— Я во втором, — Чичерина села на скамейку рядом со мной. — Приехала сегодня утром, на первой электричке. Сказали, что в первом мест нет, отправили во второй. Кстати, там почти всем по четырнадцать тоже.
— Давно ты… наблюдаешь? — спросил я, мотнув головой в сторону физрука, командующего бегом наперегонки.
— Где-то с отжиманий, — меланхолично ответила Цицерона. — Я сначала хотела подойти к физруку, но теперь что-то не хочу…
— А тебе зачем? — спросил я.
— Затем же, зачем и тебе, — огрызнулась Цицерона. — Позаниматься просто хотела. Для себя.
— И что, перехотела? — я криво усмехнулся.
— А ты отлично держался, — серьезно сказала она. — Я бы, наверное, не выдержала… Слушай, а давай вместе заниматься? Только я вдруг поняла, что стесняюсь вот так. Я серьезно, не смейся… Я когда начинаю бегать, все начинают ржать и пальцем в мою сторону тыкать.
— А почему… — начал я вопрос, но потом сообразил. У худенькой и высокой Цицероны весьма внушительный бюст. Когда она бегает, это стопудово привлекает довольно много внимания. — А, понял… И что теперь? После отбоя нам заниматься никто не даст.
— Зато до подъема можно, — Цицерона посмотрела на меня. — Ну, ты как?
— Ха-ха, — грустно усмехнулся я. — Я даже горн утром не слышу, просыпаюсь, только когда меня Марчуков трясет.
— У меня есть будильник, — сказала она. — Могу заходить за тобой и трясти тебя вместо Марчукова. Согласен? Да не смотри ты так странно, просто вдвоем не так страшно. Ну и я посмотрела на твои успехи, вряд ли ты будешь ржать над моими.
— Заметано, — я протянул ей руку, и она с готовностью сжала мою ладонь. — Давай только Елену Евгеньевну предупредим, что будем вставать раньше, ага?
Пока меня не было, мои соотрядники развернули довольно бурную деятельность. К доске объявлений была уже пришпилена полоса бумаги с нарисованным и раскрашенным словом «СИГНАЛ». А рядом с торцовой стеной корпуса это же слово было выложено из шишек и камешков. На веранде репетировали сценку на вечер. И сооружали из картона, фольги, лоскутков, веток и прочих подручных материалов костюмы космонавтов и инопланетянина и какие-то прочие очень нужные для выступления декорации. Все были при деле, только Мамонов сидел как всегда в сторонке в вальяжной позе и пожевывал травинку. Не уверен, что он хорошо подходит для редакции газеты, но с кого-то все равно придется начинать, а он как раз ничем не занят, и знаю я его уже давно.
— Слушай, Илюха, — я присел рядом с ним. — Мне тут поручили стенгазету вести в эту смену. Давай ты тоже будешь в редколлегии?
— Я в газете? — Мамонов даже выпрямил спину и перешел из положения полулежа в положение сидя. — Ну давай. Только у меня по русскому трояк, на меня уже все рукой махнули. И рисовать я не умею.
— Будешь креативить помогать? — я подмигнул.
— Что делать? — не понял Мамонов.
— Это от английского to creative, — объяснил я. — Творить, значит. Заниматься созидательным творчеством. Ну, типа вместе думать, предлагать идеи и обсуждать.
— А, ну это я могу, — Мамонов покивал головой. — А еще здесь фотокружок ведет мой сосед по лестничной клетке. Нужен фотограф?
— О, круто! — я хлопнул себя по коленкам. — А тут разве есть фотокружок? Я вроде смотрел, чем можно заняться, фотографии с списке не было.
— А это секретный кружок, — Мамонов хохотнул. — Он когда первый раз приехал, два года назад, и объявил, что, мол, можно всем желающим, там столько народу набежало, что получилась одна сплошная ерунда. Фотоаппарат моментально сломали, во время проявки пленок и печати фото туда сюда бегали, запороли кучу кадров… Ни то, ни се. В общем, он потом решил, что кружок этот всех желающих не выдержит. И теперь берет туда только по рекомендации и то не всегда.
— И как Надежда Юрьевна на такое согласилась? — я хмыкнул. — Это же какая-то шпионская конспирация просто. Разве не должно быть все всем доступно?
— А он технику всю свою привозит, — сказал Мамонов. — Но все равно не знаю, как там они договорились. Но кружок секретный. Хочешь, сходим поговорит к Илюхе.
— К Илюхе?
— Ну да, он мой тезка, — Мамонов покивал. — На самом деле, Илья Сергеевич, конечно. Он уже взрослый. Даже можно сказать, пожилой. Но он такой мировой мужик. И всегда просит называть его на ты и по имени.
Илья Сергеевич был личностью занимательной, конечно. Во всяком случае, если судить по рассказу Мамонова. Пока мы шли к зданию, где у нас в лагере располагались все кружки — длинное, одноэтажное, составленное из отдельных блоков с разными входами. Рядом с дверью, над которой красовалась табличка «Рукоделие» толпились только девчонки. Ну да, логично. Это же про всякое вязание, вышивание, шитье из лоскутков и прочее макраме. Парням в такое ходить нельзя, засмеют. Кружок чеканки пользовался успехом среди пионеров обоих полов. В драматический кружок дверь была закрыта. Наверное, пока не приехал преподаватель. Или он просто в другое время работает. Авиамодельный, кружок рисования, мягкая игрушка… Где-то народу было больше, где-то меньше. Но аншлаг понятен — первый день же. Пионеры исследуют, так сказать, доступное пространство.
Вот только Илья Сергеевич расположился не в основном помещении для кружков, а в небольшой сторожке ближе к забору. Я вообще думал, что это какая-то заброшенная постройка, потому что окна снаружи закрыты ставнями и еще и забиты крест накрест для верности.
Так вот. Илья Сергеевич. Как меня предупредил Мамонов, он человек многих талантов, в школе вообще был вундеркиндом, закончил с золотой медалью, ему пророчили большое научное будущее. Наукой он вроде занимался, но в какой-то момент не то разругался с руководством НИИ, не то что-то случилось по партийной линии, но, в общем, блистательная карьера Ильи Сергеевича закончилась. Он устроился работать в дом пионеров и ведет там два кружка — по фотографии и радиолюбительский. Ну и в лагерь вот еще приезжает летом.
— Дверь не открывать! Идет печать фотографий! — раздался голос сразу же, как только мы постучали.
— Илюха, это я, — сказал Мамонов.
— А, сейчас! — с той стороны раздались шаги, дверь приоткрылась и наружу высунулась светловолосая голова. В больших роговых очках. Илья Сергеевич подозрительно посмотрел по сторонам, потом обвел меня взглядом с ног до головы. Потом дверь полностью открылась. Руководитель фотокружка выглядел именно так, как я его себе и представлял. Как гайдаевский Шурик. Издалека его можно было даже принять за студента. Но вблизи было понятно, что это взрослый дядька. Просто он был того типа, который до старости смотрится старшеклассником.
— Заходите! — скомандовал он, пропустил нас внутрь, еще раз высунулся за дверь, подозрительно осмотрелся, и только потом ее захлопнул.
Внутри горел яркий свет, и явно никакой печатью фотографий в данный момент и не пахло. Громоздкий, похожий на космический корабль, фотоувеличитель стоял на столе, придвинутом к стене. На полках были расставлены пластмассовые кюветы разных размеров, стояли всякие скляночки и коробочки. Две круглых черных банки для проявки пленок, несколько пухлых фотоальбомов и картонных коробок.
— Кто-то разболтал про фотокружок, — Илья Сергеевич прошелся по своему невеликому «царству» заложив руки за пояс. — Ко мне ломился сегодня чуть ли не целый отряд разом. — Чаю хотите? У меня печенье есть.
— Давай, — сказал Мамонов, усаживаясь на один из стульев. Я вежливо примостился на втором и стал наблюдать, как бывший научный сотрудник готовит чай. Тоже в чем-то было предсказуемо. Он снял противно лязгнувшую крышку с коричневой эмалированной кастрюли, зачерпнул из нее ковшиком воды и наполнил литровую стеклянную банку. Потом сунул в нее кипятильник и воткнул вилку в розетку. На металлических завитках чуда советской техники тут же вспухли пузырьки воздуха. Илья Сергеевич пошарил на полке и добыл потертую жестяную банку. Черную, в желтых завитках. На передней стороне — расписной слон с всадником. На тронутой ржавчиной крышке крупными буквами было написано «чай индийский». И буквами помельче — «черный байховый».
