Для отдыха Даше выделили небольшую уютную комнату.
– Здесь пока никто не живет, располагайся. Я попрошу девочек, чтобы одежду тебе подобрали, накормили и показали все, но только чуть позже. Сейчас мы заняты.
Это Даша и без объяснений понимала. Она благодарно кивнула, и Инна ушла.
Делать Даше было неожиданно нечего. Она послонялась по комнатке, потрогала занавески из клетчатой ткани. Заглянула в пустой платяной шкаф и в пустую же тумбочку. Полюбовалась самодельным лоскутным ковриком на полу и раздвижными деревянными дверцами шкафа. Дверцы были сделаны из гладко оструганных досок и украшены выжженными узорами, напомнившими Даше наскальную роспись: человечки с ручками-растопырками, коровы с рогами-полумесяцами, волнистые линии, призванные, очевидно, изображать водоем, и домики с дымами-пружинками из кривоватых труб.
Даша снисходительно подумала, что сама так рисовала годика в четыре. Те же узоры неизвестный мастер повторил на дверце тумбочки. Интересно, где адапты раздобыли такую странную мебель?
Через полчаса ничегонеделания Даша вспомнила рассказ Джека о том, что умывальные комнаты и туалеты находятся в коридоре. По дороге никого не встретила – видимо, все обитатели Дома бегали по двору. Вымыв руки ледяной водой – это было ужасно неприятно, – вернулась в комнату. Разулась и легла на кровать поверх покрывала. Переодеться было не во что, почитать нечего и поговорить не с кем.
От жалости к себе на глаза снова навернулись слезы, и Даша сердито зажмурилась. Не будет она плакать, хватит уже! Лучше попытается заснуть.
И тут в дверь осторожно постучали.
– Войдите! – подскочив на кровати, обрадовалась Даша.
Дверь приоткрылась. В комнату заглянула тяжелая беловолосая голова.
– Здорово, – со странным смущением буркнул Шелдон.
– Здравствуй! Проходи. – Вот уж не думала Даша, что когда-нибудь так обрадуется грубияну.
– Я, это самое… – топчась на пороге, пробухтел Шелдон. – Тут, это…
– Шел, не пыли, – звонким голоском оборвали его.
И в комнату, решительно отодвинув парня с дороги, шагнула девушка – невысокая, полногрудая и курносая.
– Привет!
– Это Лилька моя, – заходя следом, объявил Шелдон. Больше он ничего не добавил. Очевидно, считал, что все объяснил.
– Меня зовут Лилу! – сердито поправила девушка. – А тебя? А то этот мой тюфяк все – «бункерная», да «бункерная».
– Даша…
– Привет, Даша. Все, познакомил – вали, – оборачиваясь к Шелдону, скомандовала девушка.
Шелдон с заметным облегчением ретировался.
– Я тебе одежду принесла, – ставя на кровать рядом с Дашей увесистый тюк, объявила Лилу. – Инна сказала, Жека тебя черт-те в чем приволок. – Она с неодобрением оглядела Дашу. Вздохнула. – Блин, да что с них взять, с мужиков! Держи.
Сама Лилу была одета в брюки и яркую просторную тунику, похожий наряд Даша видела сегодня на Ларе. Девушка хлопотала, вынимая из тюка вещи, а Даша поймала себя на том, что плакать расхотелось. Кажется, ей нравилось у адаптов.
Остаток ночи прошел в суете – Лилу, говорливая и расторопная, отвела Дашу сначала в баню, потом в столовую, потом протащила по всему хозяйству, показав и ферму, и поля, и оранжереи, Даша за всю предыдущую жизнь столько не ходила. Под конец экскурсии она уже едва волочила ноги и с большим трудом сдерживала зевоту.
Вернувшись в комнату, залезла в кровать и тут же заснула.
Пекша. Ранее. 150 дней после возвращения. Кирилл
Толян, в отличие от многих своих бойцов, не погиб. Когда остатки его армии снова начали соображать, от ворот они, прихватив бесчувственное тело подонка-бункерного, поспешно ретировались. Приближался рассвет. На дневку остановились посреди деревни, когда-то большой, а сейчас необитаемой.
Место, бывшее до того как все случилось деревенской площадью, окружали по периметру три одноэтажных здания, на них даже сохранились вывески: два продуктовых и один хозяйственный магазин. Остатки Толяновой армии разместились внутри зданий. Окна бойцы закрыли защитной тканью и кое-как рассредоточились среди пустых прилавков. Толян с приближенными разместились комфортнее, в подсобке: там стояли небольшой диван, стол и стулья.
Полуживого Кирилла бросили на пол. После нескольких уколов он очнулся.
Мозги и тело слушались плохо, зато сердце колотилось, как бешеное – должно быть, ему впрыснули лошадиную дозу стимулятора. Каждый удар сердца разносился по организму, словно звон по пустой кастрюле. И каждый отзывался болью. Болело у Кирилла, кажется, все, что могло болеть.
– Зашевелился, падла, – услышал Кирилл ненавистный голос.
Его попинали в бок чем-то твердым – должно быть, ногой.
– Поднимите паршивца.
Усадили и окатили водой. Кирилл закашлялся, его вырвало. Равнодушно подумал: «Сотряс. Тяжелый». Словно со стороны себя наблюдал.
Его с руганью оттащили куда-то в сторону. Схватили за подбородок, заставляя разлепить глаза.
– Не соображает, падла! – зло бросил кому-то Толян. – Коли еще!
– Нельзя больше, – лаконично прокомментировал равнодушный голос, Кирилл узнал Интерна – личного медика диктатора. – Сдохнет. И так мотор на пределе.
Толян длинно выматерился. Снова схватил Кирилла за подбородок.
– В глаза смотри, падла!
Его ударили под ребра. Кирилл разлепил глаза. Взгляд фокусировался плохо, но тонкогубое мерзкое лицо и не видя, отлично представлял.
– Знаешь, гаденыш, что с тобой дальше будет?
Ответа Толян не дождался.
– На солнышко покатишься, загорать! Там как раз распогодилось.
Какая-то часть Кирилла равнодушно отметила, что в помещении и впрямь светло. Должно быть, на улице действительно показалось солнце.
Когда-то сама мысль о том, что один человек может выбросить другого под смертоносные лучи, довела его до отчаянных слез. Вспомнил, как полгода назад упрашивал Толяна не издеваться над связанным Рэдом… Должно быть, диктатор подумал о том же.
– Ты-то за Сталкера горой встал, – напомнил он. – Всего меня соплями забрызгал, умолял не трогать! И где теперь твой Сталкер? А?
Кирилл молчал.
– Думал, небось, швырнешь гранату, перебьешь моих – тут-то корова пекшинская тебе на помощь и кинется, – издевательски продолжал Толян. – А вот – хрен там! Хоть бы кто шевельнулся. Притаились за своим заборчиком, носу высунуть не посмели! А ты теперь помирай.
Кирилл молчал.
– А ты им еще лекарство тащил, с самого Новосиба, – с издевкой продолжал Толян. – Нет, чтобы мне припереть! Я-то благодарить умею.
Кирилл молчал. Он уже понял, что его кнутом и пряником сейчас снова будут вынуждать работать над мифическим «лекарством». И все с тем же равнодушием подумал, что повторное заключение у Толяна не вынесет.
Он не сможет снова сидеть взаперти, изображая бурную деятельность. У него не хватит фантазии на изобретение новых путей к спасению. На то, чтобы притворяться лояльным, а самому каждым нервом, каждую минуту ждать, что обман откроется. У него не получится дальше улыбаться «шуткам» Толяна – вместо того, чтобы съездить гаду по морде. И он не позволит больше хлестать себя плетьми. Никогда.
На солнце – значит, на солнце. Значит, так тому и быть. Он уже знает, какая это боль. И знает, что рано или поздно спасительное забытье настанет. А то, что после забытья в этот мир уже не вернется… Так, когда-нибудь все ведь умрут.
Люк погиб. И Сашка. И Гарри… И вряд ли им было менее больно, чем ему сейчас, и меньше хотелось жить.
Кирилл собрался с силами.
Старательно, хоть и не слишком умело – в походе не успел освоить это искусство как следует, а в Бункере подобные тренировки не допускались – плюнул в опостылевшую до смерти рожу. Твердо зная, что после такого оскорбления честолюбивый Толян настаивать на сотрудничестве перестанет.
***
Кирилл лежал на боку – на спине было слишком больно, взбесившийся Толян долго вымещал на нем злость – и смотрел в небо.
Небо было голубым. Таким внезапно голубым, что хотелось плакать, с легкими облачками, где-то высоко-высоко. Кирилл никогда раньше не видел такого неба. И облаков. Он даже на солнце попытался взглянуть, но не смог – слепило глаза.
