— Но ведь и то, что уже существует, тоже когда-то кто-то придумал, — возражаю я. — Ах да, я всё хотел тебя спросить — а почему, собственно, ты загорелся желанием найти принца Теодора, да ещё так сильно, что заплатил Бартоломео и Брадану?
Гилберт слегка розовеет и отводит взгляд.
— Это… — начинает было он. — Понимаешь, я ведь сперва почти ничего о нём не знал, но когда все части истории слились воедино и я понял, что его можно найти…
— А, понимаю! — радуюсь я. — Это ведь невероятно здорово, просто потрясающе — найти человека, которого долгие годы все считали погибшим, да не просто человека, а принца! Какой поворот истории! Те, кто его отыщут, станут героями!.. Ну всё, мне снова стало обидно, что ты не хотел меня брать с собой.
Мой друг вздыхает, хочет было что-то сказать, но машет рукой.
Мы доходим до города в молчании, а затем спешим в гостиницу, чтобы освежиться и сменить одежду.
Теванна показывает нам небольшое здание, расположенное за гостиницей, на крыше которого установлены баки для сбора дождевой воды, и приказывает много не тратить — дождей давно не было. Мы с наслаждением моемся в тёплой воде, нагретой за день, а затем с таким же наслаждением едим. На обед у Теванны жаркое с картофелем.
С балкона мы видим, что на площади начинает собираться народ. Я поспешно доедаю и бегу к Мари, так как хочу попросить у неё бумагу и чернила, а Гилберт сообщает, что собирается немного отдохнуть. Мне хочется тоже подвесить к дубу пару записок, как это делают горожане, только я не уверен, стоит ли теперь что-то писать дедуле Йоргену или он обойдётся.
Поразмыслив, всё-таки решаю проявить великодушие.
Выйдя на площадь, я вижу, что мой друг уже там — он помогает нашей хозяйке вынести и расставить диванчики и стулья. Не очень-то ему удалось отдохнуть.
Когда он вновь скрывается в здании гостиницы, я быстро подвешиваю свои записки, в которые загодя продёрнуты нитки, к нижним веткам.
— Сильвер, — незаметно подкравшаяся Ричил берёт меня под руку, — не поможешь ли вынести из моего дома пару стульев?
Я по глупости соглашаюсь, но как только я оказываюсь у неё в доме, старушка забывает о стульях и пытается напоить меня чаем, угощает вареньем, показывает недавно сделанные вышивки и то и дело поглаживает по плечу. Я уже готов прыгнуть в окно, но тут, по счастью, в дом заглядывает Теванна и просит нас поторопиться. Она хмуро стоит у двери, пока я не выхожу со стульями, и Ричил приходится отступить. Я чувствую, что люблю Теванну.
С тяжёлым грохотом откуда-то из-за гостиницы тащат помост. Он мокрый и выглядит знакомо. Ах да, ведь это стоя на нём я сегодня мылся.
И вот помост установлен. Люди усаживаются, заполоняют всю площадь. Кое-кто переговаривается, со всех сторон доносятся смешки. У помоста тихо играет на скрипке человек с унылым длинным лицом. Его тёмные волосы связаны в хвост, переброшенный через плечо, а когда он поворачивается боком, я вижу у него пониже спины ещё один такой же хвост, похожий на конский.
Я нахожу себе место недалеко от Гилберта, на самом краю площади. Рядом со мной сидит Альдо, а чуть позади — Мари в своей неизменной бочке. Она шутит насчёт того, что ей не требуются стулья и лавки.
И вдруг голоса смолкают как по команде. Толпа расходится, скрипя стульями, и к помосту проходит важный Дугальд в белом костюме. Он кого-то тащит за собой.
— Добрый вечер, горожане! — громогласно здоровается садовник и размахивает свободной рукой. Я узнаю того, кого он держит за шиворот — это же Гастон. — Счастливого Пятого дня! Объявляю вечер открытым!
Народ ликует.
Скрипач выдаёт долгую печальную трель.
— Первым делом, — продолжает Дугальд, — нам опять нужно обсудить плохое поведение Гастона.
Он трясёт беднягу за плечи.
— Гастон, мы все прежде жили в других местах, где выживали как могли. У многих за плечами прошлое, о котором не хочется вспоминать. Правда, люди?
— Правда! Правда! — слышатся крики тут и там. Среди тех, кто кричит, я с удивлением вижу и Теванну.
— Но здесь, Гастон, всё по-другому. Тут мы честно трудимся и живём в мире и согласии. Ты согласен с тем, что так жить намного приятнее?
Голос садовника становится медовым и мягким.
— Согласен, — кивает Гастон и жалко улыбается.
— ТОГДА КАКОГО РОЖНА!.. — рявкает Дугальд.
Ближайшие к помосту люди зажимают уши, с дуба опадает с десяток листочков, скрипка ноет сама по себе. Гастон съёживается, прикрывая лицо руками (но прятать лицо в ладонях непросто, если одна из них прозрачная).
— …какого рожна, — вновь возвращается оратор к прежнему тону, — ты пытаешься красть товары? Ты что, не понимаешь, что можно просто подойти и взять, что нужно? Ты же вроде работаешь на строительстве домов, значит, честно заслуживаешь…
— Ленится он! — выкрикивает кто-то из задних рядов. — Отлынивает от работы!
— Это правда? — Дугальд пристально глядит на Гастона.
— Я только… я немножко! — пищит тот.
— Ах вот, значит, как! С завтрашнего дня, — гремит садовник, — будешь работать на моём участке! Снова! Приходить и уходить со мной!
— Не-е-ет! — корчится Гастон.
— Да, — удовлетворённо подытоживает Дугальд. — И так до тех пор, пока не случится чудо и три Пятых дня подряд у нас не будет ни одной жалобы на тебя.
— Помилуйте, — плачет воришка и становится на колени. — Я не хочу до смерти работать в садах! Я землю не люблю!
— Всё зависит от тебя, — отмахивается садовник. — Этот вопрос решён.
Гастон пытается сказать что-то ещё, хватает Дугальда за рукав, но скрипач опять принимается играть и заглушает все слова. Гастона стягивают с помоста, скрипач умолкает.
— Далее обсудим рабочие вопросы, — оратор поправляет рукав. — У кого есть жалобы, кто желает сменить вид деятельности? Поднимайте руки! Да, Альдо?
— А можно мне поработать на рынке?
— За каким же прилавком?
— За рыбным…
Народ хохочет.
— Ну нет, Альдо, мы уже выясняли, что за рыбный тебя лучше не пускать, как и Сирсу за сырный. Но если хочешь, мы доверим тебе сыр, а Сирсе рыбу. Заодно отдохнёте от работы в саду. Согласны?
— Я согласен! — кричит Альдо и улыбается до ушей.
— Я соглашусь, — кисло заявляет Сирса, — если будет позволено перенести эти прилавки как можно дальше друг от друга.
— Ну что ж, можно и так, — кивает Дугальд.
Альдо пытается что-то возразить, но скрипач наигрывает лихую мелодию.
— Ещё рабочие вопросы есть? — оглядывает толпу садовник. — Да, Пинтус?
Встаёт необычайно уродливый человек. Его неравномерно опухшее лицо, покрытое множественными красными пятнами, перекошено на сторону. Если бы такой подрабатывал в ночных кошмарах, он получал бы самую высокую плату.
— Пожалуйста, — жалобно говорит это чудище, и на глазах его выступают слёзы. — Очень прошу, можно я больше не буду работать на пасеке?
Народ хохочет. Дугальд даёт добро и меняет его местами с кем-то из работников сада, кто не имеет ничего против пчёл.
Затем совершается ещё несколько перестановок, и Дугальд объявляет, что рабочие вопросы закрыты.
— Переходим к нашим достижениям! — радостно заявляет он, и скрипач наигрывает весёлую мелодию. — Мастер Клод, подойдите-ка!
На сцену под руки ведут старика со сгорбленной спиной. Сперва я вижу только спину и длинные седые космы, спадающие на тёмный сюртук, но когда старик поворачивается лицом к толпе, его вид меня поражает. Лицо у него перевёрнуто, как будто кто-то срезал его и прилепил вверх тормашками. Там, где у обычных людей расположен подбородок, у Клода лысый лоб, а волосы — это его борода. А когда он начинает говорить, выглядит это и вовсе странно.
— Я написал новую картину, — дрожащим голосом говорит старый живописец.
На помост заносят большую картину и показывают зрителям. На ней изображена наша «Крылатая жаба».
— Новый корабль, — поясняет мастер. — Как только Леон рассказал мне о нём, я не смог удержаться.
Из толпы доносятся выкрики: «Молодец, Клод!», «Чудесно!», «Как настоящий!», «Что за дурацкое название?».
