Глэдис растерянно попыталась отпить из пустой чашки. Я потянулась к чайнику и сама долила подруге новую порцию напитка. Щёки у меня отчего-то горели – то ли от пряного чая, то ли от взвинченного состояния. Как я хорошо понимала теперь Эллиса, приходящего в восторг от каждой крупицы новой информации!
– Поначалу Уэст-старший ничего не знал, – продолжила она, поблагодарив меня улыбкой. – Он давно болел. С каждым годом… нет, с каждым месяцем память у него становилась хуже и хуже. В последнее время Уэст даже не мог запомнить, какие были новые поступления в галерею. Так что заботу об отцовском деле пришлось взять на себя Лоренсу. И он подошёл к этому творчески. Списки с картин – это лишь малая часть того, чем он занимался. Ведь порою картины покупаются себе в убыток, немногие из них потом перепродаются и приносят выгоду… По крайней мере, Уэст вёл дела именно так, потому и свободных денег у него всегда было немного, несмотря на невероятные суммы, в которые оценивали стоимость его галереи со всеми картинами.
– Интересно… – начала было я, но Глэдис меня перебила:
– Дослушайте, прошу! Впрочем, это моя вина, я сбилась, но мысли так и скачут… Как сумасшедшие белки, честное слово! Так вот, о делах Лоренса. Уэст плохо помнит события, предшествовавшие краже, кроме одного: его сын поссорился с Льюисом Пулом. Очень сильно, Льюис даже обещал проклясть Лоренса! Лоренс тоже кричал, что уволит пьяницу, которому не место рядом с драгоценной картиной. Вдруг-де тот подпалит галерею, пребывая в пьяном забытьи? А началось всё с того, что Лоренс захотел сделать список и с «Островитянки». И поступить с ним не так, как обычно: на сей раз юноша хотел тайно продать настоящую картину какому-нибудь коллекционеру, а в галерее оставить лишь копию. От старого хозяина картины такой манёвр, конечно, скрыть было невозможно, да и нанимал его Уэст с условием, что старик будет жить подле своей ненаглядной «Островитянки». Лоренс честно рассказал Льюису о своих замыслах в надежде, что тот поймет его и согласится. Вот после этого Льюис Пул и взбеленился. Кажется, во время ссоры всплыло упоминание о каком-то секрете, который-де опозорит Уэста… Сам Уэст никакого такого секрета не знает.
Я никак не стала отзываться на эти слова Глэдис, но сама подумала, что если Уэст-старший не знает ничего – значит, секрет породил Уэст-младший. Лоренс.
Уж не его ли махинации поставили галерею под угрозу? В погоне за деньгами, пусть и с благой целью, легко забыться и преступить порог закона…
– Так что же мне теперь делать? – уже нормальным голосом спросила Глэдис, допив вторую чашку чая. Кажется, мята и ромашка всё-таки помогли вернуть взволнованной леди если не душевное равновесие, то самообладание. Или помогло старинное средство – выговориться. – Как поступить? Идти в Управление? А если они не отпустят Уэста, а просто вдобавок арестуют и его сына? Что будет делать миссис Уэст одна, с двумя дочерьми?
– Не волнуйтесь, Глэдис, – твёрдо сказала я. – Мы что-нибудь придумаем. А пока – постарайтесь забыть о том, что вы узнали. У меня есть знакомый в Управлении, очень надёжный человек. Думаю, ему можно рассказать всё – без страха, что снова арестуют невиновного. А вы смелый человек, Глэдис, я всегда была в этом уверена, а сейчас лишь убедилась наверняка. И как вам пришла в голову идея навестить Уэста? Как вы попали в тюрьму?
Глэдис, польщённая, кокетливо опустила золотые ресницы, улыбаясь:
– Скажем так, полковник Уилкокс частенько заглядывает на ужины в нашем доме. В молодости он был моим поклонником – ах, где те годы…
Мы с леди Клэймор просплетничали еще добрых три часа, а после расстались, уговорившись непременно встретиться в самое ближайшее время. Я тут же поднялась наверх и, попросив у Мэдди бумагу и карандаш, тут же в подробностях записала все, что поведала мне Глэдис. Вдруг потом какие-то мелочи вылетят из головы? И кто знает, какая забытая деталь потом окажется той самой, недостающей для разрешения головоломки?
Всё это немного успокоило мою совесть – с одной стороны, но с другой – разбудило азарт сыщицы. С сыном Уэста я бы говорить не рискнула: вдруг он и есть преступник? Тогда неумелые расспросы только спугнут его. А вот визит к Джулии Дюмон казался мне теперь более привлекательным. Я, правда, никак не могла подобрать подходящую причину для того, чтобы навестить реставрационную мастерскую. Не праздным любопытством же прикрываться, в самом деле!
Помощь пришла с неожиданной стороны.
– О чём вы думаете, леди? – весело поинтересовался Лайзо, забрав меня вечером из кофейни.
Несколько дней я избегала его, испытывая странную неловкость при воспоминании о том ночном происшествии, но потом уверилась, что бесстыжий гипси на сей раз проявляет удивительную деликатность и даже не думает напоминать мне о своей помощи. На душе у меня от этого потеплело, а потому и с Лайзо я стала обращаться дружелюбнее.
Чем он и воспользовался, заводя беседы ни о чём по десять раз на дню.
Вот уж правду говорят: гипси палец в рот не клади, по локоть откусит!
– О делах, – уклончиво ответила я, машинально стягивая ворот накидки. К ночи теперь так холодало, что иногда даже на стеклах появлялась изморозь.
– Не хотите говорить – так не надо. Простите меня, глупого, что спросил, – ответил Лайзо с таким искренним горем в голосе, что сердце ёкнуло.
Ругая себя за чувствительность, я ответила:
– Ищу повод нанести визит мисс Дюмон. Она реставратор, она работала с той самой похищенной у Уэста «Островитянкой». Эллис просил меня побеседовать с мисс Дюмон и…
– Собрать показания? – понятливо подхватил Лайзо. И прежде, чем я рассердилась на него за то, что он меня перебил, он продолжил: – Так зачем вам её навещать? Пусть сама приезжает. У вас же тоже «Островитянка» есть, так, леди? Вот и отошлите этой мисс Дюмон письмо – так и растак, а хочу, мол, чтоб вы, почтенная, картину мою посмотрели – не пора ли её реставрировать? Ну, или что там с этими картинами делают, – закончил он, уже откровенно дурачась. – А вы её, как добрая хозяйка, обо всём и расспросите. И о том, как предыдущую «Островитянку» реставрировали – тоже. Вот вам и предлог, вот и повод – комар носа не подточит!
Впервые в мою голову закралась мысль, что Лайзо, возможно, был мошенником высшей категории не потому, что он – воплощенное зло и порочен по натуре, а потому что умом его Небеса не обделили.
Но этого я не сказала, разумеется. Только улыбнулась в сторону:
– Неплохая идея, мистер Маноле. Пожалуй, так и поступлю… – и добавила, поколебавшись: – Спасибо.
Он расцвёл, словно получил премию в двести хайрейнов. Или даже в двести пятьдесят.
И видеть это мне тоже было почему-то приятно.
О Джулии Дюмон ходило множество нелепых слухов. Но при первой встрече подтвердились только два из них – самые скучные.
Во-первых, мисс Дюмон действительно оказалась рыжей.
Во-вторых, она и впрямь была леди. И неважно, как там обстояли дела с её родословной: только в жилах истинных аристократов текла подобная смесь из легкой эксцентричности, благожелательности и чувства собственного достоинства с каплей снисходительности к существам менее развитым.
– Доброе утро, леди Виржиния, – мисс Дюмон поздоровалась первой, едва оказавшись в гостиной, и тут же продолжила непринужденно-светским тоном: – Вы ведь не держите собак?
– В городском особняке? Разумеется, нет, – пожала плечами я и улыбнулась, вспомнив об обязанностях хозяйки дома: – Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу, мисс Дюмон.
– О, пустое, леди, – изящно склонила она голову. – Реставрация картины Нингена – изысканное удовольствие. Напротив, мне стоит быть благодарной за то, что вы предоставили эту чудесную возможность взглянуть на произведение истинного мастера в приватной обстановке. Не терпится приступить к осмотру! А затем, если возникнет такая необходимость – и к работе.
– В таком случае, не будем медлить, – приглашающе взмахнула я рукою, указывая на дверь гостиной. – Пройдёмте, мисс Дюмон. Картина находится на втором этаже, в кабинете моего отца.
