Он говорил – и точно пытался сделаться меньше, незначительней, проще, как тогда, в кофейне, когда изображал невесть кого. Не полноценный человек, а оживший… ожившее… ожившая шляпка, которой можно выговориться без стыда.
– Нет. Не можете, – покачала я головой, чувствуя, что леденею. – Мистер Маноле, вы правы, это не ваше дело. Если хотите проявить заботу, просто езжайте отсюда как можно быстрее.
– Как скажете, – отвернулся Лайзо с деланым равнодушием и уставился на дорогу. Автомобиль наконец-то тронулся с места. – Только, это, леди… Вы зря по дождю-то побежали, у вас теперь все лицо мокрое. Возьмите-ка, – и он, торопливо и не глядя, положил мне на колени что-то. – Мать вышивала, сама, своими руками. Не побрезгуйте.
Я опустила взгляд. На темно-пурпурных юбках лежал белый льняной платок с нежной вышивкой. Зелень и пурпур, вербена и цветущий тимьян.
– Верну вам его позже, – невнятно пробормотала я, чувствуя, что горло сдавливает. – Вы очень любезны.
Лайзо, не отрываясь, смотрел на дорогу, словно меня и не было. И, пожалуй, где-то в самой глубине души я ощущала смутную благодарность за это почти настоящее равнодушие.
Дома мне в таком состоянии делать было нечего. Всё валилось из рук, смысл документов ускользал от разума – не чтение получалось, а так, разглядывание буковок. Промаявшись час, я решилась на крайние меры – поехала в «Старое гнездо», хотя не собиралась там появляться до завтрашнего дня. И, готова поспорить, никогда ещё посетители не пили столько кофе, приготовленного собственноручно графиней!
Конечно, не обделяла я и себя.
– Леди, которая это по счёту чашка? – осторожно осведомился Георг после очередной моей кофейной паузы. – Помнится, с полгода назад вы постоянно жаловались на сердце…
– Пустяки, – улыбнулась я. Судя по тому, как закашлялся Георг, беспечность удалась мне плохо. – Здесь больше половины молока. Это совершенно безвредно.
– Разумеется, разумеется, – ворчливо откликнулся он.
О Рокпорте Георг не стал спрашивать, к счастью. Но, так или иначе, мысли мои крутились вокруг сегодняшней встречи. Я уже сожалела о своем поведении. Вряд ли маркиз желал причинить мне боль. Так стоило ли хлопать дверью и гордо отказываться от подарков?
Впрочем, драгоценности я не смогла бы принять в любом случае.
«Как всё сложно и запутано, – крутилось в голове невеселое. – Куда там расследованиям Эллиса…»
Вечером ещё оставалась смутная надежда, что на следующее утро ко мне вернётся прежнее самообладание и я придумаю, что делать дальше. Увы, она не оправдалась. В первую очередь потому, что за целую ночь глаз я так и не сомкнула.
Утро встретило меня головной болью и посыльным от маркиза Рокпорта. Даже не знаю, что было хуже. Но посыльного, по крайней мере, можно было отправить обратно – с нераспечатанным конвертом и неоткрытой коробкой. А против дурного самочувствия я знала лишь одно безотказное средство – работа, работа, работа. Не прогоняет боль, но заставляет забыть о ней.
Около пяти вечера я отправила Эллису записку, интересуясь ходом расследования. Лайзо привёз ответ сразу же. На обороте моего послания было написано лаконичное: «Занят». Сердце кольнуло неприятным чувством: вдруг детектив боится теперь говорить со мною, чтобы не навлечь на свою голову гнев маркиза?
Словно угадав мои мысли, Лайзо отвернулся и произнёс в сторону тихо, словно бы обращаясь к самому себе:
– Ну и бардак в том Управлении! В доме для скорбных умом и то порядка больше. Все бегают-бегают, пишут-пишут, бумагу зря переводят. А всего-то большой чин с проверкой приехал, эка невидаль… Леди Виржиния, мне вас здесь дожидаться или позже приехать? Если позже, то к которому часу? – добавил он почтительно, обернувшись, прямо как настоящий потомственный слуга.
Его новое амплуа… успокаивало. Так, словно в один момент он стал почти безопасным.
– Подождите тут, в кофейне.
Оставшись в одиночестве, я выдохнула с облегчением. Эллис не боится. Действительно занят.
Остаток дня тянулся мучительно медленно. Мне порою казалось, что вот-вот я упаду и засну прямо посреди зала. Но стоило, к примеру, подняться наверх, в комнаты Мэдди, и прилечь на диване, как сонливость исчезала, а тягостные мысли наваливались с новой силой.
– Это вам, наверно, шум мешает, – сочувственно откликнулась миссис Хат на мои сетования. – Вы поезжайте в особняк, леди Виржиния. Сегодня дождь, гостей немного, в одиннадцать и так, и этак закроемся. Чего вам себя мучить?
Довод был разумный. Однако даже дома сон не шёл. Мешало абсолютно всё: будто бы слишком жарко натопленная комната, неумолчный шелест унылого осеннего дождя, призрачный запах табачного дыма… В половине первого я не выдержала и поднялась; побродила немного по комнате, думая, не послать ли Магду за успокоительным к доктору, но потом просто накинула на плечи шаль и спустилась в гостиную.
Дом спал. Ни возни на кухне, ни топота в комнатах для слуг – почти совершенная тишина, оттенённая только шёпотом дождя и тиканьем старинных напольных часов. Как сомнамбула, я несколько раз обошла гостиную по кругу, а потом меня потянуло на улицу. Вспомнился липкий, удушливый сон о тропическом острове и море, о художнике и его загадочном госте. Уснуть снова мне тогда помог свежий воздух. Отчего бы не выглянуть на улицу сейчас?
Окно высветила вспышка далекой молнии. И – бесконечность спустя – глухо заворчал гром, как большой, не вовремя разбуженный зверь.
…Я выскочила на порог, как была – простоволосая, босая, в одной шали, накинутой поверх пеньюара.
Дождь меня оглушил.
Холодный, обволакивающий, всепроникающий, он просочился, кажется, до самого сердца. Лёгкая ткань быстро промокла и облепила ноги; плотная шаль медленнее вбирала воду, но зато и тяжелела с каждой секундой, и через минуту мне уже казалось, что плечи укрывает не одна шаль, а целый десяток. Ветра почти не было, словно и его дождь загнал в какую-то подворотню, как бродячего пса. Безлюдная площадь перед особняком замерла в безвременье. Дома выглядели покинутыми триста лет назад; чёрные окна слепо уставились в серую хмарь; вода смыла с города человечьи запахи, оставив лишь речную сырость, затхлый каменный холод, кисловатость земли и резковатое, пряное благоухание палых листьев.
Дождь шептал о чем-то неумолчно – и в этом шелестящем звуке растворялись мысли, абсолютно все, оставляя меня опустошенной. Или обновлённой? Это было похоже на колдовство. Я уже и не помнила, что мучило меня всего час назад.
– Не боитесь, что вас кто-нибудь схватит, леди?
– Скорее я сама что-нибудь подхвачу. Простуду, например, – ворчливо, как Георг, откликнулась я. – Что вы здесь делаете, мистер Маноле?
– Мать навещать ходил, вернулся вот, – просто ответил он и шагнул ближе – так, что теперь можно было его видеть, а не только слышать. – А вы, леди?
Я промолчала, чувствуя себя донельзя глупо. Лайзо был одет по погоде – плащ с капюшоном от дождя, сапоги. А я… Мне совершенно некстати лезли в голову мысли об этикете и правилах поведения для благовоспитанных леди… Конечно, нет никакой уверенности, но наверняка там был пункт о том, что графиня не должна представать в мокром пеньюаре и потрепанной шали перед посторонними мужчинами.
– Мне… – начала я – и осипла разом. Щёки ожгло смущением.
Но Лайзо ответил неожиданно мягко и деликатно, тем тоном, каким говорят очень-очень хорошие врачи – или священники по призванию.
Самозваные колдуны, наверное, тоже.
– Вам не спится?
Я кивнула, кутаясь в промокшую шаль, и запоздало сообразила, что жеста Лайзо может и не увидеть.
– Да. Бессонница, ничего особенного.
– Ничего особенного, значит, – задумчиво произнёс Лайзо и шагнул ещё ближе. Я отступила к двери. – А что ж вы тогда второй день места себе не находите? И сегодня, вон, вы едва в кофейне не упали. Разве это хорошо?
– Плохо, – легко согласилась я, нашаривая дверную ручку. Лайзо стоял уже слишком близко, и даже не по меркам этикета – по моим личным ощущениям. – Это всё от бессонницы и кофе. Завтра же пошлю Магду в аптеку за снотворным. Мистер Маноле, что вы де…
