор Брэдфорд в той же своей задумчивой манере ответил:
– В совершенном, леди. Просто совершенство…
Мэдди нахмурилась, топнула ногой, погрозила доктору пальцем и гордо прошествовала под мою защиту – то есть ко мне за спину. Судя по странно изменившемуся лицу Брэдфорда, «совершенство» не преминуло тайком от меня показать обидчику язык.
Домой я возвращалась со смешанным чувством лёгкости и грусти. Впрочем, грусть, кажется, целиком растворилась в кофе, пока он неторопливо томился на огне. Эллис, сделав первый глоток из кружки, поморщился.
– Горько.
– Вы же просили покрепче, – пожала я плечами и милостиво подвинула к детективу сливочник и сахарницу. – Добавьте по вкусу.
– А вы?
– А мне сойдет и так. Вы обещали отчёт, Эллис?
– Обещал, – согласился он. – Но сначала позвольте рассказать вам о том, чего в отчёте не будет. А именно – о Хэмбле.
Бог мой, а я о нем и забыла! И о бедняжке Кэтрин!
– Что с ним?
Эллис вздохнул.
– Сейчас он, полагаю, у себя дома. Кажется, слег от беспокойства. Обыск оказался для него… неожиданностью, скажем так. Баронету было, что скрывать.
Сердце у меня заколотилось чаще.
– Это как-то повлияет на судьбу Кэтрин?
– Ну, только если изменит в лучшую сторону, – усмехнулся детектив. – А, подлец, из-за него следствие пошло по ложному пути! По описаниям Хэмбл совпадал с одним из помощников Шилдса – тем, кого видела вдова О’Бёрн. Да ещё эта история с инструментами, с шантажом…
– Эллис, не томите, рассказывайте уже! – я не выдержала и стукнула чашечкой по блюдцу, едва не расколов его и порядком расплескав кофе.
Детектив на мою вспышку не обратил ни малейшего внимания.
– Нечего тут рассказывать, Виржиния. Собственно, всё самое главное вы уже и так поняли, как я думаю. Хэмбл держал у себя дома кое-какие запрещенные… экспонаты, назовем это так. Например, в одной из емкостей был плод, изъятый из чрева матери незадолго до рождения. – Эллиса передёрнуло от отвращения. – Такие вещи на законных основаниях могут находиться только в музее анатомии, но никак не в частной коллекции. Полагаю, образец был куплен на черном рынке. Не знаю, каким путем, но Уолш прознал об этом «экспонате» – и не придумал ничего умнее, чем шантажировать баронета. Тот, разумеется, не смог отказаться от «редкости», как сделал бы любой нормальный человек на его месте, а потому Хэмблы каждый месяц выплачивали Уолшу весьма крупную сумму. Предупреждая ваши вопросы, Виржиния, – поймал он мой взгляд. – Я позабочусь о том, чтобы эта история обошлась Уолшу как можно дороже, но не задела леди Хэмбл и её дочерей. Я понимаю, что против мужа и отца они пойти не могли, да и покупка запрещённой вещи не такое серьёзное преступление… если сравнивать это с тем, что натворил Шилдс. А теперь, – Эллис протянул мне отчёт, – читайте.
С первых строк оправдались мои худшие предположения.
В секте Шилдса – а в том, что это была секта, сомнений уже не осталось – состояло ни много ни мало шестнадцать человек. Они действительно «дежурили» в поместье по сменам. Некоторые из них помогали Шилдсу во всём, даже в самых чудовищных преступлениях. Особенно отличились четверо юношей, ранее отчисленных из Университета за дебоши. Они жили в поместье тайком, круглый год. Двоих из них видела миссис О’Бёрн в роковой вечер. Эти молодые, но до самой души прогнившие люди «обеспечивали Шилдсу алиби», как сказал Эллис. Проще говоря, похищали жертв именно в те дни, когда он уезжал в Бромли за лекарствами для сына – и за морфием.
Но таких «энтузиастов» в секте Шилдса оказалось, к счастью, меньшинство.
Более чем половина из старых последователей отказались участвовать в жертвоприношениях… Правда, и в Управление Спокойствия заявлять о преступлениях своего наставника Шилдса они не торопились.
– Что ж, в тюрьму упечь их за умолчание я не могу, но вот позаботиться о том, чтобы Управление наложило на этих молчунов штраф – запросто, – злорадно пояснил Эллис. – Если б хоть кто-то из них не побоялся дойти до Управления, то Шилдса бы остановили ещё в Бромли.
Бромли…
О том, что безутешный отец впервые начал прибегать к рискованным методам лечения сына ещё в столице, я догадывалась уже давно. Но всё равно вздрогнула, когда увидела, сколько в целом было жертв на его счету.
Больше двух десятков.
Нищие, калеки, старики, слабоумные… Шилдс выбирал тех, кто не мог постоять за себя. Морфий, необходимый для оглушения жертвы и самого Энтони, которого никто не собирался посвящать в суть обрядов, он покупал в аптеке якобы «для облегчения страданий сына» – знакомый врач выписал рецепт, поверив словам «безутешного отца», что мальчику необходимо обезболивание из-за последствий травмы. Вероятно, Шилдс был очень убедителен – неудивительно, ведь он и впрямь верил, что его сын страдает. Но не понимал, что куда сильнее невозможности ходить мальчика гнетёт тоска по матери.
А потому ученый вновь и вновь обращался к тому, что называл «проверенным колдовством».
Однако ритуалы не приносили Энтони облегчения. Когда мальчик просыпался от наркотического сна, то не помнил ничего о кровавом действе, в которое вовлекал его отец, и по-прежнему не мог пошевелить даже пальцем на ноге. Постепенно Шилдс уверился в том, что изначально жертвы были «неправильные» – как больной дряхлый старик может даровать исцеление такому юному чуду, как Энтони? «Замена должна быть равноценной», – твердили старые книги.
И Шилдс становился смелее в выборе жертвы.
Хромоножка-красавица, потом – слепой мальчик-гипси, ещё одна девица из табора, Бесси… И, наконец, как апофеоз этого безумия – Эвани Тайлер. Та, к кому Энтони привязался всем сердцем. Та, что всей душой полюбила Энтони.
Равная ему. Жертва для равноценного обмена.
Энтони и раньше догадывался, что Дуглас Шилдс творит нечто страшное, потому и сделал пометки в книге, а потом – передал её Эвани. Это стало своего рода компромиссом – мальчик не предавал отца, но в то же время пытался предупредить об опасности ту, кого любил. Однако Энтони настиг чудовищный удар судьбы. И никто не скажет уже сейчас, было ли это жестоким намерением или случайным совпадением, но снотворного мальчику в ту роковую ночь дали меньше, чем обычно, и обряд пошел наперекосяк. Энтони очнулся, увидел Эвани…
А потом появились мы трое – я, Оуэн и Лайзо.
И случилось то, что случилось.
– Значит, вы предполагаете, – медленно начала я, дочитав отчет, – что Энтони излечился из-за шока? Потрясение оказалось слишком велико и заслонило собою прежние… как здесь написано… прежние травмирующие воспоминания?
–Да, это термин из трудов профессора Брейда, – солидно кивнул Эллис и снова отпил кофе, уже не морщась, хотя сахар и сливки так и стояли в стороне. – Можно даже сказать, что Дуглас Шилдс оказался прав. Его сына излечило потрясение от того, что тот увидел умирающую Эвани Тайлер, которую очень любил. Энтони тогда просто скатился с алтаря и пополз к ней, забыв, что ноги у него «не слушаются». И они послушались – ведь травмы, видимо, не было, а было самоубеждение, неизбывное чувство вины за смерть матери и врачебная ошибка.
