– Вам этот автомобиль потом мыть и полировать, вы и решайте.
Я с трудом проглотила зевок. Глаза слипались, как будто ресницы склеили воском.
– Тогда мимо рыночной площади поедем, по краю трущоб, напрямки то есть, – уверенно заявил Лайзо, скосив на меня глаза, и тихо добавил: – А то вы, леди, того и гляди заснете.
– Лучше о себе побеспокойтесь, – грозно ответила я, но рука уже сама собой потянулась к вязаному пледу, сложенному на свободном сидении: очень хотелось укрыться и подремать хотя бы сорок минут, пока мы будем добираться до особняка.
За стеклом замелькали белые мухи – опять началась метель. Мелкий снег, наверняка ужасно колючий – видимо, за то время, пока мы слушали певичку у леди Вайтберри, в Бромли опять вернулись морозы. А ведь только вчера было так тепло, что начали таять грязные, слежавшиеся сугробы в боковых переулках у Барбер-лейн…
Борясь со сном, я начала перечислять про себя наиболее срочные дела, составляя план работы:
«Перво-наперво следует просмотреть материалы по судебной тяжбе. Потом, возможно, нанять другого адвоката – у леди Абигейл были на примете надежные люди. И нужно еще решить окончательно, какой прием устраивать на мое двадцатилетие – традиции предписывали праздновать эту дату с размахом, но в особняке на Сперроу-плейс бал не проведешь, званый ужин в лучшем случае, к тому же хотелось придумать что-то оригинальное…»
Додумать эту очень важную – и сложную для сонного разума – мысль я не успела.
Автомобиль затормозил так резко, что меня швырнуло на спинку водительского кресла и крепко приложило. Ох, наверное, потом на плече синяк будет…
– Что случилось? – спросила я, прокашлявшись. Мы только-только миновали шумную даже в это время рыночную площадь и свернули на боковую улицу, чтоб срезать дорогу. Никаких экипажей или препятствий впереди вроде бы не было. Так почему же…?
– А чтоб я знал! – коротко и зло откликнулся Лайзо, явно проглотивший пару крепких словечек, не подходящих для общения с леди. Он был бледен. – Кто-то под колеса кинулся. Только б живой остался…
И тут дверцу у пустого сиденья рядом со мною дернули.
В проеме показалась неряшливо одетая женщина, кутающаяся в черный платок. Я прищурилась – и обомлела.
– Зельда Маноле?!
– Матушка?!
Никогда еще я не видела у Лайзо настолько удивленного лица.
Зельда, впрочем, изумилась не меньше.
– Так и знала, что это вы! Чуяло мое сердечко! – взвыла она с такой смесью облегчения, радости и ужаса, что мне стало не по себе. – Ох, выручай, леди! Спрячь меня, Небесами тебя заклинаю и всеми святыми, какие есть! Век благодарна буду, не дай злыдням живого человека погубить! Охохонюшки, бедная моя головушка, непутевая…
Я сглотнула, скосив взгляд на Лайзо.
Наверное, немного найдется на земле людей, способных вышвырнуть прочь умоляющую о спасении женщину, да еще на глазах у ее собственного сына. Даже если у этой женщины репутация отъявленной мошенницы.
– Залезайте, Зельда, – коротко скомандовала я. – Садитесь вниз, голову наклоните. Я вас накрою пледом, снаружи не будет видно. Дверь захлопните… Вот так. И вам же лучше, если мне не придется жалеть об этом решении! Мистер Маноле, езжайте. И побыстрее.
Дважды повторять не пришлось. Автомобиль рванулся с места, как породистая лошадь на скачках. Я протерла запотевшее стекло ладонью и выглянула; кажется, никакой погони не было. Но потом бабахнул выстрел и, почти без перерыва – другой, третий… Послышались крики.
У меня отлила кровь от лица.
– Что там происходит? – тихо спросила я. Зельда, спрятавшаяся под пледом, хранила гордое молчание. – Миссис Маноле, будьте так добры, расскажите, что с вами случилось.
Кулёк из пледа дернулся.
– Там, это… Гуси разбираться пришли, почему драка и смертоубийство посередь бела дня. Люди, видать, с ума посходили… – Мне показалось, что голос у Зельды дрожал не от злости, а от испуга. – Вдолбили себе в головы, что гипси кругом виноватые, вот и кидаются на всех подряд. Вчерась Анну Хвостатую побили, ох, как побили, еле домой доползла, а она-то всего и хотела, что яблоки в карамели мальчишке какому-то продать. А его отец как увидел, да как завопил, что она, мол, мальчика-то украсть хочет… Охохонюшки, что ж это делается-то!
Кулек теперь раскачивался из стороны в сторону, жалобно подвывая. Лайзо стал мрачнее тучи; руль он сжимал так, что даже пальцы побелели.
Я все еще не понимала, к чему ведет Зельда, но мне уже было жалко ее. Конечно, Эллис упоминал не раз о том, что гадалке временами доставалось на орехи за мошенничество и обман, но одно дело – слышать об этом вскользь, и совсем другое – вот так внимать рассказу рыдающей свидетельницы. Да и сама история звучала странно… Не исключено, что подруга Зельды была сама виновата и спровоцировала людей. Однако что бы там ни произошло, пострадавшим нужно было обращаться в Управление спокойствия, а не вершить суд своими руками.
Какие люди, впрочем, такие и нравы. Глупо ждать от необразованной бедноты осмысленных действий.
– Прошу вас, продолжайте, – мягко напомнила я гадалке. – Сочувствую горю вашей знакомой; но все же, что случилось именно с вами?
Кулек горестно вздохнул.
– Надо было мне, дуре этакой, дома отсидеться, денюжка есть, авось недельку бы и перебились. Ан я на другой же день на ту же площадь и пошла. Только фифу богатенькую заприметила, чтоб погадать ей, и тут вижу – идет паренек какой-то, весь в обносочках, бедняжечка, а так похож на моего Тома в детстве – и прям словами-то не сказать… – запнулась Зельда и на некоторое время замолчала. Но затем продолжила, серьезно и очень тихо: – Хороший такой мальчишечка, волос на солнце – что золото с медью, глаза голубые да ясные… И взгляд прямой. Из таких мальчишек-то настоящие мужчины и вырастают, коли их в отрочестве Небеса уберегают. А я пригляделась, значит – и вижу, что паренек-то под черным облачком, и тянется за ним лента лиловая. Так бывает, что у кого-то смерть видишь, но я завсегда молчу про такие дела. А тут как бесы меня дернули – скажи да скажи! Ну, да я и добежала до него, и сказала, и про ленту, и облако, и про то, чтоб под землю он не вздумал ходить. Да видать, слишком громко сказала, и услышал тот, кому не надо было. Нищий тутошний, он все кликушествует, Конец Всего со дня на день обещает… Паренек рассердился, закричал, что, мол, Кировы мальчишки ничего не бояться – и убежал, а кликуша-то как заорет на всю площадь – гляньте, ведьма мальчишку на смерть заговорила, посулила ему быть убитым, а одного ребенка уведет – следом и за вашим придет… Я бочком-бочком попятилась, но люди-то злые нынче. Одна дама в голубом платье ка-ак заголосит, завоет – ах, мой Джим, мой Джим, а муженек ее – ростом что та гора, глазами сверкнул, рукава засучил… Еле вырвалась, – вздохнула она и стянула плед с головы и посмотрела на меня снизу вверх – растрепанная, мокрая из-за растаявшего снега. – Благодарствую, птичка моя. Кабы не ты с Лайзо, не уйти бы мне, на подвернутой-то ноге.
И Зельда замолчала.
Я не совсем понимала, что с ней произошло – слишком сбивчиво и неровно она рассказывала. Факты были таковы: видимо, прошел слух, что гипси воруют детей, а Зельда и ее знакомая попались под горячую руку людям, отчаянно ищущим, на ком бы сорвать злость. Но нехорошие вещи о черноглазых гадалках говорили и раньше, так почему же толпа взбесилась прямо сейчас? Неужели из-за речей местного «кликуши», как его назвала Зельда?
– Не стоит благодарности, – запоздало откликнулась я, очнувшись от раздумий. – Миссис Маноле, полагаю, вы уже можете перебраться на сиденье, вряд ли ваши преследователи нас догонят, да им и вряд ли есть сейчас дело до нас, если на площадь действительно пришли наводить порядок «гуси». Однако есть некоторые, скажем так, трудности. Я не могу отвезти вас на своем автомобиле к госпиталю, чтобы врач посмотрел вашу подвернутую ногу. Мне бы не хотелось рисковать… – запнулась я, думая, как бы выразиться поделикатнее. Дядя Рокпорт вряд ли бы одобрил общение с гадалкой-гипси. И если мне это сулило всего лишь минуту-другую нотаций, то Зельде – неплохой женщине, в общем-то, от которой я ничего дурного пока не видела – грозила нешуточная опасность.
