***
До больничного блока Даша добралась позже остальных: Кирилла уже положили в реанимацию, над Рэдом и Джеком тоже хлопотали. Дальше порога Дашу не пустили.
– Доктор велел сказать, чтобы ты отдыхать шла, – объявил Шелдон, – и нас всех тоже выставил. Сказал, в палату идти.
– А почему же не идете?
– Тебя ждем, – удивился адапт. Так естественно, что заданный вопрос показался Даше глупым.
В день, когда она сказала Джеку, что готова ему помогать, представить себе не могла, что тем самым дает согласие стать частью всей адаптской команды. А это именно так и было. И по-другому, в понимании адаптов, быть не могло.
– Как хоть ты? – буркнул Шелдон.
Честно говоря, чувствовала себя Даша ужасно. Она смертельно устала. От бешеной скачки, от нервного и физического напряжения… Но у новых друзей существовал только один ответ на этот вопрос.
– Нормально, – вздохнула Даша.
В свою комнату она не пошла – слишком далеко, и слишком велика была вероятность наткнуться по пути на Елену Викторовну, Любовь Леонидовну или еще кого-нибудь из бункерных жителей. Даше не хотелось их видеть, и говорить с ними было не о чем. С разрешения Светланы Борисовны, она утомленно опустилась на кровать в больничной палате – по иронии судьбы, ту самую, с которой всего пять ночей назад подслушала достопамятный разговор взрослых.
Бункер. 156 дней после возвращения. Григорий
– Доктор, ну сделай что-нибудь! Ты же видишь, он помирает?! Совсем помирает!
– Вижу.
Григорий был на ногах уже больше суток.
Ночи, прошедшие после побега Даши, хмурые пререкания ни о чем с Вадимом и Еленой, внезапное появление у люка адаптов, нелепая перепалка в рубке, команды, которыми сыпал, призывая на помощь Тимофея с помощниками, бег по туннелю к больничному блоку – Кирилла, как и четыре месяца назад, нес на руках крупный, сильный парень, – все это осталось где-то далеко. Даже слова Лары о том, что Сталкеру с Джеком лучше, Григорий воспринял без энтузиазма. Все его мысли были сейчас сосредоточены на Кирилле. На зверски избитом, обожженном, умирающем мальчике.
Они с Ларой перепробовали все, что могли, чтобы удержать его, но Кирилл уходил. Григорий повидал слишком много смертей для того, чтобы сомневаться. Парня не спасти, он с первого взгляда это понял. Все их усилия напрасны. Своими действиями они лишь продлевают его мучения, и самым гуманным решением было бы оставить парня в покое.
Но Григория учили, что за жизнь пациента надо бороться до конца. И он делал это – вопреки и его, и собственному желанию.
– Доктор, да что с тобой? – Лара вцепилась в его плечо. – Почему не веришь?! Я же вижу – ты не веришь, что он выживет! Почему?
Григорий понял, что слишком устал, чтобы обманывать. В конце концов, девчонка – диагност, не худший, чем ты сам, – малодушно шепнуло сознание. По отношению к ней понятие «врачебная этика» можно опустить.
– Потому, что Кирилл не хочет жить, – глухо выговорил правду он. – Я не знаю, что там у вас произошло. Не знаю, почему, уйдя отсюда счастливым и полным надежд, он вернулся… вот таким. Но ему слишком досталось. Он не хочет уже ничего. Только покоя.
Лара не закричала и не заплакала. Она смотрела на Григория с той отчаянной пытливостью, с какой смотрят обреченные, но еще не поверившие в роковой диагноз люди. Она понимала, не могла не понимать, что многоопытный доктор прав, но отказывалась верить.
– Нет, – качая головой, проговорила Лара.
Григорий молча отвернулся. Взгляд скользнул по экрану осциллографа. Сердечные ритмы, несмотря на все усилия, затухали. Ждать, судя по всему, осталось недолго.
Лара посмотрела туда же, куда и он. Лицо девушки искривилось.
– Нет! – со злостью повторила она. Ударила кулаком по спинке кровати. – Не дождешься!
И вдруг кинулась прочь из палаты.
***
… Он был – но его будто уже и не было.
Он летел к свету. Не к смертельному солнцу, а к доброму, ласковому свету.
Впереди были тишина и покой. Он знал это, он стремился туда – но какая-то сила все отбрасывала и отбрасывала назад. К боли, к побоям, к унижениям…
«Я не хочу, – уговаривал силу Кирилл. – Не надо, пожалуйста… Оставьте меня… Я устал. Целый год в этом не сознавался, даже себе – но я смертельно устал. Пожалуйста, отпустите…»
Кажется, его мольбы наконец услышали. Он полетел быстрее. Благодатный, спасительный свет стал различимее. Приближался…
… – Бункерный! Ты охерел?!
Неведомая сила рванула назад.
Рэд. Его не видно, но это он. Странно. Откуда он здесь?.. Тишина и покой никак не вяжутся с командирским непокорным нравом.
– Завязывай, слышь?! Люк, Сашка, Гарик – а теперь ты? Хватит! Очухивайся! Маринка с тетей Аней в три ручья ревели, как тебя увидали. Они думали, тебя гранатой в блин размазало, знать не знали, что Толян с собой уволок, а то бы никогда не бросили! Нельзя сдаваться, слышь? Ты боец, или крючок поросячий?!
… – Бункерный! Что за хрень?!
Новый рывок. Новый голос. Жека… Ну, этот куда угодно пролезет. Для него никогда запертых дверей не существовало.
– Ты на кого подругу свою кидаешь? Она тут три месяца на тебя, как папа Карло, впахивала, с Бункера сбегла – а ты вон чего удумал… Бросай это дело! Не ты первый обгорел, не ты последний. Похуже сгорали – и ничего, выцарапывались…
… – Бункерный, ты почему такая сволочь?!
Олеся. В голосе – недоумение и укоризна.
– Я на тебя сколько сил положила, а ты помирать?!
Его тянут и тянут назад. Спасительный свет все удаляется. Он знает, что стоит лишь перестать слушать, отвлечься от настойчивых призывов – и голоса смолкнут. Стоит сделать рывок, всего один рывок, сказать себе, что не хочет больше, не желает их видеть – и всё! Но почему-то этого не делает. Никак не соберется с силами.
– Кирюша, мальчик мой!
Сергей Евгеньевич… Странно. Он-то как в этой компании оказался?
– Я не знаю, что с тобой произошло. Мне страшно думать, что тебе довелось пережить… Тебе больно, обидно. Ты разочаровался во всем и пытаешься уйти… Мальчик мой, не делай этого. Пока ты жив, есть шансы все исправить. У мертвых таких шансов нет… Помнишь, я говорил: ученый не должен сдаваться! Ученый обязан находить в себе силы, упав, подниматься – и идти, снова и снова, искать новые пути… Если не ты – то кто? Мальчик мой, вернись…
– Кирюша!..
Даша.
– Знаешь, я такая дура была, когда тебя не слушала! У тебя замечательные друзья. Они скакали – долго, по солнцу, чтобы тебя спасти. Они не верили, что ты умер! Они сами обгорели, очень сильно! Мы так спешили сюда… Кирюшенька, пожалуйста…
… – Бункерный!!!
Этот голос – самый отчаянный из всех и самый пронзительный, он перекрыл прочие, и, единственный, звенит теперь в ушах.
– Не смей умирать! Милый мой, хороший! Не умира-а-ай…
***
Вспоминая потом, как всё было, Григорий сам себе казался участником театра абсурда. Сумасшедший режиссер ставил очень странную пьесу.
Выскочившая из реанимации Лара убежала, оказывается, не для того, чтобы забиться в угол и рыдать, она привела с собой Джека.
Тот очнулся недавно – бледный и осунувшийся, едва волочил ноги. Одной рукой держался за Лару, в другой сжимал штатив от капельницы, с покачивающейся на стойке бутылкой. Вынуть из предплечья катетер ни Джек, ни Лара не удосужились.
Гневный вопрос: «Вы с ума сошли?!» – застрял у Григория в горле. Он понял, что никакие окрики адаптов не остановят.
Лара и Джек беспрепятственно приблизились к лежащему Кириллу.
– Ну? – требовательно спросила Лара.
Ах, ну да, – вспомнил Григорий. Парень ведь – эмпат. Очевидно, он здесь для подтверждения диагноза.
Джек, на секунду отрешенно застывший над Кириллом, покачал головой.
– Нет! – снова, со всхлипом негодования, крикнула Лара.
– Что? – в дверях показался Рэд.
Он выглядел еще хуже, чем Джек – ковылял так же, как тот, со штативом в руке, сиреневые губы дрожали, – однако глазами сверкал решительно. Рэда поддерживал незнакомый Григорию худощавый юноша. Замыкала шествие Даша.
