У меня всколыхнулось какое-то смутное воспоминание.
– Что-то слышала, – уклончиво ответила я. – Ничего определенного вспомнить не могу.
Мисс Дюмон понимающе закивала.
– Тогда мне лучше рассказать все с самого начала. На первый взгляд, «Человек судьбы» – всего лишь несколько обычный портрет в антураже природы. Вы же не видели его, нет? Тогда просто представьте… Ночь, лунный свет, степь и три дороги, которые сходятся у большого камня. На камне сидит, положив ногу на ногу, красивый светловолосый юноша лет двадцати, босой, но закутанный в тёмно-синий плащ. В правой руке у юноши – трубка с длинным-длинным мундштуком из белой кости. Трубка украшена резным изображением диковинных птиц и цветов…
Речь мисс Дюмон была сухой, невыразительной – как у историка, привыкшего к обществу книг, а не людей. Но что-то в интонациях, в самом ритме завораживало. Как заклинание… Прикрыв глаза, я старалась вообразить себе всё, о чем говорила мисс Дюмон, и образы не зарождались сию секунду, а словно всплывали из глубин памяти.
– …Черты его тонки и немного женственны. На правой руке у юноши несколько колец с синими камнями. На коленях у него раскрытая книга. Под левой ногой дремлет белая змея, и хвост её обвивается вокруг щиколотки, тело скрыто под пятою, а голова покоится на стопе. Над правым плечом у юноши цветут белые розы, и лепестки осыпаются на плащ. Когда вы смотрите на картину, появляется неясное ощущение, что юноша глядит куда-то поверх вашей головы. На что-то у вас за спиной. Или на кого-то.
На кого-то.
Я резко вдохнула.
Ладони у меня стали влажными.
– Какие жуткие вещи вы рассказываете, мисс Дюмон, – натужно рассмеялась я и взялась за чашку. Но поднять не решилась – руки предательски подрагивали. – А вы правда видели эту картину лично?
– Это была моя первая солидная реставрация, – скромно ответила мисс Дюмон, помешивая свой кофе. – Еще под руководством мастера… И столько странного тогда происходило. Честно говоря, первое время вообще было так: как поработаю с этой картиной – полночи уснуть не могу. Один раз вообще померещилось, что над моей постелью склонился кто-то… Привиделось, наверно. Но так или иначе, «Человек судьбы» произвел на меня глубочайшее впечатление. Я даже хотела написать статью об этой удивительной картине… – взгляд мисс Дюмон затуманился. – Впрочем, не о том речь. Мы говорили о символизме у Нингена. Так вот, «Человек судьбы» – просто кладезь символов. Перекрёсток – символ выбора между жизнью и смертью, место встречи с судьбой или потусторонними силами. Духи и демоны на перекрёстке получают над человеком особенную власть. То, что юноша с картины выглядит хозяином, восседая на путевом камне на пересечении дорог, говорит о его мистической сущности… Далее, курительная трубка. Как правило, она трактуется как символ души. Сделанная из кости трубка намекает о приближенности к смерти, причастности самым сокровенным тайнам. Узор из фантастических птиц и цветов – знак чародейства…
На мгновение мои мысли заглушили слова Дюмон. Трубка – символ души… Во сне бабушка постоянно курила трубку, хотя в последние годы почти не прикасалась к ней из-за кашля. Совпадение – или?..
Я резко сжала руку в кулак, так, что ногти до боли впились в ладонь. Глупости какие. Это гипнотизирующий ритм рассказа мисс Дюмон, только и всего.
Будь практичней, Виржиния. Мистические знаки – не твоя стихия.
– …Теперь о других символах, не менее значимых. Луна – снова причастность тайнам, сакральным знаниям, колдовству. Книга – знание, возможно, запретное, раз её читают при свете луны, а не солнца. Кольца с камнями – символ власти, но сапфир – символ чистоты, непорочности, что свидетельствует о добрых намерениях властителя – или о том, что правом повелевать он обладает, но не пользуется. Змея – опять-таки знание, искушение, белая змея – мудрость, смерть, тайна. Белая роза – непорочность, чистота, но в то же время и земная страсть; так же эти цветы можно толковать как воплощение жизни и смерти в одном сосуде… Вы слушаете меня, леди Виржиния?
– О, да, – ответила я, чувствуя, как озноб усиливается. Бр-р, ну и жуть – эти картины! Кофе куда лучше, теплее и ближе к живым. И, главное, понятнее. – Но, откровенно говоря, я уже запуталась в знаках и символах.
Мисс Дюмон улыбнулась.
– Понимаю. Их действительно много, но значения повторяются. Причастность к мистическим знаниям, к нечеловеческому роду; чародейство; непорочность и чистота; власть. Косвенные намеки имеются на параллели жизнь-смерть и блаженство-ужас… Если учесть, что действие картины разворачивается на перекрестке, и доминирующий символ, соответственно, перекресток, то получается, что юноша олицетворяет… выбор. И саму Судьбу.
– «Человек Судьбы».
– Да. Тот, кто держит её весы в руках. Собственно, название и является ключом, – немного смущённо подытожила мисс Дюмон. – Видите, всё просто. Но сколько деталей придают глубину этой простоте! И так – почти в каждой картине Нингена.
Я вспомнила «Островитянку», висевшую в отцовском кабинете. Как-то не верилось, что и она напичкана символами так же. Детский рисунок, густые краски… или нет?
Поколебавшись немного, я решилась задать вопрос.
– Мисс Дюмон, а что же с моей «Островитянкой»? Что символизирует она?
– Расставание, одиночество, выбор долга в ущерб чувствам и сердцу, – пожала плечами она. Я поёжилась. Интересно, знал ли отец о значении картины? Или покупка оказалась своеобразным пророчеством? – Цветы у ног островитянки, раковина на шнурке у неё на шее, одновременно солнце и луна в небе… Впрочем, не буду утомлять вас подробностями, – опомнилась мисс Дюмон и тут же, противореча себе, добавила: – Существует ещё одна ниточка-связь между всеми «Островитянками». Но это больше легенда, чем действительно толкование символов… У каждой островитянки есть татуировка на левой ноге. Говорят, что если хитрым образом совместить все рисунки, то откроется тайная надпись или карта. Но это, думаю, всего лишь розыгрыш – слух, пущенный самим Нингеном. Я читала его переписку с дочерью, ни о каких картах, зашифрованных на картинах, и речи не шло. Хотя последние письма, отправленные незадолго до смерти, были посвящены именно «Островитянкам».
– Вы читали личную переписку Нингена? – поинтересовалась я.
– Да, ведь его дочь Эстер Бонне – моя троюродная сестра. Она живет в Марсовии… – начала было мисс Дюмон и осеклась. Я опустила взгляд, скрывая удивление. Вот так поворот! Однако мне следовало догадаться раньше о марсовийском происхождении мисс Дюмон. Хотя бы по фамилии. – Но неважно. Этих писем сейчас у меня уже нет, а мы с Эстер теперь находимся в слишком скверных отношениях, чтобы просить её вновь переслать письма в Аксонию.
Бонне, Бонне… знакомая фамилия. Кажется, так звали первую покровительницу Эрвина Калле, только он говорил о Николь, а не о Эстер. Неужто родственницы? Тогда нашему художнику воистину повезло!
Впрочем, речь не о нём.
– Жаль, – светски откликнулась я и улыбнулась: – Было бы весьма познавательно прочитать, что же именно писал великий художник о той картине, что висит у меня в особняке. К слову, мисс Дюмон, – произнесла я в порыве вдохновения. – А что писал Нинген об «Островитянке у каноэ»? О картине, которая была украдена?
– Что писал? – мисс Дюмон растерялась. – Право же, это было давно, сейчас уже и не вспомню. Кажется, эта картину он написал последней. Кажется, она символизировала завершение. Завершение всего, возврат к началу. Да, да, не кажется – точно!
– Очень интересно, – чуть-чуть надавила я. – Знаете, вы разбудили во мне любопытство. Мисс Дюмон, а есть ли какие-нибудь труды по искусству, посвященные «Островитянкам» Нингена? Или хотя бы газетные публикации?
– Конечно, есть, но сразу так я вам не назову. Возможно, позже. Если вы всё ещё будете заинтересованы, – тут же пообещала она.
– Может, вы дадите мне адрес этой Эстер Бонне? – предложила я с улыбкой. – Не откажется же она ответить на маленькую просьбу скромной аксонской леди?
