Мой спаситель хранил молчание.
– Сэр, я…
Высокий, сильный, в медной маске, полностью закрывающей лицо… Костюм у него был, на мой неопытный взгляд, алманский – роскошный черно-красный сюртук старинного покроя, прямые брюки, заправленные в сапоги. На широком поясе крепилась застежкой серебристая флейта. Каштановые волосы были собраны в низкий хвост и перевязаны черной лентой. На смуглых запястьях – браслеты из чередующихся мелких монеток, колокольчиков и кожаных шнурков. Ногти – ухоженные, хоть и коротко остриженные… и, вопреки строжайшим правилам, никаких перчаток. Значит, я могла бы ему отказать в танце. Но отчего-то делать этого не хотелось совершенно.
Двигался он легко и непринужденно, что выдавало в нем человека, привычного к светским развлечениям. Уверен в себе? Не впервые на подобном балу? Почему он мне помог?
– Сэр, вы…
Честно говоря, я не рассчитывала на ответ, и поэтому даже не нашла в себе сил договорить. Но незнакомец вдруг произнес с сильным иностранным акцентом:
– Простите, что украл ваш танец.
Из-за медной маски голос был сильно искажен, но все же он показался мне приятным.
По спине прокатилась волна мурашек, а затылок вдруг стал легкий-легкий.
– Вы спасли меня. Не извиняйтесь, – я помедлила. Расхождение, сближение, четыре шажка вокруг невидимого центра – взгляд глаза в глаза. Кажется, у него они темные. – Кто вы?
– Крысолов, – кажется, он улыбнулся. – А вы – прекрасная леди… самая прекрасная в целом свете.
Если б такие слова произнес кто-то вроде Фаулера, я бы обратила на них не больше внимания, чем на птичий щебет по весне – приятно, но бессмысленно. Пустой флирт, дань традициям… Однако сейчас меня как жаром обдало.
Кем бы ни был этот Крысолов, он не просто отвешивал глупые комплименты – он верил в то, что говорил. Так мне подсказывал не только опыт владелицы кофейни, но и то самое загадочное и неуловимое чувство, которое принято называть женской интуицией.
– Благодарю, сэр.
От меня – книксен, от него – поклон, затем девять шагов вперед, отвернувшись друг от друга, легонько соприкасаясь кончиками пальцев. Как два берега, между которыми бежит река – далекие, но все же составляющие одно целое.
Близкие, но разлученные навеки.
– Расскажите о себе, – попросила вдруг я и сама удивилась; это не было всего лишь проявлением вежливости, мне хотелось больше узнать о своем спасителе. – Откуда вы родом?
– Я не аксонец, хотя во мне есть и аксонская кровь… предположительно.
– Так откуда вы?
– Предки мои происходят с юга. Наверное.
– Да вы смеетесь надо мною!
Честно говоря, я и сама уже смеялась.
– Нет, – голос Крысолова был спокоен и тих. – Но маска должна остаться маской, иначе колдовство развеется.
Стройный поток танцующих рассыпался по всему залу на отдельные пары. Каждая – как маленький водоворот: дама в центре, а вокруг нее идет по все сужающемуся кругу кавалер – посолонь. И так – до тех пор, пока они не сойдутся достаточно близко, и руки их не соединятся.
– Тогда расскажите о своей маске.
– Если так желает леди… – вот теперь он точно смеялся.
– Леди желает, – улыбнулась я и топнула ногой. Немного не по правилам танца, зато выразительно.
Ритм стал быстрее, и пары начали расходиться к разным краям зала, разбиваясь на две равные колонны. Как пара берегов, между которыми – широкая и спокойная река; контрданс оправдывал свое название. Разошлись – и начали медленно идти по кругу, так, чтобы вновь слиться в один поток.
Первая фаза танца походила к концу.
Крысолов ступал справа; ладонь его была не особенно горячей, но казалось, что от нее по моим костям разливается сухое тепло – до самого плеча, согревая изнутри.
Приятное чувство.
– Считается, что я впервые пришел с юго-запада Алмании, из окрестностей городка Эрцгем. Однако в разное время видели меня и в Лорхе, и в Умманце, и в Корне, и близ Мариенберга, и в Гарце, и даже тут, поблизости, на острове Уайт, – начал вполголоса Крысолов. Отрывистый акцент потихоньку исчезал из его речи, твердые гласные смягчались на аксонский манер, проступала сквозь неторопливые интонации ритмичная тягучесть, свойственная народным сказаниям. – Меня называли Флейтистом, Пестрым Дудочником, Человеком из-под Холма, Слепым Музыкантом, Гансом из Мышиной Норы… Некоторые суеверные старухи уверяют, что я обладаю мистической силой и препровождаю души человеческие на тот свет. Священники возражают, утверждая, что меня и вовсе не существует, и я – выдумка, детская сказка. Разумеется, и то, и другое – наглая ложь. Но если уж мне и пришлось бы выбирать, какую историю воплотить в жизнь, я стал бы духом, играющим на флейте, дабы заманить невинную деву в дубовую рощу летней ночью, – интонации окончательно превратились в альбийские, гортанно-напевные. – Как бы то ни было, чаще всего я предпочитаю зваться просто Крысоловом и, собственно, выводить крыс. За определенную плату.
Я закружилась на месте, выполняя следующую фигуру танца. Голову у меня вело – от смешанного запаха духов, от праздника цвета и света, от жары и той невыносимой легкости во всем теле, когда хочется то ли бежать куда-то сломя голову, то ли упасть навзничь на прохладную перину и не двигаться.
– И что же нужно, чтобы вас нанять?
Нога у меня проскользнула по натертому до блеска паркету, но Крысолов успел подхватить меня и превратить падение – в па.
– Не так уж много. Первое и самое главное – меня нужно заинтересовать. Я не стану браться за скучную работу… – лукавая улыбка так и проступала сквозь слова; но из-за маски, увы, ее нельзя было увидеть – только представить. Впрочем, воображение рисовало картины даже более волнующие, чем глаза. – Во-вторых, мне нужно предложить достойную оплату. Это все глупости, что меня якобы интересуют лишь деньги. Деньги я беру с жадин, потому что для таких людей ничего дороже золота нет. Гораздо интереснее попросить то, с чем жалко расставаться. У властолюбивого мэра – его должность, у отца, мечтающего выгодно выдать замуж единственную дочь – ее руку и сердце, у невинной девушки – поцелуй… нет, тут я погорячился, каюсь. С поцелуями девы расстаются охотно. И не только с ними.
– О.
Предмет разговора становился все более туманным и волнующим.
– Кажется, я смутил вас, леди. Прошу простить, – без малейших следов раскаяния повинился Крысолов.
– Ничего страшного. Очень… м-м… поучительная история. Теперь я вижу, что нанимать вас лучше только в самом крайнем случае.
Я прикусила язык, но поздно – двусмысленность уже прозвучала.
Крысолов рассмеялся:
– Конечно. В самом крайнем. Когда без меня уже обойтись совершенно невозможно.
– Я запомню. А как вас найти в случае необходимости? – поинтересовалась я шутливо. – Писать в Алманию, в этот городок… Эрцгем?
– Нет нужды, – Крысолов с поклоном отступил назад. – Я всегда буду рядом.
Меня как молнией прошило.
Музыка смолкла.
Танец был окончен.
– Мы знакомы? – спросила я, холодея.
«Всегда буду рядом» – слова за гранью простого флирта. Чутье хозяйки кофейни подсказывало мне, что Крысолов говорит правду. Вот только привкус у этой правды был неприятным. Что-то неизбежное, фатальное, душное проступало в интонациях… Речь человека, уверенного в своих правах на что-то – или на кого-то.
Пары вокруг начали расходиться, смеясь, флиртуя, беседуя ни о чем. Звуки бала накрыли меня, как волна, и внезапно я осознала, что последние четверть часа была настолько погружена в беседу, что даже мелодию едва могла слышать. Вел Крысолов – и в танце, и в разговоре, причем вел умело.
Вопрос – к чему?
– Мы знакомы? – повторила я настойчивее.
– Вы меня совсем не знаете, – он помедлил, но потом все же отпустил мою руку. – А я знаю вас недостаточно хорошо. Простите меня. Я, кажется, перешел грань допустимого, – голос его вновь зазвучал по-алмански отрывисто. Я хотел бы извиниться, и… вы подарите мне еще один танец?
– Конечно, – ответила я прежде, чем успела осознать собственные слова.
